Пацифизм

— Мы у трактира. Вылезай.

Деревней место числилось лишь на картах, на самом же деле поселение живое, растущее. Оно дышало и держалось за счёт проезжающих мимо: трактир, сувениры, магазинчик со всем необходимым и — конечно же — чайная с огромным разукрашенным кальяном на окне. Козы, козье дерьмо, повозки с ослами, нагруженные и цветастые — ещё не Арнама, уже не Ист-сайд. Айзек стёк по сидениям. На ногах у него те же вьетнамки, в которых он припёрся в отель к Ллойду.

Ллойд взял их вещи, захлопнул дверь и закрыл машину.

На первом этаже трактира можно пожрать и, непосредственно, заказать комнату. Около стойки официанта-администратора сидела компания местных. Голубые бетонные стены обклеены выцветшими плакатами из каких-то журналов, меню написано маркером на листе ватмана — и буквы по углам расплывались синим от когда-то попавшей на лист воды. Мебель старая, вся разная, собранная явно со свалок. Она вписывалась сюда не больше, чем зашедшие Айзек с Ллойдом.

Окно, рядом с которым они сели, без стекла и забито ржавой решёткой. Ллойд отошёл заказать еду. Стоя напротив администратора, периодически посматривал назад.

— Туристы? — спросил улыбчивый… Администратор? Официант? Сам хозяин? Это не имело значения. — Путь на Арнаму?

— Да, — односложно ответил Ллойд. Подумав, подыграл: — Самобытно тут у вас.

Не хотелось прикрываться образами, которыми он пользовался ранее. Он просто врал.

Ложь, всё ложь. И сальная улыбка на лице мужика-хозяина, и их история.

С кухни принесли тарелку лепёшек, глубокую пиалу с подливой, чайник и четыре стопки. Айзек отказался от всех традиций чаепития; просто налил себе чай и просто пил. Это сытный заказ, пожрать и комната на пару часов. Спасёт день захудалого трактира.

Ллойд разорвал лепёшку и макнул её в подливу.

— Значит, нам некуда спешить, — сказал Айзек утвердительно.

— Есть место, куда бы мы могли спешить?

Лепёшки явно пекли ночью: они были подогретые в микроволновке, клёклые, застревали в горле.

— Вроде как, ты хотел меня убить.

У Айзека скучающий, блеклый хриплый голос. Он выглядел бледным и уставшим, заторможенным и сонным. Стопка в его крупных ладонях смотрелась совсем маленькой, чёрный чай играл на контрасте. Ллойд обернулся; сидящие сзади мужики раскладывали карты, курили, не обращали внимания.

— У меня есть цель, и я к ней иду, — он откусил лепёшку. Аппетит, важнейшая потребность в еде, проснулся неожиданно, вытеснив остальное. — Это всё, что тебе нужно знать. Просто жди.

Это словно сказано самому себе. Убеждение, будто он действительно куда-то шёл.

Но на самом деле застрял посреди пустыни — без мустанга, без цели, без правды. И правда есть, её просто надо уметь раскопать в песках.

Айзек кивнул, потянулся к лепёшке. Если он различал ложь, пусть так и будет.

— Надо было убить тебя ещё на Лейтон-поинт.

Что-то в Айзеке переменилось, но Ллойд не заметил, что. Продолжил:

— Если бы я только знал, что это ты.

— Ты упустил отличную возможность, потому что я был в человеческом теле, — он жевал медленно, как будто его тошнило. — А теперь всё зашло слишком далеко, и ты просто не знаешь, как поступить.

— Ты упустил возможности избавиться от меня в самом начале, а сейчас что-то о них говоришь?

— Это никогда не было моей задачей, ещё раз. Нет смысла мстить человеку, которому я отрубил руку, но в тебе оно может быть.

Ты мстил картелям, думал Ллойд. Папе-Джефферсону и затем Кольту. Джонни Кольт здесь ни при чём, Дэвон просто не захотел копаться в грязном — такова природа мести. Мимолётной, резкой и жестокой.

Ллойду насрать на Кольта. Насрать, что его придётся прирезать, он давно был занозой в жопе, — куда важнее сам путь до Арнамы.

— И ты можешь извиняться, но я извинений не приму, — Ллойд почти ощутил на себе, как трудно Айзеку глотать. — И я могу извиняться — и это будет абсолютно честно, если ты меня пошлёшь.

— Ты мне надоел, — признался Ллойд заёбанно.

— Тогда поторопись.

