Страница 4 из 21
Любая женщина отдалась бы ему по первой просьбе — коренастому, статному, бесконечно верному, пусть и уже не юному, — но сердце Ламберта давно отдано Империи — стервозной и ненасытной мегере. Когда-нибудь она высосет его без остатка и выбросит на задворки истории. «Вот был славный рыцарь — таких уж нет», — скажут однажды про Ламберта Вайнрайта, герцога Триэльского.
Тело словно налилось стылым железом; Лир теребила в руках длинный край накидки, не зная, что сказать — как заговорить. Дурное предчувствие сдавило горло, а отпущенное время меж тем утекало сквозь пальцы. Ламберт глядел только вперёд, пока Лир плелась на шаг позади; когда прогулка из вежливости подошла к концу, он наконец остановился и попросил:
— Благословите меня, кузина, чтобы я точно вернулся.
Так он говорил давным-давно, вгоняя в краску маленькую Лир. Тогда она чувствовала себя необычайно важной, взрослой — нужной. Как жаль, что для Ламберта эта игра — попытка вернуть давно утраченное с возрастом, но Лир подыграла: выпрямилась, изобразила строгость преподобной матери. Раньше она давилась от смеха, а теперь — от едва сдерживаемой ревности ко всему на свете, что ему дорого — к армии, незнакомым людям и самому императору.
Конечно, Ламберт слишком добр и наивен, чтобы обидеть хоть кого-то умышленно, даже врага. В его глазах Лир просто-напросто осталась всё той же неугомонной девочкой с косичками, чьё взросление он не заметил. Она не хотела чего-то большего — кровь слишком уж тесно роднила, хотя для многих семей связь не была запретной, — хватило бы одного осмысленного взгляда, ласкающего женское самодовольство.
Ламберт встал на одно колено, склонил голову, и Лир коснулась коротких светлых волос, не удержалась и чуть погладила пальцами. Душа выла, кричала, но с губ слетала заученная молитва Всевышнему.
— Я обязательно напишу вам с дядюшкой, когда доберусь. До встречи, кузина!
Лир смотрела Ламберту вслед, пытаясь держать лицо и не разреветься при возможных свидетелях. Он же ни разу не обернулся.
Империя перманентно находилась в состоянии войны, и сыновья знати разъезжались по миру, возглавляя отряды, города и экспедиции. Женщины ждали братьев и мужей в столице, предаваясь утехам с рыцарями и напиваясь вином до безобразного вида, за редким исключением — когда присоединялись к походу. Возможно, Лир поняла бы их скуку, если бы не интересовалась жизнью за стенами дворца.
Парадный лик Империи лучился бледным серебристым светом, ангелы спускались с небес, чтобы покарать её врагов; плодородные земли покрывала насыщенно-зелёная трава, а в умах людей царила священная чистота. Пусть и прогнившая изнутри, столица поражала богатством и красотой, внушая опасное спокойствие.
Возможно, отец был единственным, кто видел тяжёлые тучи надвигающейся бури. Он рисковал, объединяя знатные семьи в союзы против инквизиции, а Лир пока не могла сделать серьёзный шаг в исследованиях: вызубрив записи Эрхог и как следует всё обдумав, она решила, что смогла отсеять зёрна от плевел. Пришлось сходить на несколько открытых занятий по алхимии, чтобы воочию увидеть опыт на так называемых сообщающихся сосудах.
Предполагалось, что гномы использовали те же трюки, чтобы мастерить бомбы и воспламеняющиеся смеси, но состав ревностно охранялся, так что в Империи его аналогом веселили зевак, окрашивая жидкости в разные цвета. Лир вместе с другими придворными дамами наблюдала, как через тонкий мостик две колбы всегда находили идеальный баланс, и представляла то же в виде потока с собой в центре.
В другом опыте разные жидкости выталкивали друг друга, словно захватывали слабого — и это больше походило на реальную жизнь.
Чтобы проверить, возможен ли баланс по теории Эрхог, Лир заплатила несколько золотых мальчишкам — детям прислуги, — чтобы те наловили мышей в хлеву. Однако, уже сидя перед клеткой, Лир столкнулась с неожиданной проблемой: все мыши были здоровы и бодры, а значит, ей следовало это исправить.
