Страница 13 из 43
— Поживи пока у нас, — предложил Серега.
Он произнес это спокойно, пожалуй, даже равнодушно. А Даньке показалось: слишком уж жалостливо, неприятно, обидно жалостливо, намекая на его, Данькину, беспомощность и слабость, да на собственное превосходство, недоступную силу. Только не нужна Даньке такая унизительная жалость. И он нарочито громко, вызывающе спросил:
— Зачем?
Серега мельком глянул на внезапно распетушившегося мальчишку. Он смотрел лишь мгновенье, но Данька так остро ощутил его цепкий взгляд, словно тонкие иглы укололи прямо в глаза, проникли в мысли и выведали там нечто такое, что Данька сам о себе не знал. А Серега отвернулся, сделал вид, что обозревает перспективы комнаты.
— У вас же телефона нет! — довольно натурально изображая недоумение и совершенно не собираясь отвечать на Данькин вопрос, воскликнул он. — Как же она позвонит?
Данька, мгновенно забыв о своем недавнем стремлении к ссорам и неприятностям, снисходительно улыбнулся.
— Соседке. У соседки есть, — Данька вспомнил про тетю Валю, и ему очень захотелось рассказать, как осенью у той сильным ветром унесло с балкона сушившееся после стирки покрывало, и он рассказал.
Рассказал, как извивалось и кружилось покрывало в воздухе, словно пестрый осенний лист, и ветер пытался играть им, но не рассчитал своих упрямых сил. Покрывало тяжело опустилось на высокий тополь, перекинулось через ветку и затрепыхалось родовым флагом соседского семейства где-то на уровне третьего этажа, а несчастная тетя Валя под угрозой расставания с любимым покрывалом причитала, чуть не плача, и все порывалась лезть на дерево. С ее-то комплекцией! Ни один тополь в городе не выдержал бы таких перегрузок.
Пацаны покатывались со смеху, пока новый порыв ветра не сорвал злосчастное покрывало с бледной ветки и не швырнул его прямо на беспутные мальчишеские головы.
Данька хихикнул, вспомнив, как захлебнулся смехом разошедшийся Лешка Попов, когда влажная, холодная тряпка захлестнула его разрумянившееся, раздувшееся от хохота лицо.
А Серега даже не улыбнулся.
— Ты бы только видел! — повторял Данька, удивляясь его серьезности.
Разве было не смешно?
— Слушай! — Серега смял окурок. — Ты сходи к этой соседке, оставь наш телефон. Пусть звякнет, если что.
— Ага! — Данька все еще улыбался. — Сейчас.
Серега услышал его шаги в прихожей, звук открываемой двери. Чисто автоматически, сам не замечая своих движений, он поднял с пола скатерть, расстелил ее на столе, задвинул стулья. Под ногой что-то зашуршало. Он посмотрел вниз и увидел сломанные сухие стебли.
5
Весь день Данька улыбался, зато вечером помрачнел, насупился, на все вопросы отвечал коротко и, сразу видно, без особого желания. Серегина мать хлопотала вокруг него, словно он по-прежнему был болен или только что вырос из пеленок. Даньку это раздражало, Серегу бесило. И когда за окном сумеречный воздух стал похож на густые фиолетовые чернила без проблеска, без капли света, он поставил кассету с невероятно жутким «ужастиком», который еще ни разу не видел, и сел смотреть в надежде испытать, как обычно, тревожное напряжение нервов, захватывающее ожидание, когда больше ни о чем нет сил думать. Но вместо экрана почти все время глядел на Даньку.
Тот смотрел в телевизор невидящими глазами и презрительно кривил губы. Серега не решился бы с уверенностью утверждать, что мальчишка уловил суть и разобрался в мелькающих кадрах.
Внезапно замеченное на экране невообразимо безобразное лицо вдруг рассмешило Серегу, страшный сюжет показался надуманным и глупым, и он рассерженно выключил аппаратуру.
— Пойдем спать!
А сам долго не мог заснуть.
И Данька все ворочался да метался, и Серега впервые с досадой и злобой заметил, какой у него скрипучий диван. Пронзительный скрип и жалобное кряхтение диванных пружин и досок ужасно мешали ему, во всяком случае, он так думал, да громкое, неровное дыхание никак не угомонящегося Даньки.
