Страница 4 из 14
-Они смертны, - язык мой – враг мой, хотела же без какого-либо намека на истину понаблюдать за мучениями моего друга, но нет! Обязательно надо себя как-то обозначить! Благо, Гастон не заметил, слишком погрузился уж в свое горе…
***
Судьба свела нас несколько столетий назад. Я бродила по миру, не зная, где быть и кем остаться. Моя мать, узрев во мне что-то необычное, что было проявлением магии, а сочтено ею за дьявольское клеймо, бросила меня на попечение своему другу. Он растил меня до семи лет, а после – умер в полном одиночестве. Я куда-то пошла и шла-шла очень долго, пока не прибилась к одной деревне, а потом все и вовсе стало напоминать одну большую дорогу.
Из деревни пришлось уйти, потому что вскоре с моим появлением начался мор скота. Жители решили, что это я принесла болезнь или проклятие, и я поспешила убраться оттуда, пока эта мысль не обратилась в какой-нибудь костер для меня.
После был город. Там было даже удачно – меня взял в подмастерья самый настоящий маг. обучал он, к сожалению, недолго, потому что город ему пришлось оставить из-за того, что на него ополчилась церковь, и он поспешил убраться прочь, оставив меня на произвол судьбы.
В этом городе я задержалась. Воровала, когда была возможность, перехватывала работу, не гнушаясь ничем, иногда попадала под внимание какого-то приюта или чьей-то добродетели, но жизнь моя была почти что мирной, а единственная сложность состояла в том, что учиться приходилось самой, полагаясь на собственный инстинкт.
Потом же был бродячий театр, куда меня занесло из любопытства. В том театре я обжилась, имея странную любовь к сцене. плюс – оказалось, что у меня хорошая память и я запоминала огромные тексты за нескольких персонажей, подменяя, если нужно, чье-нибудь пьянство или болезнь.
В том-то театре Гастон меня и нашел. Он проходил по улице в сопровождении своих слуг, когда мы играли свое, настолько бездарное, что почти гениальное в своей остроте представление, увидел меня и остановился. Я тоже его заметила, угадав в нем что-то, близкое мне, похожее на меня саму, и даже пропустила две своих реплики.
Что-то в нем было!
После спектакля он оказался подле выхода, прятался за плащом и капюшоном – ну, тут я его понимаю, не стоит появляться возле бродячего театра, когда у тебя явно такое положение, что ты со слугами по улицам бродишь!
-Как твое имя? – спросил Гастон, когда я, увидев его, безошибочно угадала, кто он.
-Сатор, - тихо ответила я.
-Ты маг! - он не спрашивал, а утверждал, - и что ты здесь делаешь?
-Играю, - я пожала плечами, - не знаю, куда идти и где учиться магии, а так хоть…
Гастон снял капюшон и подал мне руку.
Я пошла за ним, оставив в тот день всю старую свою жизнь, разорвав ее одним махом на две части. Отныне бродяжка Сатор была мертва.
Гастон привел меня в свой дом, сказал, что будет учить магии. У него была потребность в восхищении, и он вызывал ее в своих кругах, где был молодым дворянином-сердцеедом, дуэлянтом, острословом. Но ему было мало. ему хотелось, чтобы кто-то восхищался его магическим искусством, а потому он и привел меня в свою жизнь.
Для всего света я стала его сестрой, до этого времени проживающей в других его землях.
***
-Я снова вижу нашу первую встречу с Луизой, - Гастон ходит взад-вперед по комнате, - у нее было потрясающее кремовое платье! Она была такой трогательной и такой нежной. Она настоящая!
-Была настоящей, - с удовольствием поправляю я, и лицо Гастона искажается от боли, с глухим стоном он падает в кресло напротив меня.
***
Гастон обучал меня не только магии. Он вытаскивал меня в свет, заказывал какие-то безумные наряды и постоянно поправлял мои ужасные манеры. То ему было не так, другое – то же. Я не умела танцевать, не умела красиво и аккуратно есть, путалась в ножах и вилках, неправильно держала руки, не выдерживала осанку и не всегда удачно поддерживала разговор – словом, для мага, которому явно хотелось властвовать и направлять, а также для человека, которому скучно, я была находкой.
