Страница 16 из 29
Для орка любой человек — уже зараза, но Могрул знает, что она не так проста, как кажется: Шелур и Шукул не появились бы свет, но не принесли бы столько бед. Человеческая кровь слабая, травит выносливое тело и непрошибаемые мысли, вот поэтому они орки лишь наполовину. Как две чаши весов, приходится раскачивать потенциал полукровок на сильнейшую сторону и надеяться, что слабость не скосит их раньше. Жаль, не слить половину чужой крови и не оставить одну орочью — его учитель уже пробовал.
Не остаётся сомнений, что незнакомец под маской — тоже человек, а значит, пресловутый «Хозяин Пятой Башни», о котором он не устаёт говорить, тоже. Могрул искренне не понимает, почему четырёхглазое пугало ещё не бросили на камни и принимают его помощь в битве с людьми севера. Раз уж так, то пускай бежит на защищённый лагерь первым — тут и дикий орк поймёт, к чему все эти переговоры с Лограмом.
Короткий разговор с Яйсогом не добавляет уверенности, пока всё племя лихорадит, воинам на месте не сидится, а инстинкты требуют крови. Чтобы выпустить пар, как и планировалось, небольшие отряды отправляются вниз грабить и убивать людей. Их соплеменник с юга только рад такому раскладу и обещает всячески содействовать, однако Лограм наконец-то проявляет характер и рычит на четырёхглазое пугало:
— Это наша земля, и ни ты, ни твой хозяин не властны здесь. Люди наши, как и всё, что мы у них отнимем.
— Быть посему, — маг чуть склоняет голову, но Могрул уверен, что сейчас он смеётся над ними, считает животными, способными лишь убивать. Когда он уходит, дышать становится куда проще.
Пещеры постепенно заполняются голосами и лязгом металла, жрицы Лутик и фуражиры каким-то чудом строят крепкий тыл — как всегда незаметно для большинства орков, в глаза которых въелась кроваво-красная пелена войны и превосходства. Рождаются первые орчата — уроженцы Гор Мечей и будущие воины для армии Лограма, который грезит полным уничтожением людей севера. Воды мало, но её хватает для выживания и частых стычек, что, как говорят Ослепители, поднимает боевой настрой.
Яйсог и Музгаш обучают воинов и разведчиков; Гахт Меченосец берёт парочку молодых орков, которым хватает терпения для пары ударов молотом по наковальне, и учит своему ремеслу, постепенно заполняя потребности воинов в стрелах, копьях и топорах. После обстоятельного разговора они расходятся даже мирно — Могрулу ни к чему настолько эмоциональный и сильный противник, как Гахт, а тот наконец понимает, что сейчас им всем как никогда нужно держаться за традиции, помогать друг другу, чтобы выжить. Конечно, он до сих пор упорно настаивает на вине Могрула, но по крайней мере идёт на диалог.
Согорим тоже тренируется и даже уговаривает Могрула присоединиться, мотивируя тем, что бой с нежитью тот пережил лишь чудом.
— Знаниями, а не чудом, — гаркает Могрул не без обиды. — Тебе бы тоже не помешало наконец узнать, как с мертвецами сражаться.
Так, обменявшись колкостями, они приступают к обмену знаниями. Вскоре за ежедневными монотонными делами Могрул с охотой рассказывает о Юртрусе, как некогда своим ученикам, только на этот раз общение куда более взрослое. Он сознаётся, что не имеет ничего против войны, пока та даёт ему работу. Запах после боя и стоны умирающих угодны Юртрусу, но в нём не всё так однозначно, как кажется на первый взгляд: например, личинки, которые заводятся в старых ранах, выедают грязь и гной, исцеляя куда эффективней мазей — именно поэтому его также зовут Богом Личинок, а не потому что те просто мерзкие и копаются в трупах… Впрочем, и поэтому тоже.
Сложно понять двоякую природу Юртруса, но Согориму тот куда ближе, чем стал хоть когда-то Шукулу и Шелур. При иных обстоятельствах из него получился бы хороший ученик, однако и в качестве слушателя он вполне годится. Веры в Груумша Согорим не теряет, особенно когда тренируется и с боевым кличем протыкает набитые пылью мешки — может, разве что немного успокаивается духовно, не спешит, когда и некуда особо, больше размышляет над словами и чтит жатву смерти как естественный ход жизни.
