Страница 56 из 88
Соломки. И курам корм. Одна из них, рыжая, и правда нахохлилась. Что же это, ей самой теперь курицу рубить придется? И разделывать? Да не делала она этого никогда. Жизнь, конечно, многому научила, но вот потрошить птичью тушку — это чересчур.
Буря в душе притихла, затаилась. Понятно, что ненадолго. Как только увидит вновь эту бесстыжую, так точно все всколыхнется. А уж думать о том, что терпеть ее в своем доме еще минимум две недели, так и вовсе хоть в дом не возвращайся. Но уж нет, она тут хозяйка. И стыдиться своих чувств, сильных и ненасытных в ненависти, не станет. Права баба Фрося, высказаться ей надо. Выплюнуть все этой мерзавке в лицо. С нее, конечно, как с гуся вода, но может самой хоть чуточку станет легче.
Сзади, за спиной, снова отборный мат Фросеньки вперемешку с увещеваниями к бодливой Мурке вызывает ухмылку. Да уж, корову точно не судьба научиться доить. Лишь потому, что кажется Мурка только вот такой лексикон понимает, а ей, педагогу с таким огромным стажем, не под силу его перенять.
Бабка Фрося легко, практически играючи, передает полное ведро молока. Куру решено оставить до завтра, пока еще та вроде бы терпит. Неспешным шагом, следуя за друг другом гуськом, они окунаются в морозный простор сумеречного двора. Дышать практически невозможно. Шаль моментально намокает от горячего дыхания и тут же стынет, покрываясь тонкой коркой льда, царапает щеки. Противно. На почерневшем небе разливаются всполохи, вьются зеленые, желтые, пурпурные змеи, рассыпаются безликим туманом. Тут же снова и снова откуда-то из-за горизонта выползают новые, еще более яркие, гибкие. Как будто это не северное сияние вовсе, а ее, Людины, горести.
— Красиво как. Хоть и страшно.
— Красиво это только по телевизору смотреть, да на фотокарточках. А нам теперь мучайся…
— Отчего?
— Эх, городская ты, сразу видно. Южная. Так-то буря от солнца идет, голова болеть будет. Мы то ее тут, на севере, первые встречаем. Так что ты лекарств своих не экономь, а пей, как прописали.
— Спасибо, баб Фрось. Не думала даже.
— Угу. Ну, давай, молоко до ума доводи и приходи. Я пока раскладушку приготовлю, заберешь.
Тяжелые шаги неповоротливой старухи раздавались гулким скрипучим эхом. Собачонка едва высунула нос наружу и тут же спряталась в ворох соломы, набитой в будку. Наверное, Петр постарался, пожалел животину. Жалостливый. А сияние всё-таки и вживую красивое. Хочется потрогать, запустить в эту разноцветную реку пальцы. И перебирать, будто шерсть диковинного зверя, яркие пряди, чувствовать, как щекочут скользкие холодные змейки кожу. Может это знак? Не бояться, а взглянуть в глаза этой гадине? И узнать, чего действительно она хочет…