Сам же Гастон вел не самый порядочный образ жизни и периодически попадался то с одной, то с другой женщиной, не замечая при этом, замужем та или нет, свободна ли от уз, а также игнорируя нередко и ее происхождение. Бывали месяцы, когда его имя не сходило просто с уст общества.
При этом – он все равно оставался любимцем!
Когда проходили годы, которых нельзя скрыть от человека, и нельзя было более оставаться на прежнем месте, Гастон брал меня и увозил. На новом месте он называл новое свое имя, представлял меня своей сестрой и завоевывал любовь к публике. Так и бродили…
Вся моя жизнь все равно оставалась дорогой. Были те же скандалы и те же дуэли с мужьями, женихами и братьями оскорбленных и пойманных, разоблачённых женщин. Однажды я не выдержала и спросила:
-Высший Магический Совет запрещает любить смертных, какого черта ты творишь?
-А кто говорит о любви? – Гастон даже развеселился. – К тому же, Сатор, все запреты Совета, а особенно этот – на бумаге. Наша жизнь она долгая, скучная, нужно хоть как-то развлекать себя…
***
-В чем причина? – Гастон отнимает руки от лица, - она человек, но ведь она – вполне себе здоровая и крепкая девушка, так…
-Болезнь, - пожимая плечами, - называется «смертный».
Гастон смотрит на меня с настороженностью. Что-то новое появляется в его взгляде, но сейчас мне все равно – я все сделала правильно.
***
Те годы застали нас во Франции, которую Гастон так любил. Я думаю, что она и была его настоящим домом. Впрочем, Париж увлек и меня. да, на его улицах жила нищета и было очень грязно, но что-то было в этом городе такое, что забирало остатки моей магической души. Казалось, что этот город дышит, что он живет, у него есть свой пульс.
Гастон ходил тогда очень мрачный. Я знала, что он предчувствует беду, встречается со знатью, о чем-то сосредоточено с ними договаривается, но то были годы, когда мне надоедала компания одного лишь Гастона, когда захотелось и захотелось отчаянно быть любимой и любить самой. Мага, который был со мной рядом, я привыкла считать своим спасителем, соратником, наставником, но вот любить его не могла. Я была благодарна ему, но это было не то чувство, по которому томилась моя душа.
У меня были привязанности, но не было настолько сильных, как случилась в те годы.
Я знала, что Гастону не до меня, я знала, что он меня все равно не посвятит в свои дела, как никогда не посвящал ни в одной стране, полагая, что нечего мне бояться или переживать, что мое дело – наслаждаться жизнью, учиться магии, совершенствовать тот раздел, который удивительно легко дался мне: яды.
Нашу встречу я помню четко, в красках, над которыми оказалось не властно время.
Он говорил с народом, собравшимся на Торговой Площади. Он говорил с ним так, как отец, скорбящий над ребенком, призывал к борьбе, обращаясь будто бы к каждому, и ко всем одновременно.
-Аристократы строят заговор! – он обводил глазами толпу и его взор, клянусь, пылал.
Я вспоминала Гастона – его окружение, его имя, неизменно знатное, встречи, что он постоянно устраивал в тайне ото всех, не допуская меня, и слова незнакомца не показались мне такими уж нелогичными.
-Они хотят отнять остатки нашей истерзанной свободы! То, что для каждого – неотъемлемое право, то, что для каждого – путь и наследие, они хотят просто подчинить себе, заковывая нас под гнетом цепей, словно бы псов…
Не замечала я такого, честно скажу, по отношению к себе. Никто моей свободы не ущемлял, но нищета вокруг была всегда, грязь и голод, всегда были те, кто считали себя выше, даже вот, например, Гастон, хоть и называл меня своим другом, но все же – не допускал меня к своим делам, хранил скрытность и все равно, хоть и научилась я держать осанку и перестала путаться в приборах, смотрел на меня свысока. Но я всегда оставалась свободной. Гастон позволял мне все: любые книги, любые развлечения, знакомства. В конце концов, я вольна была бродить по улицам любого города, где мы были, и делать то, что мне вздумается.