Страница 14 из 29
— Я считал тебя мудрой женщиной, но ты не захотела разглядеть в ней гниль, не так ли?
На этот раз спокойный и участливый голос Вигнака приводит Могрула в бешенство, и в то же время он не может с ним не согласиться. Орки не говорят о любви как эльфы и люди, потому что она делает их слабыми, уязвимыми — это болезнь, что разъедает податливое сердце и залепляет глаза иллюзиями. Даже лживые создания Нижних Планов не способны так заморочить голову и сломать волю, как может привязанность. Могрул и сам уже давным-давно заражён, позорно и безнадёжно, но самое страшное в том, что он не желает лечиться.
Тем временем Вигнак продолжает изображать из себя хозяина — он пережил уже четырёх вождей и не желает терять место у трона:
— Ты же понимаешь, что я не могу закрыть глаза на предательство? — Батур покорно кивает, смиренно, и сердце Могрула соскальзывает в пропасть грудной клетки.
— Это же смертный приговор! — восклицает он. — Ты знаешь, что её доверием воспользовались, и всё равно готов извести последнюю старшую жрицу? Ты всех нас погубишь, идиот! Сейчас не время…
— Ох, Могрул, — вздыхает Вигнак, и рот его кривится в усмешке, — сейчас самое время. Наш народ напуган, он требует ответов, но ты прав. Однако я не могу позволить убийце разгуливать свободно — кандалы будут лучшим решением, пока мы не доберёмся до Гор Мечей. Потом вождь Лограм восстановит справедливость.
На лицах старейшин Могрул видит один и тот же приговор — весь их самонаречённый клан поставил племя под удар, и, точно прогнивший зуб, его следует вырвать. Самое страшное, что Батур винит себя и согласна отдаться на волю вождя, которому не терпится кровь пролить по любому поводу. Могрулу тоже жить недолго при таком раскладе; пока он нужен, но один большой промах уже ставит под сомнение надобность в услугах жреца Юртруса. Как назло, и божество его хранит молчание, не являя присутствие богобоязливым оркам.
Пока он размышляет о будущем, старейшины снова возвращаются к Шелур:
— Она переметнулась на сторону людей — это как пить дать, — грохочет Гахт. — Мы портим кровь друг другу долгие века, но сейчас они готовы нас извести, как крыс, ради своих торговых путей. Я согласен с Вигнаком и вождём Лограмом: нужно ударить по ним сейчас, пока есть силы и время!..
Остаток собрания Могрул проводит как в тумане, его тошнит, и шрам на сердце скребёт, словно иглой, чувство тревоги. Старейшины обсуждают будущую стоянку в Горах Мечей и находят пещеры с неплохим потенциалом, планируют будущие налёты и маршруты для снабженцев. Батур уже не плачет, и в глазах её он видит мольбу о прощении: «Ты веришь мне? Это же была наша девочка!» Их судьба теперь в руках богов, но Могрул слишком упёрт, когда дело касается чего-то личного: он хватает Батур за запястье, мешая уйти вместе с остальными, и Юртрус свидетель, после недвусмысленных угроз он выпустит её только если его самого убьют.
— Ты сам сказал, что храму нужны наставления старшей жрицы, — говорит она тихо. — Я не могу бросить свой народ сейчас. Не волнуйся, даже цепям не сломить мою веру.
Её рука поднимается и на миг нерешительно застывает у его лица, затем нежно, будто боясь спугнуть, Батур проводит шершавыми кончиками пальцев по коже на щеке. Касание кажется и холодным, и огненным одновременно; Могрул дёргается, рот приоткрывается, однако ничего членораздельного он выдавить не может.
— Я должен… многое рассказать.
— О, не сомневаюсь, — на её заплаканном лице появляется тень улыбки, но лучше бы злилась — слишком часто он доводит её до слёз.
Вигнак без церемоний перехватывает Батур за плечо и уводит из храма, а Могрул остаётся стоять, как идиот, глядя вслед. Ноги будто прирастают к земле. Напоследок он чувствует на плече руку Яйсога, ловит его ухмылку и вспоминает наконец, что ещё далеко не всё потеряно. Да, они заперты в рамках своего долга, но кто мешает трактовать его чуточку… шире? Шукул определённо сейчас рассмеялся бы.
