Вспоминая...

(6) Луи Антуан Леон де Сен-Жюст - французский революционер, военный и политический деятель Великой Французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 26 лет, сторонник Робеспьера.

(7) – Жак-Рене Эбер - деятель Великой французской революции, крайне левый среди якобинцев, «предводитель» эбертистов и защитник санкюлотов, ярый противник Демулена. Гильотинирован 24 марта 1794 г., помимо политического обвинения, его обвиняли в краже белья.

(8) Жирондисты — одна из политических партий в эпоху Великой Французской революции.

(9) Кутон - Жорж Огюст Кутон - французский адвокат и политик, деятель Великой французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 38 лет. Страдал параличом обеих ног.

(10) Огюстен - Огюстен Бон Жозеф де Робеспьер известный как Робеспьер-младший — деятель Великой французской революции, брат Максимилиана Робеспьера. После ареста брата Огюстен потребовал разделить его судьбу. 28 июля 1794 года он был казнён в возрасте 31-го года.

(11) Симона - Симо;на Эвра;р— участница Великой французской революции, сотрудница и возлюбленная Жан-Поля Марата.

10. Люсиль

Апрель, 1787 г.

Громкий хлопок двери нарушил тишину апрельского послеполуденной благодати. После сытного обеда так страшно и сладко тянуло в сон и весь дом Ларидонов-Дюплесси был погружен в безмолвие, не подозревая пока о том, что скоро его сотрясет уже разыгрывающаяся драма.

Драма началась час назад и началась она со счастья, но трудно было в это поверить, однако, факт оставался фактом: час назад сад Ларидонов-Дюплесси был избран местом долгожданного признания чувств…

Анна-Люсиль-Филиппа всё ещё видела себя там, в саду, подле любимого и дорого Камиля, который, отчаянно смущаясь и заикаясь (о, он даже краснел!), произнес, наконец, такие нежные и заветные слова и попросил составить его счастье и стать ему женою.

Анна-Люсиль, или, как звали ее в доме – Люсиль, сделала так, как надлежит сделать в такой ситуации порядочной девушке: смутилась, обрадовалась и испугалась одновременно. Ее сердце давно уже горело нежностью к этому молодому и прекрасному человеку, слова же, которыми владел он виртуозно (и даже заикание не портило его ораторского мастерства), покоряли душу вновь и снова, но несмотря на это она испугалась…немного только и для порядка, представляя уже себя рядом с ним в новой жизни.

Но Люсиль взяла себя в руки и совершила разумный ход – попросила время на раздумья. Камиль понимающе кивнул и откланялся, а Люсиль, едва дождавшись этого, чтобы пережить всю радость и позволить себе насладиться моментом, впорхнула в дом и закружилась у зеркал.

Ей хотелось петь, танцевать и прыгать (даром, что не положено) от переполнявшего ее душу счастья.

Мать – женщина чуткая, чувственная, находящаяся в близких отношениях с дочерью, поняла сразу: свершилось! И, хотя, Камиль ей очень нравился, и она считала, что для дочери он будет хорошим мужем, опыт лет подсказывал – начнется драма, ведь Камиль Демулен был молод, откровенно говоря, не имел нормального занятия и только желал стать настоящим адвокатом, за ним не было ничего, кроме ораторского мастерства, трудолюбия и сомнительного положения.

Но Люсиль пока не думала об этом. Она была счастлива – ей было плевать на все сомнения в положении любимого ее сердцу человека, и мать решила, что будет на стороне дочери и, может быть, вдвоем они сумеют переубедить отца семейства…

Но драма свершилась.

-Ты с ума сошла! – Клод-Этьен Ларидон-Дюплесси – высокопоставленный чиновник в ведомстве генерального контролера финансов ненавидел повышать голос и срываться на крик, считая это ниже своего уровня достоинства, но сейчас, услышав громовую весть, он пришел в бешенство.

Да, Камиль Демулен часто бывал в его доме – он не возражал этому. Да, даже замечая взгляд своей дочери на него, он все еще верил в благоразумие если уж не Люсиль (она молода, что с нее взять), то в благоразумие Камиля.

