Страница 14 из 23
И не выдержав, спросил:
– Поздорова ли Аяя?
Арик посмотрел на меня, в глазах его мелькнул огонь, мгновенно, словно молния.
– Что ты… Любишь её? По сию пору? – быстро спросил он, прожигая меня быстрым взглядом.
Я перестал усмехаться и проговорил, отворачиваясь, потому что от тех слов мне было больно, а лгать я не хотел и утаивать от него не мог.
– Что вопрошаешь? Нешто можно разлюбить?.. – не узнавая свой голос, вдруг осипший, сказал я. – Хорошо живёте? – спросил я, снова посмотрев на него.
Вот тут лицо у него просияло, и он не говоря ни слова, только кивнул, краснея, опустил глаза. Как мальчик, надо же… Выходит, лучше даже, чем прежде, выходит, и не ревнует её больше… даже ко мне, даже к прежнему? Я так люблю её, так желаю по сию пору, думаю о встрече, какова она будет, а он и не ревнует? Выходит и она не вспоминает меня?..
– Ревную, отчего же, ещё как, что ты!.. – выдохнул Арик. – До ужаса. Представь… Не могу даже, если не глядит на меня… Токмо ей боле не говорю… умнее тоже стал. Тебя слушал, как ты учил некогда, счастием дарить, а не досаждать дурной любовью.
– Поумнел, стало быть… А я-то тоже, дурачина, научил на свою голову… – засмеялся я, пряча взгляд полный зависти. Потому что всё это моё богатство, чудесных невольниц, всё, что я имею и в чём купаюсь все эти годы, я отдал бы за те нищие дни, когда мы с Аяей тащились с караванами по этим вот пустыням. А за час, хотя бы час, что провели мы на Байкале вместе, я вообще отдал бы всю жизнь. И почему я не он, почему она выбрала его? Ведь любила меня. Любила и ещё как, как ни одна из этих кукол пучеглазых не может, любила, но выбрала его… Потому что он чёрт теперь? Князь Тьмы помогает ему? Кто раньше помогал?..
…У меня было дело к моему брату. Я не мог поделиться этим с Аяей, боясь отвратить её от себя, а ещё, потому что знал, что она сказала бы мне на то. А вот с Эриком – могу, быть может, он поймёт, чего я хочу, в чём моя мука сей день.
А потому я посмотрел на него, отвернувшегося в этот момент, и хорошо, что он не смотрел, потому что мне невозможно было бы начать говорить, если бы он смотрел на меня своими яркими и чистыми синими байкальскими глазами.
– Эр, я… хочу попросить тебя кое о чём… – горло сразу пересохло, но я справился с голосом всё же. – Прародитель Зла хочет, чтобы…
– Ты теперь в рабстве у него?
– Нет… но я не хочу, чтобы Он узнал об этом, – негромко проговорил я.
– Не понимаю…
– Эр, давай не теперь… Длинно и нет у меня сил. Я хочу, чтобы ты полетел со мной и взглянул на одного человека. А после скажу, чего от меня хочет Тот, Кто назвал себя моим отцом.
– Ар… у нас с тобой один отец, и то царь Кассиан, а не Прародитель Зла.
– Я это помню. Но Князь Тьмы считает иначе…
Эрик долго смотрел на меня, потом выпрямился и спросил:
– Когда тебе это надо? Теперь же?
– Если хочешь, то да.
– Я вовсе не хочу, но ради тебя, паршивая морда, что вечно влезает в самые худшие переделки, я, конечно, полечу куда угодно. Но с условием. Ты будешь мне должен. Идёт?
– Идёт.
Я обернулся по сторонам.
– Есть у тебя тут место, открытое под небом и где мы можем остаться наедине?
Эрик усмехнулся, кивнул и поднялся.
– Идём в сад, Ар. У тебя самолёт тут недалеко?
– Да нет, Эр, у меня есть, конечно, самолёт, и даже не один, но сей день, нам понадобится кое-что почище…
Мы вышли в сад, он был поистине великолепен, даже тот, что был у меня или у Кратона некогда в Кемете бледнел в сравнении с этим благоухающим царством цветов, самых разных деревьев, кустарников и трав. Там и тут журчали ручьи и фонтаны, цветы и цветущие кусты поднимались по специально для этого придуманным лесенкам на стены.
– Это я в Вавилоне подглядел когда-то, там их называют «Висячими» садами… – с гордостью сказал Эрик в ответ на моё удивленное восхищение.
