Птичка

Застудив и без того тяжелую рану на ноге, Дмитрий оказался еще в более тяжелом положении, нежели после сражения. У него началась гангрена, и доктор приказал срочно везти его в городской военный госпиталь на операцию. Ногу удалось спасти, но доктор заявил, что Дмитрий, возможно, не сможет ходить. К тому же был вероятен новый рецидив болезни. Через четыре дня из госпиталя Скарятина отправили обратно домой, прописав ему постельный режим.

Однако едва Дмитрий пришел в себя, он изменил свое поведение. Он и сам не жаждал никуда более ехать. Он сник, отказывался пить лекарства, перестал есть, и проводил в постели все дни напролет. Доктор приходил на перевязки и замечал, что с каждым днем раны Скарятина затягиваются, а его душеное состояние становится удручающим. Дмитрий не позволял открывать окна и проветривать спальню, ни с кем не разговаривал и отказывался видеть сына.

Однажды при визите земский доктор, заметил, как Скарятин строго выпроводил слугу с обедом, не съев не ложки.

– И долго Вы будете себя жалеть? – спросил строго доктор Лев Николаевич, проходя в вонючую, темную спальню Скарятина.

Дмитрий медленно перевел глаза на доктора.

– Вы ошибаетесь, Лев Николаевич, – произнес он загробным голосом.

– Я давно хотел сказать Вам Дмитрий Петрович, что жалость к себе Вас погубит.

– И что же? Мне уже все равно, – сказал Дмитрий глухо и отвернул лицо от доктора.

Лев Николаевич подошел к его постели и строго взглянул на Скарятина.

– Посмотрите в кого Вы превратились? Вы герой, русский моряк и военный офицер! Вы, который не раз смотрели опасности в лицо! Теперь Вы лежите, словно кисейная барышня и желаете умереть?

Дмитрий обернул лицо ко Льву Николаевичу, и доктору показалось, что в глазах больного промелькнула некая искорка заинтересованности.

– Моя жена уехала с другим, – начал вдруг Скарятин. – Вы, наверное, знаете эту смешную историю. Весь город об этом болтает. А я не смог ничего сделать. Она совсем не любит меня.

– Ветреные женщины были во все времена. Неверная жена это еще не повод, чтобы обречь себя на глупую кончину, – заметил Лев Николаевич, садясь к нему на постель. – Поверьте, она все равно не оценит Вашей жертвы. Вы должны жить наперекор всему. У Вас есть сын, чудный мальчик, я видел его. Вы нужны ему. У Вас есть имя, звание и, наконец, честь Вашего рода. Поверьте, жизнь не кончается, лишь оттого что Вас предали.

– Вы не понимаете доктор, я все делал не так. Я сам все испортил. Я смеялся, легкомысленно относился к ней. Пренебрегал ею, даже когда она любила меня. Она видела во мне лишь развратное циничное существо. Я никогда не любил ее так, как она того заслуживает. Оттого она и уехала.

– Я не верю в это, – воскликнул Лев Николаевич. – Вряд ли человек, который будучи в горячке с кровавыми ранами по всему телу, поехал бы в промозглую сырую ночь искать жену, не любя ее…

Тяжело вздохнув, Скарятин закрыл глаза.

– Если бы Вы знали доктор, какую чудовищную ошибку я совершил, – глухо произнес Дмитрий и вновь открыл глаза. Он, резко приподнявшись, сел на постели, и схватил Льва Николаевич за грудки, и лихорадочно сверкая темно синими глазами, выдохнул. – Я погубил команду. Я отдал приказ, понимая, что он обречен на провал. Я словно обезумел, я думал лишь о том, что время идет, а Аглаи уже нет и я должен ехать за ней. И эти матросы, каждую ночь я вижу их глаза. Они укоряют меня. Но Господу было угодно, чтобы я выжил, выжил… хотя это я должен был быть там, на дне моря!

– Прекратите Дмитрий Петрович! – перебил его нервно доктор, весь дрожа от ужасной исповеди Скарятина. – Прошлого уже не вернуть. Вы должны жить сейчас! Вы правы Господь распорядился, чтобы Вы выжили. И теперь совершать самоубийство глупо. Если каетесь в своем грехе, помогите семьям погибших, и тогда Вы очиститесь от черноты, которая терзает Ваше сердце. Говорю Вам, встаньте, заживете полной жизнью снова. Воспитывайте сына, творите добро, и Ваша жизнь снова наладится!

После этих слов Лев Николаевич встал и быстро вышел из спальни Скарятина.

Послужил ли поводом тот разговор между доктором и Скарятиным или же сам Дмитрий что-то осознал в своей болезни, только с того дня он пошел на поправку. Он ежедневно исполнял все предписания врача, начал есть и велел, чтобы ему приводили ненадолго сына. Уже через неделю Скарятин смог самостоятельно передвигаться по дому. Большую часть дня он проводил с Петрушей в детской, или в саду.

