Отпускаю

Снова стонал унылым током аппарат, непрестанно звенели друг о друга стекло и металл. Вмертвую, но противно размеренно, ритмично ходил воздух из мешка в побелевших пальцах мужчины.

— Дура!!! Специально же! Специально!!! — рычал Сергеич. — Столько курить, столько пить, столько работать!!! Контрацептивы эти… Дура!!! Кальций спецом не пила… Смеялась мне в лицо: «Будешь меня от инсульта лечить!». Сучка!!! — он, размахнувшись, врезал ей чудовищной силы пощечину…

Я закрыл глаза и откинулся головой к стене, прикрыл лицо ладонями: ударили меня, ударили больно, обжигающе больно.

Из глаз потекли беспомощные слезы.

Я потратил целый год… Я убил целый год… Я целый год снимался в ширпотребном кино, раздавал автографы мертвым людям, отвечал на тупые, безжизненные вопросы… Я улыбался ненужными улыбками ненужным людям… Я думал, у нас есть время… Мы так молоды… Мы так влюблены… К нам пришло это редкое, сильное, не умеющее лгать чувство… К нам пришла настоящая любовь… Я думал, у нас есть время… Я думал, оно пойдет нам на пользу… Я думал, оно поможет нам… Я думал, что ничто уже не сломает такой любви… Я полюбил, я впервые в жизни по-взрослому полюбил… Я полюбил так, как только может полюбить мужчина женщину… Я думал, я знал, что она любит меня… Я знал, что любит… Только осознание этого держало меня весь этот проклятый год… Я знал, что любим… Любим ею… Я так верил в нас… Я шел по своим же граблям...

Я думал, у нас есть время, я думал, у меня есть время, у нее…

А она убивала себя. День за днем она уверенно, упрямо вела себя к смерти. Она сдалась, я ведь знал, знал подсознательно, уже тогда я знал… В первый разговор в том злосчастном туалете… Я видел, что на ней эта печать обреченности, словно помечена она была смертью…

Я целый год… позволял ей убивать себя.

Громко, по-звериному застонал и зашелся в рыдании, второй раз в жизни я рыдал так, будто я потерял все.

Я потерял все.

— Выведи его… — рявкнул реаниматолог. 

Один из мужчин, подошедши, поднял меня за руку, потащил к двери.

А я споткнулся и замер, ослепшим взглядом, промаргиваясь, уставился на брошенную у порога туфельку. Черную, такую насыщенно черную, матовую, словно сухой уголь. Ведущий меня мужчина равнодушно пнул ее в сторону. Перешагнул то место. Я взвыл, меня заколотило, затрясло в чужой руке. 

— Посидите здесь… Лучше не видеть, что будет дальше… — он говорил даже как-то по-доброму, вроде и сердечно, как будто сочувствующе.

Но я знал, точно знал тогда, что в человеке, закрывшем передо мною двери, совсем не было сердца.

Я упал на железный стул, склонившись, ухватился руками за голову.

Я не знаю, сколько прошло времени… В палату постоянно забегали какие-то люди. Я слышал бесконечные их шаги, вечный грохот двери.

Я сидел-сидел-сидел, не поднимая головы, покачиваясь взад-вперед, я сидел и ждал… В голове вихрем проносились наши встречи, наши расставания, ее глаза, ее улыбки и взгляды, ее руки, обнимающие мою кружку, тонкие пальцы, удерживающие сгубившие ее сигареты, я слышал, слышал сейчас ее голос, смех, ее пение, ее стихи, я чувствовал ее теплые губы, ее дыхание на своем лице, ее тяжелый, дурманящий аромат, ее касания, я видел все ее взгляды, ее ненависть, ее любовь, ее тоску, ее страх и боль… Я готов был разорваться на части, сгинуть, я готов был разбить себе голову, лишь бы все это прекратилось, закончилось, я не мог, не мог больше выносить всего этого…

Из палаты донесся страшный, низкий, захлебывающийся слезами мужской рык:

— Сука!!!

Следом послышался грохот опрокидывающихся металлических предметов и звон разбивающегося стекла.

Это значило только одно. Сергеич не справился.

Маргарита умерла.