Страница 13 из 29
Приток больных орков иссякает, и каждый понимает, что племя уйдёт раньше, чем последний скончается. Кого-то придётся бросить на смерть и оставить гнить тела в храме. От этой мысли у Могрула кружится голова: когда-нибудь он вернётся — и что застанет? Кожа под перчатками непроизвольно зудит, и пелена застилает глаза от головной боли, будто он уже убирает сгнившие трупы, полные копошащихся червей, пытается выгнать смрад и вернуть обратно привычную чистоту. Однако ничего уже не будет как прежде — это ясно, как день. Только свыкнуться сложно старику.
Пещеры наполняются гулом, точно улей шершней: орки готовятся покинуть насиженное место. Без сожалений, почти налегке они оставляют место, которое отняло так много жизней. Некоторые кланы вымерли, некоторые, где остались женщины и дети, присоединяются к более сильным. Выбора у них нет, как и права о чём-то торговаться. Однако клан Ослепителей силы не утрачивает: возможно, оттого, что приближённые к вождю и сам он пили не обычную воду, а медовуху — в честь победы над Согоримом.
Могрул всё чаще думает о случайностях и вероятностях, приведших их к настоящему моменту: что же это — шанс стать чем-то большим или же знак предстоящей смерти? Жрицы Лутик хранят молчание. Их осталось слишком мало — стариков так вообще можно пересчитать по пальцам, и все они собираются вместе, чтобы обсудить столь нерадостное будущее.
Вигнак Огнерукий и Яйсог — глава клана Костогрызов — приходят первыми, и Могрул уводит их смежную часть храма, где размещается мастерская. Пока маг рядом, он не боится за сохранность ингредиентов.
— Значит, тут всё и началось… — задумчиво произносит Вигнак, поглаживая длинную бороду.
— Здесь и закончится, — обещает Могрул и не скрывает боевого оскала. Яйсог хитро улыбается.
— Ты что-то придумал, старый лысый пень?
— Если и не спасёт, то точно оставит ощутимый след на земле, — туманно отвечает Могрул, а сам поглядывает на плесень, растущую на стенах, будто та всё слышит. Впрочем, почему бы и нет? Святое место полнится божественной тенью, через края переливается, даруя порой такие чудеса, о которых в здравом рассудке никогда бы не подумал.
Храм постепенно пустеет: те, кто могут уйти — уходят, но некоторые остаются лежать, порой даже на холодном камне, ибо не хватает на всех хотя бы худых лежаков. Постепенно тишина заполняет храм Юртруса, и кажется та зловещей, кошмарной — смерть в последние дни пересытилась, а что она явит, когда лопнет, Могрул не имеет представления. Плесень светится, будто знает какой-то секрет.
Является Музгаш из клана Хребтоломов, их лучший кузнец Гахт Меченосец и Батур, которой после кончины старшей жрицы предстоит возглавить храм Лутик и обучить новых жриц. Вигнак приглашает старейшин выстроиться плотнее, образуя полукольцо, в центре которого встаёт Могрул. Согорим вежливо остаётся в стороне и помогает оставшимся больным, за которыми уже никто не ухаживает, но Могрул знает, что этот хитрец всё слышит.
— Всего шестеро, — подытоживает Яйсог и качает головой. Могрул же подмечает очередное совпадение: шесть стариков — шесть орочьих богов, однако такая мысль граничит с гордыней. — Это все старейшины, кого удалось найти. Вождь ещё не знает, но вряд ли его сейчас будет волновать здоровье стариков: мой клан помогает Ослепителям организовать защиту обоза — к самому необходимому посадим детей, а все остальные пойдут пешком: нужно идти быстро, налегке, чтобы успеть пройти низину незамеченными.
— В долине и на болотах есть другие кланы, — кивает Музгаш, глава разведчиков. — Там молодые и крепкие орки, но полудикие и тупые, как камни. Логрум наверняка захочет от них избавиться. Он пылкий и сильный воин, но слишком молод, чтобы смотреть в будущее.
Старейшины молчаливо переглядываются, и каждый понимает, что без их знаний племя ждёт та же участь: дикость и жизнь на поводу у инстинктов. Большинство членов кланов знают только орочий язык, и лишь единицы — общее наречие. Молодые считают, что язык врага делает врагом и тебя, что это низко — уподобляться людям и эльфам, — и не понимают, что быстро изменяющийся мир, как бы ты от него ни прятался, не исчезнет, и орки являются его частью, а не просто потенциальными завоевателями. Без знаний их ждёт только вырождение и неминуемая смерть, ведь глупый и дикий орк ничем не лучше потерявшегося ребёнка.