Что-то идёт не так — тревога накрепко селится в голове, — хотя в общем и целом у племени всё в порядке. Присутствие разведчиков, замерших между жизнью и смертью, красноречиво говорит о видимости стабильности. За изучением изменений в их телах проходят самые тяжёлые дни, когда апатия и безысходность давят на Могрула подрубленной скалой. Гнойники под кожей разрастаются и разбухают, деформируя тела. Однажды проколов один, Могрул остался без ножа — то, что он принимал за гной, оказалось едким ядом. Теперь он смотрит на плесень с опаской, но всё же пересаживает её на новое место — перед углом, где теперь лежат больные, — будто к жертвенному алтарю.
Теперь нет подходящей возвышенности, поэтому приходится работать на полу, стоя на коленях, морщась от боли в спине и в сердцах проклиная Шелур. Пещеры совсем другие, куда более обширные, полупустые, да и обживаются с трудом, будто каждый орк в тайне надеется вернуться обратно. Новый закуток под храм Белорукого ещё меньше прежнего, но самое главное — тут нет ни притока чистой воды, ни выхода солнечному свету. Могрул сидит в каменном мешке и не знает, какой день по счёту наступает над ним.
Он терпит, зная, что заслужил, слоняется под разными предлогами по пещерам, проверяет запасы и воду, переругивается с воинами на тему личной гигиены, видится с Батур, однако та обычно либо слишком занята, либо не в настроении общаться; а однажды не выдерживает и выбирается наружу, отмахиваясь от орков-охранников у перевала; следом плетётся Согорим, выкрикивая что-то вслед.
Солнца нет, горную вершину захватила ночь, и свежий ветер гонит прочь тепло. Призвав сгусток света, Могрул садится прямо на землю, морщась, когда камни впиваются в копчик, скрещивает ноги и достаёт журнал с исследованиями. Первые страницы испещрены крупным, корявым почерком, но дальше он становится ровнее и куда меньше, когда его обладатель начинает ценить свободное место. Несколько страниц подшиты, а бумагу он всегда делает сам. Правда, теперь рукам сил не хватает, чтобы спрессовать как следует кору, да и где взять её теперь, на вершине голого камня?
Согорим падает рядом с чернильницей, лишь чудом не опрокинув её, и растирает изувеченные ноги обеими руками, явно наслаждаясь моментом, когда никто не может видеть момент его слабости.
— Клянусь Груумшем Всевидящим, с тобой я так начну бегать! — беззлобно бросает он и присоединяется к молчанию.
При свете магического огонька Могрул привычно делает пометки, наплевав на опасность для зрения, и подсчитывает потерянные в каменном мешке дни — он может сделать это и в храме, но на поверхности куда лучше дышится, а разум не сковывают тревожные мысли. Тут он чувствует себя свободным и не боится, что кто-то подслушает их разговор. Согорим не настаивает на откровениях, но определённо ждёт их — один эпизод, самый главный, так и лежит под замком из страха, стыда и разочарования в самом себе.
Могрул вздыхает, переводит взгляд на далёкое тусклое зарево со стороны лагеря людей севера и гадает, где же теперь бродит Шелур. Вряд ли люди примут орчанку, даже с половиной человеческой крови — зелёный цвет кожи для них куда важнее, чем внутреннее содержание. Застрявшие между двумя разными мирами, полукровки ищут себя в городах, где раса давно потеряла значение, и сливаются с многоликой толпой, однако для Шелур принципиально важно вернуться; что-то держит её рядом, как неупокоенного духа.
Взгляд Согорима буравит его даже сквозь тьму — за долгие недели Могрул хорошо изучил его тактику навязчивого ожидания.
— Она ведь всегда была тихоней, Шелур, — уточняет он охрипшим голосом, почему-то решив начать издалека, с чего-то хорошего. — Они с Шукулом будто делили одну душу на двоих, как и магию. Иногда я правда думал, что они без слов общаются, выглядели со стороны, как безумные — больные от них шарахались. А потом всё как-то резко изменилось: я не заметил, что они выросли в незнакомцев, замкнутых друг на друге.