Пацифизм

Теперь уже Ллойд уверен в своих мыслях касательно его личности.

— Тебе нравится эта книга? — одеваясь, зачем-то поинтересовался. Паника пропала, осталось ощущение неопределённости и растягивания каучука.

— Да, — не поднимая головы, вздохнул Айзек.

Ни доброта, ни любовь на войне неприемлемы — они превращают людей в дураков. Книга «Прощай, оружие!» встречалась в жизни Ллойда, где-то в подростковом возрасте, и не оставила ощущений, кроме безразличия — всё казалось скучным и неинтересным.

Может, в силу возраста Ллойд не захотел осмыслить сюжет, а может, и не пытался вовсе.

Он не Фредерик Генри, и Айзек не Кэтрин Баркли.

Они вообще не должны были встретиться.

И Ллойд думал, будто Айзек сам догадается бросить своё чтиво, но он сидел. Сидел и тогда, когда Ллойд уже стоял у выхода, с их вещами. Ему пришлось сказать:

— Собирайся.

Собирать нечего, всё в чужих руках. Айзек встал, осмотрев кругом комнату, и вышел первый.

Где-то перед смертной казнью назначали последний ужин — а Айзек выбрал читать блядскую романтику.

Пикап плыл от жары. Салон разогрелся до состояния духовки; поначалу даже нельзя сесть за руль, на раскалённую кожу кресла. Айзеку проще, у Айзека закрытые джинсами ноги — он упал вперёд, вновь открыв книгу, и Ллойд даже не был против. В конце концов, он не попытался никого убить и сбежать. Ключи от машины в кармане, пистолет на тумбочке, всё оружие в номере, машина под боком, ампула в бардачке — не пользовался, не убегал.

Впервые показалось, что, возможно, Айзек просто искал конец. Поэтому не рвался к свободе, поэтому мог спорить. Вкладывал не меньшее значение в открывшееся путешествие.

Умерший де-юре, умерший де-факто. Не такая большая разница для вселенной.

Они поехали.

Сквозь небольшую деревушку, на выезд, плохую побитую дорогу. С плохой дороги обратно на шоссе «Ист-сайд-Арнама», пестрящее чужими авто. Дорога стала привычным местом обитания, дорога снилась Ллойду; он видел сны, в которых куда-то ехал, без начала и конечной точки. Встречал разных людей, смеялся и плакал.

Сны, в которых Айзек резко хватал руль, наваливаясь всем своим весом на руки Ллойда. И машина опасно петляла, почти выскакивая на встречку, — и верещали тормоза, свои или чужие. Ллойду удавалось вывернуть руль в противоположную сторону и, едва все колёса оказывались на обочине, он бросал сцепление. Уставший мотор резко затихал, стрелки на приборной панели падали до нулей.

Сны, в которых они затем выбегали в бескрайнее поле, злые, гневливые слюнявые псы — и дрались. Разбивали друг другу лица, до мяса и крови. Валялись в песке, плевались.

«Убей уже меня, — молил Айзек со слезами на глазах, кривя залитый кровью рот, — убей, блять!»

Он, зажатый локтем, всхлипывал больной псиной и беспомощно возил босыми ногами по песку. Ллойд выхватывал пистолет, прижимал к разбитому лбу, лопнувшей коже.

Пахло порохом и песком.

Пахло смертью, смерть танцевала рядом.

И Айзек захлёбывался кровью, смотря вверх мокрыми солёными глазами.

Убей, спаси.

Где правда? Всё ложь.

В последний момент Ллойд отнимал пистолет от чужого лба, стреляя в воздух с болезненным желанием передумать, и — со слезами — прижимал обратно, давясь слюной и желчью.

Палец на крючке чугунный, негнущийся. А второй выстрел громкий, оставляющий после себя звенящую тишину.

Ему больше не страшно и не больно.

Он заглох. Машина заглохла; заглохла в реальности, прочертив колёсами по гравию на обочине, оставляя на асфальте чёрный след покрышек. Ллойд увидел Айзека прямо перед собой — правой рукой держался за руль, а левой вцепился в поднятый ручник.

— Ебанулся? — спрашивал, округлив в испуге глаза. — Нормально всё?

Ллойд не сразу отличил реальность ото сна.

— Не знаю, что в твоём понимании достойная смерть, но в моём — уж точно не въебаться в фуру!

Он говорил быстро, громко, проглатывая слова, и выглядел таким несобранным, каким Ллойд Айзека никогда не видел.