Музгаш бережно раскрывает карту — настолько подробную и до мелочей вырисованную, что у Могрула захватывает дух. Когда-то, будучи юным, Музгаш обошёл весь Берег Мечей и нанёс его на бумагу, тщательно отображая каждую деталь местности: горы, тропы, реки и озёра. Именно его труд спасает их сейчас. Морщинистый палец указывает на точку рядом с руинами древнего Иллефарна, где, как помнит Могрул, находятся какие-то древние магические статуи. Вигнар знает больше, поэтому предлагает обойти дикие кланы стороной, чтобы в случае чего те прикрыли тылы, потому что впереди обязательно ждёт серьёзная битва.
— Армия не пройдёт по этим узким тропам, а мы малыми отрядами скинем их в пропасть. Да люди слишком трусливы, чтобы вообще туда сунуться! — голос Гахта грохочет под сводами, сотрясая воздух. Кажется даже, что плесень поджимается в страхе перед этим мощным, пусть и с небольшим брюшком, орком. Глядя на его руки, с трудом верится, что те созданы для созидания — скорее, для отрывания голов дварфам.
— Люди будут охранять торговый путь, сейчас они надёжно укрепились в окружении гор. Но и это ещё не всё: пленники рассказали о странных явлениях, — спокойно объясняет Музгаш и кидает быстрый взгляд вглубь храма, где неспешно перемещается Согорим. — Говорят, будто маги смерти бродят по земле безнаказанно, как хозяева, а болота изрыгают ожившие трупы сотнями. Если это так, то нам…
— Это правда.
Первым Могрул чувствует на лысом затылке острый взгляд Согорима, остальные же реагируют по-разному: Вигнак складывает руки на груди и с интересом ждёт продолжения; Батур хмурится и всё ещё хранит молчание. Лишь пылкие воины рычат и переглядываются, явно не понимая, что происходит.
Могрул рассказывает без утайки обо всём, что выведал и видел собственными глазами, потому что одному справиться снова не выйдет — слишком много на этот раз принесено жертв, да и не в праве он скрывать что-то от тех, кто может помочь и не рубить с плеча, как Лограм. Но видит Юртрус, на месте каждого присутствующего орка Могрул сам бы вскипел от ярости и пожелал покончить с преступником собственными руками. Произнесённое имя на миг оглушает, и пещеру заполняет тишина; Батур обеими руками глушит вскрик, но слёзы уже стекают по её щекам. Могрул не находит в себе сил смотреть на это — на разочарование и боль, которые познал в тот миг сам.
— Милостивая Мать Пещер, сохрани её душу, — шепчет Батур, но Гахт придерживается иного мнения:
— Твоя ученица ворует твою отраву, — на причастности Могрула он делает особый акцент, и, скрестив руки, тот встречает прожигающий взгляд, — а нам скажешь, что всё это, — он обводит взглядом храм Юртруса, где доживают последние часы их братья, и кривится, — случайность? Груумш всё видит, жрец, он не…
— И всё же проглядел, — спокойно констатирует Вигнак и берёт слово, пока Гахт задыхается собственным возмущением. Довольно редко Могрул чувствует к упёртому магу уважение — уж чего, а концентрации ему точно не занимать. — Важнее разобраться, кто хочет нашей смерти. Шелур была способной ученицей, но теоретиком — кто-то ей определённо помогает.
Громкий всхлип вырывается из горла Батур; не в силах больше сдерживаться, она открывает рот, пытаясь что-то сказать, но срывается на рыдания. Инстинкт велит Могрулу утешить её, защитить, но он тут же каменеет, когда слышит:
— Это была я! Простите, — Яйсог и Гахт, стоящие рядом, отстраняются с неподдельным ужасом на лицах, словно Батур только что на их глазах покрылась струпьями. — Простите, я её впустила и не знала… Не знала! Она попросила — как я могла отказать?
Могрул не хочет слышать, но слушает о том, как Батур ждала повода, чтобы отвлечь его. Шелур с ним встретиться побоялась, поэтому воспользовалась добротой почти что матери, вызвав в душе ложную надежду на возвращение, а затем скрылась с ядом. Конечно, Батур до сих пор не знает, что произошло в тот день, когда они нашли Шукула — тогда бы… А что бы она сделала? Тоже какое-нибудь безумство — из-за любви.