Страница 10 из 21
Годрик упал рядом и прикрыл их своим щитом от падающих, точно град, стрел.
— У неё в пасти мой меч! — воскликнула Лир и попыталась отползти туда, где тварь топтала охотников и махала своим хвостом-плетью. Хоть кислотой не плевалась — видимо, запас её не безграничен.
— Мы вернём его попозже, моя леди, — даже в сложной ситуации Годрик пытался подшучивать.
Лир чувствовала его горячее дыхание над ухом, вес тела в латах, но почему-то не прогибалась, несмотря на недоедание и вечную усталость. Часть магии, питающей не-живое существо, перешла к ней с изящностью целительства.
Годрик обернулся на скрежет из мёртвой глотки и вопли людей, разбегающихся от греха подальше. Опёршись на меч, он резко поднялся и потянул Лир за собой, но вместо того, чтобы убежать, она вырвалась из хватки, потеряв латную перчатку. Тварь отметила её — воришку чужой энергии — и сама быстро подползла, извиваясь на распухшем брюхе и перебирая лапами точно ящерица, мотнула мордой. Клинок качнулся в сторону Лир, однако в пасти уже формировалось фиолетовое свечение; куски гнилой плоти перемешивались с ядом.
Деваться было некуда, и Лир поймала рукоять меча, тем самым притянув тварь ближе. Та взвыла, заскрежетала; кислота расплескалась на доспехи, которые словно жаром опалило. Годрик обхватил Лир за запястье и помог воткнуть меч сквозь толстую кость, по самую рукоять, затем потянул за плащ, когда кислота полилась им под ноги. Снег задымился.
— Миледи, вы ранены!
Несколько рук, сталкиваясь друг с другом, принялись расстёгивать нагрудник; Лир им не мешала, боясь зацепить кислоту голой рукой. Правда, повреждения были не опасные — тяжёлая рыцарская броня выдержала бы и полноценный плевок. Поблагодарив своих помощников, Лир подошла к неподвижной туше, где собирались зеваки, и наконец рассмотрела её.
Дракон и правда для своего вида не выделялся размерами: чтобы стать легендарным чудовищем, нужно прожить не одну тысячу лет, а этот был молод, возможно, ещё детёныш. Отчаявшись найти пищу, он перешёл к падали, но вместо короткого насыщения он подхватил чудовищный голод до мёртвой плоти, который невозможно утолить, и Мортис забрала его душу.
— Грустное зрелище, — искренне посочувствовал один из следопытов. — Даже самым древним существам тяжело даются лютые зимы в горах.
— В этом и кроется суть выживания, — ответ ему охотник. — Один умирает — другой выживает. Здесь иначе нельзя.
Власть императора в такой глуши бессильна, да и мало кто из подданных вообще знал о существовании Бергольда. Его жителей не волновала ни судьба Империи, ни козни инквизиции — и Лир нравилось это чувство заработанной страданиями свободы. Ещё пару месяцев назад такая мысль показалась бы ей чудовищной, но сейчас она стояла возле трупа убитого врага, вдыхая тяжёлый воздух, и не желала возвращаться к прежней жизни.
Возможно, это часть не-живого в потоке горела в крови, и голод, который невозможно утолить, уже втыкал в душу чёрные иглы, ведь Годрик не разделял те же мысли. Позже он отдал Лир латную перчатку и попросил прощения за трусость — что пора выбросить образ дамы в беде из своей фантазии. Хотя бы в тот вечер у них был ужин из подбитой им птицы.
Местные заметно зауважали Лир после сражения с мёртвым драконом: раньше они исполняли приказы, но придирчиво взвешивали каждое слово, будто волчья стая следила за успехами нового вожака; теперь же они приняли её как равную. Лир казалось, что она прошла некий обряд посвящения, но больше волновалась о том, видел ли кто некротическое вмешательство.
Через пару дней переживания отошли на дальний план: один посланник вернулся из соседней деревни, но с плохой новостью, которая Лир, впрочем, не удивила. Она собрала горожан в церкви, чтобы честно рассказать обо всём, но заготовленная с ночи речь застряла в глотке. Возвышенные слова Ламберта попросту не работали в Бергольде.