Требуется несколько мгновений, чтобы восстановить дыхание. Когда привычное спокойствие наполняет храм, Могрул, как обычно, направляется к мастерской, чтобы надеть белые ритуальные перчатки. Судя по шарканью за спиной, Согорим заинтересован его подозрительно собранным поведением.
— Тебе не нужно собираться в путь? — на всякий случай уточняет он.
— Всё, что нужно, на мне и в походной сумке. Осталось завершить работу.
Даже ему самому тон кажется безжизненным. Пока Могрул точит нож, мысли в это время сами собой перетекают к Шелур; затем он берёт глиняную посудину, вилку с двумя тонкими зубьями и направляется к разросшейся колонии плесени, выбирая самую жирную и выпирающую часть, готовую будто вот-вот оторваться от стены и уползти. Конечно, всё это выдумка, но Могрул всё равно осторожничает, как обычно.
Подсунув острие ножа под корень, царапая камень, он резко давит на ручку, пока плесень не шлёпается на подставленную миску. При беглом осмотре Могрул замечает тоненькие ростки, что свидетельствует о созревании — вот-вот споры брызнут в воздух. Сложно сказать, дышит ли он ими всю жизнь, или же плесень пребывает в некой спячке — недокормленной, вечно юной, пока не наступает момент для распространения. Оба варианта холодят кровь и напоминают, сколь много Могрул не замечает.
— Что это за дрянь? — Согорим благоразумно держится на расстоянии и лишь вытягивает короткую шею, чтобы разглядеть «урожай» получше.
— Честно, не знаю, — не дыша, чтобы не смахнуть свою невесомую добычу, бормочет Могрул, и судя по округлившимся глазам, Согорим ждал ответа куда более развёрнутого. — Сколько себя помню, плесень растёт в храме, и я даже как-то перестал замечать, насколько она удивительная.
Согорим выражает сомнения фырканьем в сторону — тихо, чтобы не разозлить молчаливого бога, — и Могрул может его понять: обросшие стены и потолок храма — последнее, что видят перед смертью, и ассоциироваться с чем-то приятным они не могут.
Ещё в юности, когда разум был куда податливее, Могрул искал хотя бы похожие описания храмовой плесени в драгоценных книгах и записях учителя, однако и тот не знал, что она из себя представляет. Многие поколения жрецов живут с ней бок о бок и совершенно не замечают удивительных деталей, вроде спонтанного свечения — впрочем, в храме Юртруса можно застать вещи куда более странные. Многие больные в бреду шепчут, что она вскормлена последним дыханием, и совсем недавно, когда Могрул подумал об избытке смертей в храме, то невольно уставился на стены, а плесень будто бы подмигнула.
Впрочем, от недосыпа и стресса и не такое померещится — так бы он и сказал в любой другой день, — однако Могрул решается на откровенно опасную авантюру.
Он опускается на колени перед больным орком и констатирует все признаки горячки: глаза под веками бегают, кожа сочится крупными каплями пота, из приоткрытого рта высунулся сухой, почерневший язык, мышцы сокращаются, мешая уснуть, однако скорее он умрёт от истощения. Это один из последних разведчиков, который испил из дальних источников, встретившихся Могрулу по пути. Должно быть, он был в отчаянии, раз решился на риск.
— Слышишь меня? — почему-то Могрулу важно знать, что второй участник его авантюры даст согласие добровольно. Разведчик наклоняет голову на звук и мычит; веки чуть расходятся, являя красные белки глаз. — Если ты готов послужить племени, доверься Белорукому Богу.
Никто в здравом уме не отдаст душу Юртрусу, но умирающий в горячке цепляется за последнюю нить — даже если смерть только отсрочится, оно того стоит. Не теряя времени на раздумья, Могрул подцепляет часть плесени длинной вилкой, однако на полпути его останавливает рука Согорима.
— Что ты творишь? — шипит он почти в ухо, угрожающе нависая сверху — даже калекой, заметно потеряв в весе, бывший вождь заметно превосходит Могрула в ширине плеч и росте. В любой другой день этот факт ударил бы по самолюбию, напомнив о неполноценности.
— Ему всё одно — помирать и гнить здесь. Если есть даже безумный шанс, надо им воспользоваться — так и работает милость Юртруса.