Вспоминая...

А страх невидимой петлей сдавливает ей шею.

***

Люсиль Демулен не лезет кусок в горло, и она поражается тому, что Дантон в любой ситуации остаётся собой и вполне спокойно поглощает пищу. Камиль вяло ковыряет вилкой в тарелке.

Люсиль заставляет себя есть, чтобы не встревожить мужа еще и своими переживаниями. Она пытается делать вид, что все хорошо и ничего в этом весеннем утре ее больше не тревожит.

-Как сынок? – Жорж вытирает губы салфеткой, он чувствует себя в своей стихии будто бы всюду. Ничего не портит ему аппетита и, как думает Люсиль, сна тоже.

Люсиль не знает, насколько же сильно она ошибается. Жорж Дантон ест. Не чувствуя вкуса, шутит, не чувствуя радости, и также не спит, глядя в темный потолок. Он играет роль беспечности, когда идет по улицам, стирает всякую нервность, но не может изгнать ничего из своего сердца и мыслей.

Зная же впечатлительность Камиля и его жены, Дантон делает над собой двойное усилие, чтобы не выдать своего состояния. Он чувствует жар под ногами, но не выдает этого.

-Все хорошо, - деревянным голосом отвечает Люсиль.

Ей стыдно признать то, что о сыне она думает реже, чем о Камиле. Ее сын еще не произнес первого слова, он ничего еще не совершил.

Почему-то приходит воспоминание о том, как Максимилиан, так часто заходя к Камилю, любил возиться с Орасом, как умел, конечно, но иногда этот восторг – почти детский был в его взгляде. Тогда Люсиль думала, что всё хорошо, что все всегда будет хорошо…

Люсиль едва не выворачивает от этого воспоминания. Она поспешно выпивает стакан воды, а на тревогу, мелькнувшую в глазах Камиля, замечает беззаботно:

-Поперхнулась, но всё хорошо.

Камиль кивает, снова утыкается в тарелку. Дантон пожимает плечами – он знает женщин и не верит беззаботному тону Люсиль. Сама Люсиль знает, что она здесь лишняя и что Камилю и Дантону надо договорить.

Она поднимается, приносит извинения и легонько касается руки Камиля, забирая свою тарелку. На мгновение он накрывает ее ладонь своей, по-прежнему, не глядя…

И сердце Люсиль преисполняется нежностью.

Возле кроватки маленького Ораса, так сладко спящего в противовес ночным метаниям и бессонницам, Люсиль, убедившись, что дверь плотно закрыта, закусывает рукав и дает себе недолгую свободу для слёз.

***

Тянется очередной страшный день. Камиль уходит. Громко хлопает входная дверь. Люсиль наблюдает за тем, как он уходит по улице вверх, вместе с Дантоном, они о чем-то говорят, но Люсиль знает, что даже если она и услышит их разговор, не сможет понять…

Тянется страшный день, ожидая, когда его сменит страшная ночь.

Сегодня кого-то казнят. Люсиль уже не знает имен осужденных, знает лишь, что обвинения почти одинаковы. И судилища над ними тоже.

Так говорят в толпе, которая противна Люсиль.

В домашних делах можно забыться. Почти забыться. Но когда хочешь забыться – действуешь быстрее.

Закончены прямые и неотложные дела, Орас накормлен и снова спит, а дню еще долго идти. Тянется что-то к самому сердцу, душит где-то глухота нормальный сердечный бой и это невыносимо.

Камиль может прийти в каждую минуту – днем или вечером, и даже в ночи. Люсиль не знает покоя. Она привыкла не выдавать своего страха каждый раз, когда Камиль, обещавшись быть к обеду, возвращается вдруг к позднему вечеру, но прорывается дрожь…

В пальцах, что он потом целует, дрожь. Во взгляде, который она пытается спрятать, стыдясь своей слабости – та же дрожь.

Она всюду. В каждом предмете их скромного быта, над которым иногда так почти добродушно подшучивает Жорж.

Всюду этот страх.

***

Камиль Демулен не спит. Он пытается не выдать своей бессонницы, чтобы не разбудить Люсиль. Лежит, тихонько наблюдая за нею, за ее ровным дыханием и думает, что зря он позволил себе и своим чувствам к ней вырваться на волю.