В гробовой тишине, подгоняемая эхом, она сообщила, что Империя им больше не поможет: все силы и ресурсы собирают для очередной войны, но на сей раз сама инквизиция восстала против императора Мередора.
— И что нам с того? — равнодушно вопрошали фермеры, лишившиеся скота.
— Из благородных вы тут первая: им до нас никогда дела нет, — вторили грозные ополченцы.
— Не первый раз голодаем — сами прокормимся, — уверили охотники.
Наконец, когда гул утих, Лир высказала то, что давно мучило каждого:
— Я предлагаю всем желающим покинуть город. Возможно, южнее будет больше шансов выжить.
Люди переглядывались в тишине, словно ждали того, кто первым струсит. Однако сенешаль пояснил, почему идея не приживётся в головах:
— Посланник сказал, что все северные земли пострадали. Может так статься, что идти некуда: сколько беженцев готовы принять наши соседи? Скольких мы бы сами приняли? В трудный час люди объединяются под одной крышей против всего мира, чтобы выжить: прокормить бы своих, а чужие — это непредсказуемая обуза.
Некоторые кивнули, но большинство молча сидели на скамьях, разглядывая витражи и кресты с безразличными выражениями на лицах. Даже дух Небесного Отца не взращивал надежду. Лир перестала что-либо обещать, но распорядилась отправиться на юг за домашним скотом — если для его охраны понадобится армия, они все соберутся. Следопыт рассказал, что иногда торговал с гномьим кланом — осколком древнего королевства — и эльфами-пилигримами, и Лир ухватилась за эти нити.
Однако её мысли всё чаще обращались на юго-восток, к городищу нежити, которое преграждало Бергольду короткий путь к цивилизации. Для масштабного нападения не было сил, но, возможно, существовали альтернативные пути? Это же горы — всегда может случиться лавина или оползень.
За мыслями о благополучии города Лир не заметила, что не обеспокоилась судьбой родных в столице, словно она осиротела. Должно быть, противостояние отца вышло из тени, позиции бездетного императора давно шатались, поэтому инквизиция перестала сдерживать свои аппетиты. Лир впервые за долгое время помолилась Всевышнему за душу Ламберта, и наивная девочка в ней напомнила о благословении — обещании вернуться.
В Бергольде и весной держался снег, хотя к лету, как говорили рыбаки, лёд на реке иногда приходил в движение. В лучшие месяцы земля оголялась, но оставалась твёрдой как камень, а горные вершины никогда себе не изменяли. В фантазиях о видах без снега пролетел следующий месяц — хмурый, тёмный, с яркими зелёными вспышками в небесах, что всем показалось плохим знаком. Зелёный — цвет проклятия Мортис. Однако мертвецы и так не давали передышек.
Когда люди начали падать в голодный обморок прямо на улицах, Лир поняла, что ни одно чудом подоспевшее стадо или внезапно наплодившаяся дичь их уже не спасут, да и ловить её будет некому. Выводку нужно вырасти, рыбе — вернуться на нерест. Зимой, когда казалось, что хуже быть не может, Годрик сказал, что только Лир способна принять трудное решение — и весь город словно замер, ожидая последнего слова, её решительности. Кому, как не ей, идти против догматов церкви? Возможно, именно поэтому она здесь?
После нападения мёртвого дракона покойников перестали выносить за стены, а прикапывали в самом дальнем уголке, под сторожевой башней. К счастью, их было всего трое — пока что трое. Монахини отпевали усопших, чтобы Мортис не возвращала их посреди города, и Лир, раскопав снег, не обнаружила следов расползающейся скверны. Поток высох, а значит, души упокоились на небесах, подле Всевышнего. Часовые молча наблюдали за ней, сидя на парапете — чтобы стоять, нужны лишние силы.
— Перенесите их в хлев, — тихо, но твёрдо приказала Лир первым попавшимся сквайрам. Один, всё сразу поняв, отказался, но остальные подчинились. Годрик шёл за ними, глядя себе под ноги потерянным взглядом — снова примирялся с совестью.
Все они однажды утешатся мыслью, что просто выполняли приказы. Лир не собиралась перекладывать ответственность, и когда сквайры положили одно тело на разделочный стол и побыстрее ушли, она не стала кого-то останавливать. Годрик застыл за спиной мрачной тенью, — как бы чувство долга его не придушило! — но и над ним Лир сжалилась: