Страница 65 из 88
Противно. И раньше жить было тошно, а теперь тем более. Поэтому нельзя сдаваться, нельзя. Катенька ведь тут, пока сама за собой Люда не сможет ухаживать. А так, когда встанет, этой и причин не будет тут засиживаться. Дать ей, действительно, денег на съем жилья, и пусть катится Катенька. На все четыре стороны.
Пока молодуха скачет у плиты, есть время.
Массаж Люда освоила давно, другим делала, помогала, кто с радикулитом из знакомых страдал, подрабатывала. А тут себя поднять нужно. Сложнее себе делать, но ничего, справится. Главное кровообращение восстановить, лимфу разогнать, а там нерв отпустит, оживет. И ноги ходить, дай бог, начнут.
— Катя, а кто твои родители? И где они? Как-то ты и не рассказала о них, и на свадьбу они не приехали.
— Я сирота, нет никого. Родители погибли в аварии, мне десять было.
— А, детдомовка, точно. Забыла я просто значит. Ну да, по тебе похоже.
Опять молчит, паршивка мелкая. Вот так всегда. Как с ней о чем-то говорить?
Боль в ногах постепенно сменяется жаром, от усердий вся взмокла. Да и от включенной плиты стало в комнате жарко. Катенька, вон, тоже утирает пот со лба. Тяжко, видимо, ей. Но у сковороды она, словно фокусник, ловко орудует и поварешкой, наливая на раскалённый чугун тонкой струйкой желтенькое тесто, и румяные солнышки-блинчики — тонкие, ажурные — переворачивает, а потом отправляет их на широкое блюдо.
От аромата набрался полон рот слюны. Хочется их скорее попробовать. Горячий бы сейчас прямо съесть, обжигая руки и губы. Проглотила бы не жуя. Уж было хотела Катеньку попросить, но вдруг разлаялась собачонка, радостно визгливо. Потом шаги в сенцах - грузные, знакомые. И дверь, практически без скрипа, встречает его, будто хозяина. Петр.
В жар бросило. И не от духоты, а от радости. И Петр стоит, улыбается. А потом скидывает валенки, тулуп бросает на пол, и в три шага оказывается рядом, у Людиных ног. Присаживается на корточки, бережно берет ее холодные сухие кисти в свои широкие шершавые лапищи и тихонько дует на них теплым воздухом, греет.
— Ну что же вы, Людмила Григорьевна, нас так напугали. Хоть бы знать, как помочь. А то на сто верст вокруг все колом от мороза стоит, ни врача вызвать, ни помочь чем.
— Петр, спасибо. Ведь кто-то был, приезжал? Я помню и голос, и уколы.
— Да нет же, лечила все Катенька. А я только местного нашего лекаря привозил. Мы его Шаманом зовем конечно, а так он хирургом всю жизнь был, а потом на пенсию вышел и к оленеводам подался. Какую-то там научную работу ведет, ну и живет с ними. Лет пять уж как. Повезло, они из-за морозов стойбище недалеко от нас поставили, да в деревню пришли, провизию кое-какую купить. Я с ними договорился, чтобы Шамана привезли к нам сюда. Он вас, Люда, осмотрел, почитал бумаги, мы их в комоде нашли. Лекарства изучил. Подсказал, как лечить, и обезболивающих пачку дал. Это потом уже, через несколько дней, мы дозвонились до города, до поликлиники. Там тоже подсказали, что делать. Но все Катенька. И уколы сама, и лечила, и ухаживала. Я вот только по хозяйству сначала, а потом и там она, вперед меня, бралась делать.
— Молодец какая. Медаль ей выпишем. Не о ней только речь. Спасибо, Петр, я тебе говорю. Останешься на чай с блинами?
Петр оглядывается на Катеньку, та голову опустила, что над столом орудует, руки порхают, как у птички крылья. Но глаз не показывает. Наверняка они у нее уже на мокром месте.
— С удовольствием. Сто лет блины не ел. Катерина, не помешаю вам?
— Нет, что вы, Петр Андреевич, рады вам будем. И не надо мне геройство приписывать. Вы нам тоже очень помогли. Спасибо, без вас бы я не справилась.
Радость от встречи приправило легкой горечью, но и впрямь, нечего ни одному, ни второму в ноги кланяться. А Петр, он же всего не знает и Катенька, она ему— чужая, потому и старается с ней вежливо.
— Не думала я просто, Петр, что свалюсь. Смерть она, конечно, ждать не будет. Но не в этот раз.
— Рано, Люда. Пожить еще можно.
— Ради чего, скажи?
— Ради себя, — кажется он совсем растерялся. — Да и внук у вас родится, это же такое счастье.
— Вот как, значит... Катенька-то у нас только со мной такая молчунья…
— Люда, давайте я помогу, к столу пересядем. Что же мы там, а вы тут. Из кресла вашего удобно будет?
Удобно. Приходится согласиться, кивнуть, хоть и обида душит. Улыбаться уже не хочется. Ну и пусть. Пусть судят, пусть эта перышки свои вылизывает, хорохорится. Гнилое нутро не спрячешь.
Стол увенчало большое блюдо со стопкой румяных душистых блинчиков. Катя разлила по бокалам чай, поставила вазочку с вареньем, пиалу со свежей сметаной. Все ведь делает, умница-разумница. Вроде детдомовка, а как будто всю жизнь в деревне жила. И Петр тут же, со своими разговорами.
— Так как теперь? Какие планы на будущее?
Спросил, а не понятно кого, и смотрит на обеих.
— А что тут планировать. Сейчас окрепну, на ноги встану. Поедем с Катенькой в город. Сниму денег со счета, оставшихся с продажи квартиры, провожу ее. Что ей тут делать? Где-нибудь там снимет квартиру, устроится на работу. Жизнь новую начнет…
— Да как же, Люда, так? Ты о чем? Ведь ей рожать уже скоро! Да и потом, кто же ее на работу возьмет? Она ведь сейчас уже не устроится, а потом тем более.