Страница 13 из 19
Позже Луиза поняла, что Екатерина увидела свои достоинства этого брака: ее влияние над сыном оставалось только за ней, и не пришла, никак не пришла какая-то чужеземная принцесса, что могла отнять это влияние у нее. к тому же, Луиза любила Генриха! Можно ли желать большего счастья для сына и желать партии удачнее для короля?
От удивления двор перешел к насмешкам, которые не замечались ни Луизой, ни ее семьей. Посмеивались не открыто, а так как это принято было при дворе – исподтишка, и так, что толковать любую фразу можно было в обе стороны: как в сторону самого подлого унижения, так и комплимента. В этом придворные были мастерами!
Но не успели сыграть свадьбу, как пришло новое удивление: Генрих Третий не скрывал своего намерения в том, чтобы отказаться от прежних любовниц и одаривал их щедротами за счет казны. Более того, утверждал, что будет верен своей жене.
Генрих, верный своей жене. Генрих!
От усмешки не удержалась даже королева-мать: ее губы дрогнули в такой тонкой дрожи, какую сложно заметить человеку, далекому от блистательного двора.
Новый повод для шуток последовал в героическом решении короля избавиться от бывшего жениха своей невесты. Но сделал он это с потрясающей оригинальностью, предложив незадачливому сопернику (без какого-либо духа соперничества со стороны самого несостоявшегося жениха), взять вместо Луизы в жены одну из своих верных любовниц.
Надо было видеть смущение от такого предложения! Бывший жених Луизы был человеком выдержанным и готовым ко многому и на многое, но услышав от Генриха предложение об обмене, он попросил время на раздумье, и, воспользовавшись передышкой, оставил двор, для верности забираясь подальше, в битвы…
Но Луиза не знала и не замечала тогда всего этого абсурда ситуаций и ядовитости насмешек. Не замечала козней и сплетней, которые имели цель: прощупать душу невесты короля и, если это возможно, выдавить ее прочь.
Но она не реагировала на насмешки. Она не принимала дружбы ни от кого. Она не искала вражды.
Всё, из чего состоял двор не касалось Луизы. Она видела перед собою только Генриха!
Сколько раз свадьба была близка к провалу! Ох, сколько раз все могло развернуться и рассыпаться!
Самой сильной печалью Луизы стало, когда Генрих заметил в свите своей матери кузину Луизы и влюбился в нее. а дело было всего за несколько дней до торжества.
Вмешалась Екатерина, которая отослала девушку подальше и вернула сына на истинный путь, и сделала это легко и изящно, играючи – как умела только она и как это предстояло научиться настоящей обитательнице двора, какой Луизе не дано было стать. Екатерина знала, что Луиза не выдержит противостояний и соперниц, а потому ловко отваживала их сама, не выдавая ничем своего, опять же, не бескорыстного заступничества.
Как смешно вспоминать то, что казалось еще недавно невыносимым! иногда Луиза, бродившая в траурной белой одежде по своим садам (она никогда не сняла траур после смерти супруга), вдруг задумывалась о том, что ее одежды такие же белые, как жемчуг и камни, которые Генрих сам пришивал к ее плащу..
Это было невыносимым тогда. Сейчас это было смешно.
Генрих как будто бы спятил тогда. Его не устраивало в подготовке торжества все! он учил ткачей ткать одежды, сам пришивали показывал, как надо расшивать наряд будущей королевы. Луиза сносила все терпеливо, хотя сына одергивала уже сама Екатерина:
-Сын мой, я вас прошу, успокойтесь!
-Я спокоен, матушка! – отвечал Генрих, а через четверть часа ругался с ювелиром за то, что тот неправильно изготовил алмазное колье для королевы.
В день свадьбы Генрих сам расчесал и уложил волосы Луизы, а та сидела, смущаясь, пред зеркалами и не знала точно, как на это реагировать…
Все было прекрасно до того момента, пока у королевы не случился выкидыш. Потомства больше не было, хоть и сейчас вспоминался горячий камень и земля под босыми ногами, когда она шла к святым местам молиться.