Ее жизнь и жизнь его сына в опасности. И все из-за одного Камиля. О себе он уже не заботится, но эта юная, прекрасная жизнь не должна была страдать из-за него.

Камиль видит круги бессонницы под глазами Люсиль, как ей не лезет кусок в горло, как она пытается играть в беззаботность и не верит, что ни разу не видел и не слышал от нее и слова упрека. Она несет в себе эту муку, пытаясь утаить ее ото всех.

Его сердце дрожит от жалости и нежности к ней, пока страх за нее и за сына сковывает его горло, прогонят сон прочь в очередной раз.

Ночь обманчиво темна. Ночь безумна и холодна. Камиль угадывает в ней лики демонических существ, что уже сплели невидимую ему сеть, загоняя его в ловушку.

Страх гонит его сон прочь. Он знает, что утро начнется вновь с визита Дантона. Которому он обещал показать наброски к новому выпуску «Старого Кордельера», и потом будет то же, что и всегда, день, речь, встречи…

И ночь, в которой есть место только для того страха, что гонит сон прочь, оставляя вкус пепла и горечи на пока еще живых его губах.

Люсиль вздрагивает во сне. Камиль, стараясь не разбудить жену, осторожно приобнимает её…

2. За окном – шум и история

-Когда они, наконец, напьются крови, - Луар неожиданно нарушила тишину и даже оторвалась от работы.

-Что? – я невольно взглянула на нее, тоже отрываясь от работы, - ты о чем?

-Слышишь? – она взглянула в окно. – Они снова шумят.

Я прислушалась: действительно, за пару улиц отсюда раздавался неразличимый гул, какой может иметь только людское море, что несёт очередную свою жертву либо к судилищу, где ее отправят на казнь, либо уже сопровождают на пути к эшафоту.

Людское море Луар ненавидела, а я не знала, как к нему относиться, ведь это море несёт нам свободу, отстаивает ее каждый день, и если есть враги, они должны быть справедливо повержены, но этот шум, этот крик, гвалт, который проносится по городу то тут, то там, не может оставить равнодушной и внушает уже почти животный страх.

С этим надо смириться. Тяжёлые времена не проходят просто так. Столетия под гнетом тирании, низложение до пепла, до праха, уничижение всего людского и человеческого достоинства не может вдруг не отзываться в ярости, которую сейчас можно обрушить на всех и каждого, кто будет неосторожен.

-Я научилась их не замечать, - почти честно сообщаю я. Мне удается не замечать очередной жертвы – это так, но разве можно не заметить ярости, что плещет в воздухе и зловещего напряжения в воздухе, которое можно будто бы разрезать.

-Счастливая, - Луар вздыхает, склоняет голову и продолжает перебирать гнилые овощи. Самые гнилые, покрытые плесенью, мы откладываем в левую корзину, овощи, которые лишь слегка покусаны крысами или лишь немного задетые гниением, в правую, а самые чистые устраиваем в котёл – они пойдут на главное блюдо для защитников нашей свободы.

-Думаешь? – я с трудом удерживаюсь от смешка и вижу, как Луар краснеет.

Впрочем, самая несчастная я только относительно этого кухонного уголка, где нельзя развернуться вдвоем, где вечный полумрак полуподвала и безумный жар от печей, что занимают почти всё кухонное пространство. Но, что делать, хоть этот трактир и маленький, но он принадлежит мужу Луар, принадлежит целиком и полностью.

Как быстро человек привыкает к хорошему! Сейчас мне тесно на этой кухне, невыносимо душно в зале, где я разношу среди столиков обеды и ужины, холодно и ветрено спать на чердаке, ведь кроме кухни, залы для гостей и комнаты для Луар с ее мужем, в трактирчике нет больше помещений. И сейчас мне уже неудобно от этого, а ведь ещё недавно я спала на улице, если приходилось…

***

В Париже я оказалась всего полтора года назад, но иногда я совсем не верю в это. Мне кажется, что я прожила две жизни, ведь не могло все так измениться за какие-то жалкие полтора года!