Обнадёживало сильнее, чем бесполезная беготня в начале. Сорвётся или нет, поставит ли кровавую точку на непрерывной пустынной дороге — вот что Ллойд не знал, и не мог предугадать наперёд. Отношение к ситуации менялось быстро, как картинки на региональном телевидении — а картинки эти в девяти из десяти показывали ложь.

Кто такой Айзек? Что с ним было не так, за исключением поддельных документов, работы на ЧВК, тела?

Ллойд не знал. Знал, Айзек обязательно заставит его во всём сомневаться — и заставлял.

Спрашивать у хозяина про телевизор или интернет абсолютно бесполезно — ни того, ни другого в комнате нет. Время здесь застыло на определённой точке, никуда не сдвигаясь: ковёр на стене, ковёр на полу, совмещённые солдатские койки с обвешанными какой-то мишурой спинками, пластиковые цветы на тумбе. Пахло затхлостью и пылью. Ллойд скинул их вещи в кресло — оставлять такой багаж в таком месте — глупо.

Надо помыться, почистить зубы и поспать пару часов.

Сделать это спокойно, пока рядом тот, кого ты собираешься убить, — невозможно.

— Идёшь в ванную?

Может, Айзек там убьётся сам, и одной проблемой станет меньше.

— Иди первый. Если боишься, можешь связать мне руки, — он постарался изобразить усмешку, но на деле просто недоволен или обижен.

Айзек протянул руки. Руки с сухой кожей и сорванным ногтем на указательном пальце, узловатые, выдающие возраст. Рабочие руки солдата. Ллойд не стал играться в доброго копа: так и сделал, как было сказано. Заламывая, связал запястья скрученной простынёй.

Всё это его порядком заебало, бесконечные попытки заколоть друг друга.

Пистолет остался под рукой. Он лежал на раковине, направленный в сторону двери, и оставался единственным верным другом.

И был в руке, когда Ллойд вышел из ванной, не стесняясь наготы. Айзек по-турецки сидел на кровати, сильно сгорбившись со связанными руками, и следил. Не смотрел, не пялился: следил за каждым движением, как любой военный. Взгляд в спину, на шрам до копчика. Взгляд выше, когда Ллойд завернул мокрые волосы в полотенце.

— Что значит твоя татуировка? — совершенно неожиданный и ненужный вопрос.

Татуировка — Ллойд о ней забыл. Поделённая шрамом, она уже не смотрелась красиво.

— Моё увлечение, — значений Ллойд вложил много, сохранилось сквозь пройденное лишь основное.

Утончённая исключительность холодного оружия, в которую он трепетно верил. Клинок может стать святым, если наделить его таким свойством. Может стать орудием мести или справедливости. Смотря кто, смотря как, и Ллойд застревал в этих мыслях, лавируя без чёткой цели.

Айзек неопределённо ухмыльнулся. Ллойд его развязал и отправил в ванную.

Два клинка оставались в закрытых футлярах. Пистолет лежал рядом, охраняя.

Что из них орудие, а что инструмент, Ллойд перестал понимать. Что вкладывал, что выкидывал, что чувствовал. И что думал Айзек — Айзек мог много думать в своём положении — чего хотел?

Ложь. Всё ложь.

Гвоздь, на который должна крепиться размазанная картина мира.

Они легли спинами друг к другу, голые и мокрые, и Ллойд боялся засыпать, прислушиваясь к чужому дыханию. Было жарко, сердце гоняло кровь по телу — да или нет. Застанет ли Айзек врасплох, следит ли сейчас так же внимательно? Проснётся ли Ллойд через сакральные пару часов — или наступит вечная темнота?

Человеческое тело бесполезное. Оно не умеет держаться на плаву долго.

Ллойд придумал много страшных событий, но сон оказался сильнее.

***

Пробуждение сродни падению в бочке с отвесной скалы. Паника и ничего больше, кроме ярких картинок собственной жизни перед глазами. Ллойд подскочил на кровати, сразу же поднимаясь на локте. Пистолет на месте. Тело целое. Никаких запахов, лишь приевшаяся уже старость — и яркое полуденное солнце в окне.

Айзек сидел на кровати, полностью одетый, и читал потрёпанную копию «Прощай, оружие!».

Наш бизнес война, война всегда была бизнесом. Надо двигаться дальше. Ллойд встал, потёр виски, зачесал назад спутанные волосы. Айзек никак не реагировал, только зашелестела переворачиваемая страница. Погруженный в романтичное писево с головой — это так по-айзековски.