Весна в Крым приходила рано и уже в конце марта, яркое солнце согревало землю и везде пахло весенними садами. Скарятин совсем поправился и уже выходил на люди. Его часто видели с сыном на прогулке. После болезни, его нога криво срослась, оттого он хромал, и все время ходил с длинной тростью. Дмитрий стал носить закрытые глухие воротники сюртуков и военных кителей, ибо на его шее остался след от глубокой страшной раны. Конец же ужасного шрама доходил до его щеки, и на близком расстоянии был хорошо заметен на мрачном суровом лице Скарятина.

В августе 1835 года Скарятин, будучи тридцати девяти лет отроду, ушел в отставку по состоянию здоровья. Отныне он намеревался посвятить свою жизнь сыну, и лично заняться его воспитанием и образованием. Как и прежде ничего не было слышно об Аглае. Она не писала и не появлялась. И Дмитрий, зная, как она обожает сына, не понимал, как она может так долго не видеть его.

Четвертую часть своего состояния, Скарятин перевел в ценные бумаги и деньги, раздав их семьям погибших и покалеченных моряков, дабы они могли до конца дней жить безбедно. Матросу же, которому он был обязан жизнью, Дмитрий купил трактир на одной из центральных улиц Севастополя. Бедный моряк, сам пожелал заниматься трактирным делом и Скарятин лишь выполнил его просьбу, заплатив все налоги трактира на ближайшие десять лет.

Глава III. Жизненные потери

Севастополь, Графская пристань, 1836 год, Май

Светловолосый малыш в ярком синем костюмчике, весело прыгал по дорожке, стуча палкой по камням. Рядом с ним шел высокий, мрачного вида господин в штатском костюме, с дорогой тростью и шляпой в руках. У мужчины была заметна статная выправка, которая наводила на мысль, что он бывший военный.

В то время Севастополь был военным городом. Основная часть мужского населения, или состояло на военной морской службе, или работало на нужды флота. Оттого увидеть на улицах штатского было редкостью, и то, скорее всего он был или в увольнении или в отставке.

Пятилетний мальчик, резко остановился на вершине ступеней, которые вели под арку и, указывая в сторону моря, с восторгом воскликнул:

– Папа, какой он красивый! А как называется этот корабль?

– Это бриг, – с воодушевлением произнес темноволосый мужчина, останавливаясь рядом с ребенком, и так же устремив внимательный голубой взор на гладь залива, по которому плыл белопарусный красавец.

– А ты плавал на таком корабле? – спросил мальчик, беря отца за широкую ладонь и заглядывая ему в глаза.

– Плавал, – сказал глухо мужчина, и сглотнул. Дмитрий отчетливо вспомнил, как под ногами качается палуба, и как соленый ветер в лицо обжигает щеки. Как давно он не был в море. Уже давно он тосковал по этому ощущению свободы бескрайней морской стихии.

Скарятин долго смотрел на морскую гладь, и вдруг он заметил внизу на берегу девушку. Совсем еще молоденькую, темноволосую и босую. Она шла, утопая ногами в прибрежной волне, и несла небольшую корзину рыбы. Он не спускал заинтересованного взгляда с девушки, следя за ней. Мысли Дмитрия, тут же нарисовали другую фигурку, в белом платье и светловолосую. Когда то давно он увидел ее так же на берегу. Тогда она спасла ему жизнь, полюбив его. Горькое и одновременно сладкое имя Аглаи появилось на его губах, и он тяжело вздохнул. Прошло уже больше года, после того как он чудом возвратился из того трагичного плавания, и полтора года как он видел ее. Однако ее лик, ее запах, и ее образ постоянно витали в его мыслях. Не проходило и дня, чтобы он не вспоминал Глашу. Воспоминания эти были все время разными. То сладостными, то печальными, то нежными, то болезненными. Весь этот морально тяжелый год Дмитрий вел аскетический образ жизни. Он не выходил в свет, не делал визитов, и покидал особняк лишь для прогулок с сыном. Отчего-то с исчезновением из его жизни Аглаи, ему совсем не хотелось бывать на людях. Он ничего не знал о ней. Правда один раз, желая узнать, где находится Николай, и тем самым узнать что-нибудь об Аглае, Дмитрий в письме матери спросил, знает ли, она что-нибудь о брате? Вера Кирилловна отвечала, что видела сына год назад, когда он приезжал к ней после своего чудесного возвращения в Россию. Далее Скарятина писала о том, что Николай, решив все дела по восстановлению документов, уехал с Аглаей в Италию. После письма матери Дмитрий совсем сник и более не предпринимал попыток, разузнать что-либо о судьбе Глаши. С того дня он дал себе зарок, что более не будет унижаться перед этой неблагодарной женщиной, которая так легко оставила его. Тогда, с ожесточением скомкав в руке письмо Веры Кирилловны, Скарятин поклялся себе, что не будет более искать Аглаю и сделает все, чтобы забыть ее.