Страница 5 из 21
Облизнув губы и по движениям бровей собеседника осознав, что выдала волнение, Лир отчеканила:
— Я не буду говорить без своего представителя. Мой отец в курсе, что я здесь?
— Подозреваю, что герцог занят плетением заговора против инквизиции и церкви, но я могу его вызвать, если вы так настаиваете. Нет? Тогда, с вашего позволения, я расскажу об итогах расследования.
Инквизитор деловито шуршал исписанными бумагами, а жрица, поджав губы, не сводила с Лир взгляда. Они опросили всех раненых, установив, что Лир единственной касалась Годрика и Ларсона — погибшего солдата, имя которого она даже не потрудилась выяснить. Она не справлялась и долго возилась с безнадёжными пациентами, один из которых чудесным образом восстановился за день. Жрица оценила способности леди Лир как «весьма скромные», а оказанную Годрику помощь — как «подозрительно безупречную».
Главным козырем инквизитора легло тело Ларсона, которого не успели сжечь.
— Вы знали, что в трупе почти не осталось крови? Поэтому он так страшно выглядел, леди Лир. Конечно, вы знали — вы видели его.
Ровная речь инквизитора выматывала хуже криков — лучше бы он вскочил и, брызгая слюной, орал на неё: «Ересь! Ересь!» Лир глубоко вздохнула; сердце гулко стучало о рёбра, и все это прекрасно слышали.
— Он умер из-за яда.
— Да, поэтому мы не можем обвинить вас в убийстве, не напрямую, — инквизитор опустил бумаги и чуть придвинулся корпусом. Между ним и Лир оставался целый стол, но казалось, что он дышал ей в лицо. — За вами наблюдали, леди Лир. Мы всё знаем: про эксперименты, про животных. Дети прислуги так падки на золотые монеты, их верность ничего не стоит…
Лир сглотнула, подавив приступ дурноты. Если бы он был уверен, то уже отправил её в подземелье; пока что она ходила по краю. Лишь из упрямства и вбитого урока всё отрицать, даже если вина доказана, Лир медленно покачала головой, уставившись на сцепленные руки. Инквизиторов учили противиться любому обману разума — да и сами они мастерски лезли в мысли, научившись у своих врагов.
— Я не признаю вину.
Жрица фыркнула, но ничего не сказала. Инквизитор постучал костяшками пальцев по столу, о чём-то размышляя, затем стул под ним заскрипел. Лир вздрогнула, почувствовав рядом резкий запах застоявшегося мужского пота и гнилых зубов.
— Понимаю. Вы думаете, что отлично замели следы, но не подумали о старике герцоге и своём героическом кузене, о слабом сердце матери: какой удар ждёт репутацию Вайнрайтов при публичном разбирательстве? Мне плевать на недовольства мелкой знати, но ваш отец будет огорчён, узнав, что юношеской глупостью вы перечеркнули все его старания. Чем он там занимается?
— Составляет официальное прошение Его Императорскому Величеству о реформировании инквизиции, — подсказал один из её сопровождающих с нескрываемой насмешкой.
— Точно. Нужно тщательно проследить за намерениями всех участников. Найдётся один преступник против веры — можно привлечь их всех.
— Чего вы от меня хотите? — сквозь зубы выдавила Лир, вскипев от незавуалированных угроз, и взглянула на инквизитора снизу вверх. Тот выглядел омерзительно довольным.
— Скажу прямо: ваше дело — мелкая пыль для церкви. Заморачиваться противно. Но ради безопасности нашей любимой столицы и Его Императорского Величества я обязан сослать вас подальше, леди Лир; туда, где вы будете набираться ума и здравствовать в безопасности, как желал ваш героический кузен. Уверяю, всех устроит такое решение.
Лир почему-то покраснела от стыда, услышав слова Ламберта из письма, и не знала, как реагировать — проиграла она или легко отвертелась от умышленного убийства. «В теле почти не осталось крови», — повторялись слова инквизитора в её голове, заместив все остальные мысли. Жрица выглядела недовольной решением, но возражать не стала и быстро удалилась после оглашения вердикта. Инквизитор придвинул бумагу без кроваво-красной печати, какие Лир часто находила среди документов отца, и дождался, пока она внимательно всё прочитает.