-Папа! – Люсиль топнула ногой. Она еще была мыслями в саду и теперь все земное, все то, о чем говорил ее отец, противно было ей. – Папа, я люблю его!

-Люблю, - передразнил Клод-Этьен, - о, глупое дитя!

-Клод, - вступила мать, - послушай, он достойный молодой человек…

-Что он может ей дать? – отец семейства снова взбесился: его жена должна была поддержать его решение, решение разумное, логичное, а не поддаваться на слезы дочери, которая грезит романтическими чудачествами, - что он может дать тебе, Люсиль? Что есть за ним, кроме его кудрей и красивого словца? А?

-Папа! – Люсиль упала на колени перед отцом, она рыдала, захлебываясь от горечи той пропасти, которую впервые ощутила между своим положением и положением Камиля – раньше она ее не замечала, а сейчас всею душой возненавидела.

-Люсиль! – Клод-Этьен не выносил женских слез, но решение его было твердым, он опустился на колени к дочери, пытался заговорить мягко, но каждое слово было явно встречено в штыки, - милая моя… сейчас тебе кажется, что ты любишь его, что он – твое счастье. Но, послушай меня, послушай своего отца: всё, что есть в этом доме – твое. Но…

Он не знал, как подобрать нужные слова – сердце его дочери еще не привыкло к боли и ранам. Люсиль была тепличной розой, молодой и свежей, а сейчас он должен был сломать сам ее теплицу, показать ей жестокость мира, от которой так хотел уберечь.

-Это невозможно, - Клод-Этьен искал хоть какого-то отклика в глазах дочери, но та плакала – не кричала уже, но плакала тихо, понимая, что никогда не будет счастлива.

-За тобою приданое в сто тысяч ливров, - добивал отец всякое ощущение счастья в ней, - а за ним? Люсиль, если бы он что-то имел…

Голос отца семейства дрогнул, но он взял себя в руки – в конце концов, он на своем веку многих видел юношей, которые горели жаждой пробиться в люди, но ничем, кроме красивых слов так и не отличились.

Апрель, 1794 г.

Люсиль вздрогнула и проснулась. Она села в темноте своей комнаты и почувствовала холод постели, которую уже несколько дней не делила ни с кем. Камиль был в тюрьме, и Люсиль никак не могла себя заставить что-то делать по дому, только крик Ораса (4) иногда приводил ее в чувство и она кормила его, купала и переодевала, пребывая в том же странном помутнении чувств.

Если бы не Франсуаза, Люсиль, наверное, уже сошла бы с ума, но эта женщина приходила к ней каждый день, помогала с Орасом, заставляла Люсиль поесть и поспать (сон навещал ее все реже), а потом и оставалась на хозяйстве, пока Люсиль бешено металась по Парижу, стуча в знакомые ей прежде двери, прося помощи у всех, кто мог хоть как-то помочь и никак не желая признавать поражения, которое грозой уже висело над их домом по улице Французского Театра, 2…

Франсуаза, наверное, тоже могла сойти с ума от горя – ее муж был казнен совсем недавно, в конце марта, он был противником Демулена и Робеспьера, а Франсуазе казалось, что вообще всех. Наверное, за это он и поплатился: Конвент обвинил его не только в политической измене, но и в мести добавил обвинение в краже постельного белья и рубашек.

Это было унижением. Но, что еще было хуже, перед казнью он вел себя, как трус. Толпа с хохотом показывала по улицам после, как осужденный звал Робеспьера слабым голосом и умолял, кричал, что не хотел, что его не поняли, едва не лишился чувств и все продолжал умолять палача…

Франсуаза сама постучалась в дом Люсиль, узнав об аресте Камиля. Она старалась не выходить из дома, чтобы не стать объектом насмешки для тех, кто помнил еще позорное обвинение и поведение ее мужа, но тут не смогла удержаться.

-Наши мужья враждовали, - сказала Франсуаза, когда Люсиль отворила ей, - но я женщина, как и вы, и…