Ллойд не понимал, почему ничего не чувствует. Он должен быть зол, он должен ненавидеть этого человека, задушить голыми руками, выкинуть прямо сейчас, стреляя, оставить умирать с пробитым брюхом — но злость оставалась лишь на самого себя, потому что нихуя не работало как надо. Потому что не было ненависти, не было горького желания мстить. Оно растворилось в пустынях, превратившись в белый песок. Оно… Было рядом и далеко. Отголоски прошлого, яркие и острые, что возникали резко и болезненно.

Айзек не дал им разбиться — ни осколкам, ни машине. Он хотел блядской достойной смерти.

И — о, божество, — как же хотелось наконец увидеть Арнаму.

— Я могу сменить тебя, если ты засыпаешь за рулём, — щерился после всего Айзек.

— В этом нет никакой надобности. Ты один хуй должен сдохнуть.

Айзек промолчал. Размял шею, наклонив голову сначала налево, затем направо, и вернулся к книге. Боковым зрением Ллойд замечал, что до конца осталось совсем немного.

***

Арнама — как Ист-сайд, только зелёный, говорили.

Арнама — оазис Империи, писали.

«Арнама — начни жизнь сначала», — красовалось на рекламном баннере, что встретился ровно на половине пути.

Половина. Не больше, но уже меньше, когда Ллойд поддал газу после баннера. Айзек дочитал книгу и кинул её на торпеду: она сразу, шурша, укатилась под стекло.

— Мне это больше не пригодится, — прокомментировал спокойно, словно не нёсся прямиком на смертный одр.

— Почему? — ляпнул Ллойд, поняв смысл не сразу.

— Почему — вопрос лишний, — наверное, это должно быть передразниванием, но эмоции в голосе Айзека так и не проявились.

— И как тебе? Будет что запомнить?

— Я её перечитывал. А начал перед Бризом.

Мы встретились тогда в третий раз в этом ёбаном Ист-сайде, Айзек, зачем мы встретились? Почему ты не мог опоздать, как в борделе на Лейтон-поинт? Почему вернулся, возник из темноты? Встретился в баре, подвёз, дал свой номер? Дал поводы себя искать, бегать собачонкой по всему Ист-сайду? Зачем?

— Они не должны были встретиться, — впустую сказал Ллойд о персонажах, вспоминая, что вообще в книге написано.

— Не должны, — согласился Айзек. — Но тогда не было бы этой истории. Или был бы кто-нибудь другой. Сорок семь альтернативных концовок, эффект бабочки.

Почему он решил перечитать именно «Прощай, оружие!»?

Это имело смысл? Любимая книга? Захотелось?

Какие-то предположения Ллойд строил лишь у себя в голове. От этого не проще. Не легче. Просто это естественно, быть человеком, думать, бояться, ошибаться.

Вечером они заехали на сетевую заправку, большую и светлую среди сумерек. Ллойд не собирался грабить; он вообще оставил пистолет в машине, вытянув за собой Айзека. Уставшее солнце садилось, беспокойно плыло за горизонт, небо неестественно красное — скоро Арнама.

Скоро всё случится. В чью сторону падёт жребий — подброшенный ли Ллойдом?

Где откроется правда, набухшим кривым швом? Ллойд ощущал, как ему сдавливало грудь тревожным ожиданием. В минимаркете заправки светло и ярко, переливались ряды разноцветных этикеток и цветастая реклама — и болезненно белый Айзек на фоне.

Он никуда не хотел бежать, он замер в ожидании так же, как и Ллойд — от Ллойда зависело, закончится ли когда-нибудь эта бесполезная война.

Прощай, оружие. Прощай, война. Фредерик Генри и Кэтрин Баркли никогда не хотели войны, они хотели любить, и Айзек цеплялся за эту идею, которую шестнадцатилетний Ллойд никогда не видел.

Любви не было места ни раньше, ни сейчас. Это не чёрствость, это такая жизнь.

У бензоколонки Айзек спросил, интересуясь искренне:

— Чем будешь заниматься потом?

Друг от друга их отделял шланг от колонки к бензобаку, изогнутой толстой змеёй. Резко пахло бензином; солнце почти скрылось, холодало.

Как можно ответить на подобный вопрос, если не знаешь, что будет утром?

— Я ликвидирую Кольта и вернусь в Пёсий Яр, — так обещала Эл, и так думал он сам.