Очередное шевеление, скрип, и Серега взбешенно вскочил, хотел заорать, но увидев, как ярко блеснули в темноте странно большие глаза, сдержался, проскрежетал зубами, полез в стол, вытащил из ящика пузырек и высыпал на ладонь несколько таблеток.
— На! Ешь! — приказал он Даньке, но тот неприязненно вскинулся.
— Зачем?
— Отравить тебя хочу! — прорычал Серега. — Достал ты меня!
Данька смотрел недоверчиво и возмущенно.
— Что это?
— Снотворное.
— А… — глаза у Даньки вопросительно блеснули.
— Бог мой! — простонал Серега, угадав образы его разошедшейся фантазии. — Ну, и мучайся! — сам проглотил пару таблеток, тихонько выругался и поплелся на кухню запивать разъедающую рот горечь.
Данька немного посидел неподвижно, потом встал, подошел к столу, взял в руку пузырек, попробовал прочитать надпись на этикетке, но, конечно, ничего не разобрал в темноте, высыпал на темную столешницу немножко белых кругляшков, пальцем осторожно отодвинул два в сторону, потом еще один, сбросил их на ладонь и опрокинул в рот.
В дверном проеме появился Серега со стаканом в руке.
— На! Запей!
А утром Данька не мог проснуться. Повинуясь требовательному и уже довольно раздраженному голосу Сереги, он старательно выплывал из невидимых, но крепких объятий сна, барахтался, силился, но тот, все равно, легко и властно затягивал его обратно. Даже глаза не открывались, будто были намертво зашиты прочными нитками.
Данька почувствовал, как Серега не очень ласково тряхнул его за плечи, потом усадил, привалив спиной к диванной подушке, и еще раз тряхнул. Голова качнулась, упала на грудь, и тяжелые веки, не успевая за ее порывистыми движениями, по инерции распахнулись. Сквозь сонный туман вырисовался темный силуэт на фоне окна, где-то рядом сверкнул солнечный блик.
— Съешь это!
Данька послушно открыл рот. Серега что-то положил ему на язык (он не почувствовал вкуса), приставил к губам стакан, наклонил. Стекло звонко стукнуло о зубы, и маленький солнечный блик метнулся прямо Даньке в рот.
Только позже он догадался, что Серега опять давал ему таблетки.
— Дубина! — ругался тот, наблюдая, как Данька приходит в себя. — Сколько же ты вчера сожрал? Не на секунду нельзя оставить без присмотра! Так и тянет его концы отдать!
— Чего? — не понял Данька.
— Ничего! В школу пора!
И все вернулось в прежнее русло, потекло так, как и было ему положено. Подъем, завтрак, школа, возвращение из школы, кастрюля с супом на плите, а потом вечер, все как раньше, только теперь из школы Данька шел совсем в другую сторону и немного дальше, чем обычно. И квартира была совсем на другом этаже, и дом выше, с лифтом, и много новых, непривычных вещей (хотя бы тот же видеомагнитофон), и белый автомобиль, и Серега.
Однажды он пришел мрачнее тучи, злой и раздраженный, и Данька сразу замкнулся, насторожился. Сегодня он видел Лысого, правда, издалека, и тот тоже заметил его, и заулыбался, так заулыбался, так…
Дурное настроение совершенно не влияло на Серегину проницательность и, когда Данька случайно попал под его пронзительный взгляд, он, еще больше раздосадованный тем, что кому-то сейчас тоже может быть плохо, а значит, нет дела до его, Серегиных, страданий, недружелюбно спросил:
— Что с тобой?
— Ничего! — в тон ему ответил Данька.
Серега, несомненно желая что-то сказать, промолчал, отыскал в столе пачку, закурил, сел и только тогда повернулся к Даньке.
— Будешь?
Сначала Данька из чувства противоречия решил отказаться, а потом плюнул, вспомнив, что курение вроде бы разгоняет тоску, и согласился.
Вспыхнула спичка, шибанула в нос запахом горелой серы, подожгла кончик сигареты. Данька затянулся, вкус дыма был какой-то особенный, непривычный, и он вопросительно посмотрел на Серегу.
— Заметил? — удивился тот. — Не хотелось тебе говорить, — и вдруг, поняв, что перед ним всего лишь тринадцатилетний мальчишка, к тому же так необъяснимо милый его холодному сердцу, опомнился. — Ну, и болтун же я! Мать права.