Я обернулся по сторонам, в один миг, пока никто нас не видел, распахнул крылья и, обняв Эрика, взмыл с ним в небо…
…Путь не был долгим, мне кажется, моё сердце не успело ударить и трёх раз, а выдох и вовсе вылететь из моей груди, когда мы опустились на мягкую траву под густую сень какой-то рощи. Да, именно, оливковая роща. Суховатая и кривоватая, и как трава-то мне могла показаться мягкой, не пойму, она была такой же сухой и пыльной, как и ветви и листва деревьев, но, как и всегда после этих полетов было так приятно опуститься на землю, вот и почудилось…
– Ну как ты? – спросил Арик, ещё придерживая меня за плечо. Крыльев этих жёстких, пугающих, уже не было видно. Да, прежние, белые, словно светящиеся были намного приятнее…
– Да ну тебя… с полётами… твоими!.. – икнул я, и меня тут же вытошнило давешним лукумом на ту самую траву.
Пришлось Арику ждать ещё некоторое время, пока я смог снова нормально дышать.
– Всё-всё, не смотри так, – сказал я, утираясь и досадуя, что нечем даже умыться. – Нормально уже… ох… Куда принесло нас, что за засохший лесок? Жара к тому же?.. Хоть и закат вроде скоро…
Арик кивнул, у него был очень усталый вид, даже измождённый, я давно не видел его таким.
– Идём, посмотришь на одного человека, послушай, его… Недолго, – сказал он. И, вздохнув, добавил: – Надолго меня не хватит днесь.
И мы направились куда-то, куда было ведомо только самому Арику, я же последовал за ним, и вскоре заметил, что оба мы выглядим как еврейские юноши.
– Так мы в палестинских землях? – проговорил я, догадываясь.
Арик, прижал палец к губам:
– Тихо, Эр, не бренчи зря, послушай его…
И вот мы приблизились к группке таких же, как мы юношей, были там мужи и постарше и даже несколько девушек и женщин, все сидели вкруг, в разных позах, кто-то и обнимал друг друга, муж и жена или жених и невеста, должно быть, но что они делают здесь, на этих странных посиделках?..
– …Как же ты говоришь, что все равны? Ведь даже от рождения все люди неравны. Кто-то родится во дворце, а иного норовят выбросить в канаву…
Небольшой, не щуплый, но довольно худой, и бледный, не слишком красивый юноша поднял лицо, у него было обычное, кажется, здешнее лицо, но светлые глаза и длинные светлые, даже белокурые волосы, что обрамляли его, делали его каким-то необычным среди всех этих детей знойного юга. Он улыбнулся немного, не снисходительно и не заносчиво, он улыбнулся так, что его лицо вдруг стало неизъяснимо прекрасно, прекраснее всех, кто смотрел на него. И более того, оно было как-то остро знакомо мне. Словно я видел его. Словно я давно и глубоко его знаю, и эти огромные глаза и… он сидел где-то глубоко и больно во мне…
– Неравенство, о котором говоришь ты, Араний, не врождённое, не того, кто пришёл в мир, а того окружения, где человеку пришлось явиться на свет и быть испытываемым богатством, или же, напротив, нищетой. И то и другое испытание не из лёгких. А младенцы, кои явились суть есть младенцы, во всём равны, плачут, дышат и тянутся к своим матерям…
Тогда вступила девушка и весьма красивая собой.
– А если один из них красив, а второй уродлив, разве и тогда они равны?
– Всё то же, Мария. Как богатство и нищета, так и красота и уродство – лишь соблазн и обещание. И разве они осознают сою внешность? Потому души у обоих родившихся чисты и непорочны, ничем не замутнены и светлы, ярче самого солнца…
Возбудился ещё какой-то вопрос, но Арик потянул меня в сторону от этого интереснейшего собрания.
– Ар, ну… – вздохнул я, чувствуя себя ребёнком, которого уводят с каруселей. В детстве я страшно их любил…
– Захочешь, я ещё устрою тебе путешествие сюда, хоть сто, но теперь давай возвращаться, – сказал Арик, уводя меня подальше от собрания.
И вот снова миг и тяжко звякнувшие крылья и мы опять в моём приятно прохладном и благоухающем саду. Тут уж совсем вечер, скоро нетопыри полетят…
Я сел на траву, чтобы отдышаться, не в силах дойти до скамьи на трясущихся ногах.
– Кто это такой? – спросил я Арика, сидевшего рядом со мной.