Страница 23 из 43
— Ты же прекрасно знаешь: я не против нашего развода.
Кажется, он ожидал другого ответа. Даже сейчас, сам себя оправдывающий равнодушием своей бывшей жены, он надеялся, что она все еще нуждается в нем, все еще страдает без него, все еще любит.
Смешные мужчины! Им кажется, все всегда их любят. Они своенравно отказываются верить своим глазам, своим ушам, своему разуму. Они верят только своему самолюбию и своим желаниям и необыкновенно удивляются, когда кто-то не разделяет их.
Да, она тяжело переносит внезапные, резкие перемены, ей трудно отрываться от привычной, уютной жизни. Но, боже мой, Алешка, ее страшит понятие брошенная женщина не потому, что ее бросил именно ты, она была согласна на это, а потому, что так горько и больно для женщины быть брошенной.
3
Она опять приезжала в этот город летом, возможно, уже навсегда. Но сегодня она совершенно не думала о том, о ком вспоминала обычно в первую очередь, проходя по его улицам. Новые, важные заботы охватили ее. Нужно побеспокоиться о вещах, о пустой, одинокой квартире, о новой школе для Никиты, о перспективах Сашиного будущего. Да мало ли еще о чем?
Толкаясь и громыхая сумками и чемоданами, они втроем возбужденно ввалились в теперешнюю их квартиру и вдруг застыли, ощутив торжественность и тревогу момента, открывающего для них новую, еще незнакомую жизнь.
— Да-а! — протянула Саша и пальцем вывела свое имя на запыленной поверхности зеркала.
Никита не удержался и пририсовал жирный, кривой плюс.
— Детский сад, младшая группа! — фыркнула Сашка.
Тогда Никита невозмутимо пожал плечами, стер кулаком неодобренный знак и крупно приписал «дура».
Саша опять фыркнула, но махнула рукой, снисходительно относясь к умственным способностям братца, и толкнула одну из дверей.
— Это моя комната!
Она скромно выбрала не самую большую. Но и не самую маленькую! Как раз ту, в которой когда-то жили Аня с Алешкой.
— А твоя, Ники?
Никита с достоинством прошел в самую малюсенькую, уронил на кровать свой рюкзачок. Они с сестрой всегда размещался здесь, когда приезжали на каникулы. Эта комната задолго то того, как Саша, словно ребенок, бросилась занимать места, уже была его, давно добросовестно сохраняя специально оставленные, принадлежащие ему вещи. Например, очки для подводного плавания, которые сиротливо лежали на столе, совсем побелевшие от пыли.
Саша погладила выцветшие обои.
— Ремонт надо делать.
Все здесь было знакомо, особенно для Никиты и Саши, почти каждый год проводивших в гостях у бабы Симы жаркие летние деньки. И какие бы новые обои они не наклеили, в какой бы цвет не перекрасили пол, квартира по-прежнему оставалась родной, известной, бабушкиной. Прибираясь или делая ремонт, они нередко выуживали на свет старые вещи, ярко напоминавшие о доброй бабе Симе, и затихали на минутку, украдкой вздыхая. А Никита, по давней привычке, пил чай из огромной зеленой кружки, когда-то ревностно оберегаемой только для него заботливой прабабушкой.
Но не только квартира связывала их с этим городом: приобретенные за каникулы друзья, ребята из соседних домов и даже далекая подростковая Сашина симпатия.
Однажды, отмывая помутневшее окно, она наполовину высунулась наружу, опрокинулась вниз, пугая Аню.
— Сашка! Что за шутки?
— Мам! — Саша, по-прежнему перевесившись через подоконник, хватала пальцами воздух, надеясь нащупать Анину руку и тоже притянуть ее к окну. — Ты только погляди! Мам! Это же Валерка! Ты помнишь? Вот это да!
Она высунулась еще дальше, так что Аня на всякий случай прихватила ее за пояс шортов, и закричала, по мнению матери, слишком громко для маленького дворика и второго этажа:
— Эй! Валерка!
Валеркины глаза изумленно заметались по сторонам.
— Валерка! — еще настойчивее и уже немного капризно вновь позвала Саша. — Вот слепой! Привет! Ты что, меня не узнаешь.
Валерка, наконец, увидел в окне второго этажа орущую ему довольно симпатичную девчонку, улыбнулся слегка растерянно.
— Привет! — и тут уж догадался. — Саша? Опять на каникулы?