Генрих, сначала терпеливый, нежно баловал и любил супругу, увозя ее то к одному лекарю, то к курортам…
Но Генрих не мог переносить курорты – его давили солнце и воды, ему хотелось в замок, ко двору, где, как слышала Луиза, тайно он воспитывает нескольких бастардов. Луиза, впрочем, знала, что ее муж ей неверен, хотя тот и до последнего дня, несмотря на упреки в ее бесплодии, которых прежде король избегал, пытался сохранить своих любовниц в тайне от нее…
Однако насчет правдивости слухов о бастардах Луиза не знала. Да и не хотела знать. Она молила небо за короля, за его любовь, а тот называл ее бесплодной и подсмеивался над ее скромностью и набожностью.
И даже когда королева прошла 20 лье по глубоким лужам, в дождь, не заговаривая ни с кем, в Шартр, а позже свалилась с температурами, ее любовь к королю победила всяческую болезнь. Впрочем, и сам Генрих, увидев мечущуюся в бреду свою жену, вдруг снова воспылал к ней прежней любовью и поддерживает в ней мужество.
Луиза однажды заговорила о разводе, полагая, что короне нужен наследник. Ей было больно. Её сердце рыдало кровавыми слезами, но заговорила она об этом с Екатериной прежде, чем с Генрихом и поступила верно.
Екатерина воспротивилась решительно. Повелела выбросить из головы любую мысль о разводе и сама прилагала для сохранения их счастья и гармонии бесчисленные усилия…
А потом всё рухнуло. Рассыпался и титул королевы, и вся жизнь, в которой был ее любимый Генрих. Ничего не осталось, кроме белой бесконечной скорби. Вся гордость Луизы ушла путем этой скорби, вся королевская стать оставила ее – она рыдала и билась, кричала и рвала на себе волосы, когда умер Генрих.
Королева так себя не ведет? Так плевать, плевать на все. если оставило ее проведение божье, если оставила ее жизнь любовь, к чему какой-то этикет и какие-то приличия? Плевать, плевать на все!
Все сгорает в белом огне траура.
Луиза красива. Была. Пока ее глаза не превратились в омуты, полные скорби. Пока на лице ее не залегли тени и морщины, которых так боялась Екатерина, научившаяся пользоваться косметическими чудесами и освещением, чтобы казаться хотя бы себе самой моложе…
Луиза красива. Была. Пока не стали дрожать руки. Пока был еще какой-то смысл в ее жизни, пока не отдалилась он а в белых траурных одеждах своих прочь от кипящего жизнью двора, и не обратилась в скорбную тень.
Луиза любима. Была. Не имевшая сил, чтобы любить Генриха еще сильнее, не сумевшая подарить ему наследника…о, как она корила себя за это и призывала в глухоте ночи, через рыдания, на которые не хватало уже воздуха, небесные кары!
Луиза любила. Всегда. Она не рассталась с трауром. Она не стала бороться за власть. Удалилась, тихо, мирно…
И след ее пошел пеплом. В кипении двора легко затеряться, достаточно лишь обрядиться невзрачной тенью и исчезнуть в темном углу, спрятаться, забыться в слезах и печали, что не оставит до смерти.
К ней писали, призывали бороться за власть. Она не отвечала.
Удалилась в скорбное плетение собственных чувств, молилась, но чаще вспоминала Генриха и казалось ей, что вот-вот немного времени и пройдет и они встретятся там, за чертою. Она была еще молода, но не чувствовала себя молодой и говорила и действовала так, словно бы доживала последние дни на земле…
Впрочем, может быть, она и чувствовала свою скорую смерть? А может быть, отчаянием своим и призвала ее на себя.
Ушла – тихо и быстро. В белоснежных одеждах траура. Холодным рассветным утром в каменном мешке когда-то прекрасного, но потерявшего для нее всякое обаяние, замка.
И в белизне одежд походила Луиза на мраморную статую, только статуя та улыбалась, как будто бы свершилось то, чего она так давно ждала.