Её отсылали в Бергольд — «по срочному решению инквизитора Ферре, уполномоченного дознавателя Святой Церкви», — и Лир понятия не имела, в какой стороне света этот город находился.
========== 3. ==========
Впервые в жизни Лир подумала, что отец её ударит: он был не просто зол, а раздавлен новостью, хотя подробностей никто так и не узнал. Инквизитор назвал её «подозреваемой в ереси», но под это описание каждый день подходили сотни человек, неудачно высказавшиеся или по дурости натворившие что-то подозрительное. Однако благородных давно не обвиняли — слово «измена» практически крутилось на языках злорадных горожан, которым не так повезло в жизни, как аристократам.
Отец прекрасно понимал, что инквизиция нашла новый рычаг давления — за дело или нет, но Лир потеряла бдительность. Ей хотелось сказать об угрозах их семье, но она задумалась: не уловкой ли были слова инквизитора, чтобы она взяла вину на себя?
Как бы там ни было, изгнание честно заслужено — неужели и Эрхог попалась так же, осмелев от дозволенности? Собирая в путь необходимые вещи, Лир тихо смеялась сквозь слёзы от злополучной иронии, затем — направилась в библиотеку, чтобы официально попрощаться с хранителями и друзьями, а неофициально — уничтожить роковые записи Эрхог. За спиной слышались шаги, но когда Лир оборачивалась, то никого не находила. Люди смотрели на неё с опаской и быстро находили какие-то дела; взгляды шпионов инквизиции жгли затылок до старой секции библиотеки, где Лир могла точно укрыться от наблюдения на несколько минут и спрятать книгу под пышной юбкой.
Больше никто не должен был чувствовать власть над жизнью, держать её в руках — Лир и в первый раз понимала, что ответственность велика, но не задумывалась, каким людям могло попасть это знание. Пусть оно останется только в её голове. Сокрушаясь о наказании, она чувствовала вину — но какую-то неправильную: наверное, так и случалось с нераскаявшимися преступниками.
С громогласным треском Лир вырывала страницы из книги и бросала в печь, проклиная каждое написанное слово. Стук в дверь гостиной выбил её из колеи — с уликами в руках. Лир поспешно закинула книгу в огонь и прикрыла кочергой створку.
— Входите!
Светлая макушка Годрика мелькнула в проёме. Неуверенно помявшись, он решился войти, низко поклонился и затараторил:
— Леди Лир, я поспешил сюда, как только узнал о несправедливом решении инквизиции. Простите, они спрашивали о том дне… когда вы спасли меня. Я честно ответил, что ничего не помню… и всё равно чувствую, что виноват! Позвольте отплатить вам за самопожертвование, возьмите меня с собой!
Лир молча выслушала поток бойкой речи и едва не рассмеялась с «самопожертвования», затем переспросила:
— Ты хочешь покинуть Имперскую армию, чтобы отправиться со мной на край света, в горы? Бергольд стоит на краю известного нам мира, посреди нигде — знаешь ли ты об этом?
Годрик не растерялся — видимо, заранее обдумал своё решение.
— Я не покидаю армию, пока защищаю вас, и продолжаю выполнять свой долг, не страшась трудностей. Быть может, Всевышний подарил мне второй шанс ради этого.
Лир скептически оглядела его — молодого, полного сил и горячей крови — и со вздохом признала, что не хотела бы путешествовать через всю Империю без знакомого лица в сопровождении. Годрик мог тешить себя любыми иллюзиями, это его выбор.
Проститься с нажитыми вещами оказалось слишком просто. Лир забрала с собой только самую тёплую одежду, проигнорировав платья, и сильно удивилась прощальному подарку отца — комплекту доспехов по её меркам, невероятно удобному; такие могли стоить целое состояние. Герцог был зол на свою дочь, но не желал ей смерти.
Они обнялись на прощание — наверное, впервые в жизни проявив искренние чувства. Матушка утёрла слёзы платком и тоже заключила Лир в неуверенные объятия, затем сообщила с трагичным тоном:
— Я распустила слух, что ты на самом деле беременна не пойми от кого. Год посидишь, вернёшься одна — скажешь, что ребёнка потеряла. Все быстро забудут твой позор.