— Какие каникулы?! — возмутилась Сашка. — Я уже школу закончила. Насовсем. Мы теперь здесь живем. А ты…
— А окно? — слегка потянув дочь за шорты, напомнила Аня.
Саша удивленно, будто впервые видела, глянула на недомытые стекла и на непонятно строгую маму, а потом опять перекинулась через подоконник.
— Ладно! Мне некогда, — легко закончила она почти не начатую беседу. — Потом как-нибудь. Пока!
Валерка, до сих пор не совсем пришедший в себя, согласно кивнул. Вообще-то, не часто хорошенькие девчонки чуть ли не вываливаются из окна и кричат тебе на всю улицу. Во всяком случае, не каждую из них зовут Сашей.
Никита демонстративно в одиночку двигал мебель в комнате. Аня без конца порывалась пойти и помочь сыну, но Саша упрямо удерживала ее.
— Не мешай. Дай ему пары спустить. Пусть устанет, — поучительным тоном вещала Саша. — Надо будет — сам позовет.
Аня слушала и не соглашалась. Ни за что не позовет.
За мудрыми Сашиными замечаниями они не сразу уловили наступившую резкую перемену. Из комнаты, где, выбиваясь из сил, трудился Никита, не доносилось ни звука.
— Все! — констатировала Саша. — Готов!
Аня осуждающе посмотрела на дочь и торопливо распахнула дверь.
Никита, абсолютно живой и здоровый, сидел на полу меж непривычно передвинутых вещей и перебирал какие-то бумаги. На звук открывшейся двери он повернулся и, показывая стопочки листов, объяснил:
— Из шкафа выпало. Тут бабушкины письма, документы, квитанции.
В его руках трепетал пожелтевший бумажный клочок.
Аня без труда разобрала поблекшие строчки, написанные ее рукой. «Я виновата, что когда-то…» Она не смогла прочитать дальше, в глазах помутилось. Как хорошо, что Никита отвернулся и не заметил ее внезапную бледность.
Откуда? Откуда у бабы Симы эта записка? Почему она лежит в ее бумагах? Почему хранится столько лет? И откуда все-таки она могла здесь взяться, она, оставленная в совершенно другом месте, предназначенная для совершенно других глаз?
Аня не представляла, что исписанный листок бумаги сможет так взволновать ее. Ей всегда казалось, она давно успокоилась, давно остыла, давно избавилась от тревог, связанных с далекими воспоминаниями. Она не помнила ею же написанных слов, но она помнила их значенье, их смысл. Почему сквозь время и события они появились вновь, разлетелись в быстром росчерке, возвращая в прошлое? Как оказалась здесь эта записка? Неужели он приходил сюда после ее отъезда? Приходил и нашел только бабу Симу. Она же никогда не говорила про это!
Никита, почти не обратив на записку внимания, покрутил ее в руке, разглядел на другой стороне бумажки написанный карандашом бабушкиным почерком полустершийся номер телефона и разъясняющий комментарий «РЭУ, слесарь».
— Что мы с ними будем делать? — посмотрел он на разбросанные по полу листочки.
— Отложи! Я потом посмотрю.
Никита собрал бумажки в стопочку, выровнял, ударяя по коленке разлохматившимися краями. Потом Аня так и связала их прежней, еще бабой Симой приспособленной белой ленточкой и убрала подальше, не разобрав, не просмотрев.
4
За год Никита сильно изменился. Аня с волнением подмечала его новые привычки, вдруг появляющиеся неожиданно, ниоткуда. Он не мог их перенять, они возникали внезапно, сами собой, долгие годы тщательно сохраняемые той неизведанной частью памяти, которая непременно живет в каждом человеке, век за веком отсчитывая свое существование в нескончаемой череде поколений. Он стал сдержанней и скрытней, голос выровнялся, зазвучал необычайной, поразительной теплотой и нежностью. Никита даже сам порой стеснялся его манящей певучести и бархатности. Он думал: у парня должен быть резкий, твердый голос, он еще не понимал всей ценности подарка, уготованного ему природой, но слишком, слишком скоро научился одинаково ровно и прекрасно произносить нежности и гадости, поражая удивительным тембром и мягкостью. Когда ему что-то не нравилось, Никита как-то по-особому морщился, презрительно и мрачно, а губы его неприятно вздрагивали на мгновенье, обозначая безжалостную усмешку. Конечно, он не всегда был такой, и Аня по-прежнему легко угадывала упрямо скрываемые им настроения. Его короткого взгляда оказывалось ей достаточно, чтобы понять или ощутить владеющие им чувства.