Обливаясь потом, она бродила по комнатам, пытаясь найти для себя приемлемые варианты — растягивая время, по сути, — пока взгляд не остановился на иголках, воткнутых в едва начатое вышивание — так матушка пыталась бороться с тревожными состояниями, но чаще швыряла пяльцы в стену и уходила к подругам. Лир вытянула одну и замерла уже перед клеткой, будто только сейчас поняла, что собиралась сделать.
— Это во благо, — увещевала она саму себя. Всё нутро противилось, когда Лир подносила иглу между прутьями, где в ужасе носились маленькие мышки. Не работала даже мысль, что они — вредители, пожирающие зерно и сено. Наверное, стоило ещё приплатить мальчишкам: детям жестокость давалась куда легче.
В то же время убить бандита за дело, чтобы выжить самой, оказалось очень просто, даже совесть не мучила. Вряд ли и Ламберт отмаливал каждое убийство, считая деяние праведным.
Наконец Лир собралась с силами, тыкнула самую неудачливую мышку в бок — неглубоко — и тут же отдёрнула руку, услышав тихий писк. Капля крови выступила на шёрстке. Лир закрыла глаза и обратилась к потоку, потянулась к двум маленьким жизням. Рана едва ли могла навредить мыши, но для эксперимента этого было достаточно. Аккуратно, перебирая каждую нить, Лир соединила их и отправила немного энергии от здоровой мыши к раненой.
Кровь исчезла. Первая мышь продолжала бегать по клетке в панике, а вторая выглядела немного квёлой. После трапезы хлебной коркой обе пришли в норму.
Конечно, маленькая рана не могла ни подтвердить, ни опровергнуть теорию, но Лир, поверив в себя — и что никого не убьёт, — мгновенно осмелела. Рука окрепла, как и уверенность в правоте. Мыши отказывались умирать, пока одна из них не получила глубокую рану от ножа для писем, и вторая не погибла, отдав жизнь, как тот отравленный солдат. Лир уже не расстраивалась — и мысленно делала заметки на будущее.
Пока она не понимала, как могла применить новые знания, кроме экстренных случаев, ведь скромных навыков целительства вполне хватало для лечения несмертельных ран. Однако сам факт, что Лир знала чуть больше, чем верховная жрица, тешил самодовольство. Утолив любопытство, какую-то жажду быть правой, она чуть успокоилась и вернулась к семейным делам, тем не менее, поглядывая по сторонам.
Через неделю от Ламберта пришло письмо — лаконичное, описывающее весь пройденный путь до гарнизона, по делу, без эмоций, в самом конце с вежливым пожеланием родне здравствовать. Матушка одобрительно кивнула, а Лир, краснея за косноязычие кузена, хихикнула.
Затем удачно попалась подранная сторожевыми псами кошка, которую удалось вылечить за счёт одного из преступников, — огромного волкодава с дурным характером, — а через пару дней к Лир заявились инквизиторы.
Двое мужчин в красных мантиях не предъявляли обвинения и вывели её из дома словно в тайне. Лир не сопротивлялась и вела себя спокойно: она знала, что хорошо пряталась и предъявить ей нечего. Однако на территории инквизиции уверенность улетучилась. Эхо доносило стоны из пыточных, пока Лир вели по пустым тёмным коридорам — к счастью, в башню, а не в подземелья. Когда раскрылись двери допросной, сердце упало: жрица, которую привёз с собой Ламберт в портовый город, повернула к ней голову как коршун.
Немолодой инквизитор с острым носом и взглядом ворона брезгливо посмотрел на неё и предложил сесть. Лир, пошатываясь, упала на шаткую деревянную табуретку и дёрнулась, когда подол платья зацепился за что-то острое. Сопровождавшие её инквизиторы нарочито громко захлопнули дверь и замерли за спиной.
— Миледи, спасибо, что пришли, — с издёвкой произнёс человек с чёрными глазами, — мы рассчитывали на вашу сознательность и бдительность, но вы почему-то отмалчивались. — Не увидев на лице Лир понимания, он сам изобразил удивление: — Представляете, в городе, где вы отвечали за раненых, кто-то применил еретические практики и замучил до смерти невинного человека! Что вы можете сказать на обвинения?
Даже Лир, привыкшая к хитросплетениям речей аристократов и писарей, не нашлась с мгновенным ответом: инквизитор сходу разложил подводные камни, пытаясь поймать на каждом неудачном слове; к тому же обвинил без обвинения, чтобы жертва запуталась и сама себя похоронила.