Пацифизм

Всё закончится, возвращаясь на свои круги, а об Ист-сайде будет напоминать лишь оставленная книга. Айзек наклонил голову и наклонился сам, корпусом облокачиваясь на дверь.

— Я имею в виду, глобально.

— Не знаю. Мне всё равно.

Нужно быть божеством, чтобы предвидеть глобальные вещи — Ллойд не хотел такой участи; даже не хотел знать, какая херня будет в конце или хотя бы завтра.

Он убрал заправочный пистолет на место и прошёл к водительской двери, огибая замершего Айзека. Айзек ещё несколько секунд так и стоял, прежде чем сесть назад. И лечь. Лечь так же, как он лежал в самом начале, когда Ллойд вытряхнул из ковра и обколол транквилизатором.

Они поехали — в какой раз поехали? Какая была по счёту остановка?

Загорались фонари, менялась почва вокруг, появлялись первые густые деревья, редкие и одинокие. Ллойд не слушал радио, лишь периодически поглядывал на зелёные цифры магнитолы, отсчитывал пройденные часы.

— Пока ты меня вёз, я много думал, — признался вдруг Айзек, до мурашек неожиданно. Он продолжал лежать, руки положив на живот, и пялился в потолок. — Ты везёшь меня сейчас, и я продолжаю думать.

Искать ответы, перефразировал про себя Ллойд. Думать было поздно. Не осталось злости, нет больше соперничества и пустынь с мустангами. Только дорога перед глазами.

— О чём?

— У нас разное восприятие. Разные мотивы, я бы сказал так. Но цель одна, и если ты действительно намерен убить Кольта, то моя смерть будет не бессмысленна.

— Что не так с Кольтом?

Что не так с тобой?

Соври — или скажи правду. Она не имеет вкуса, это не больно. Айзек вздохнул. Ллойд мог видеть в зеркало, как он облизал губы.

Он рассказывал.

— Кольт и его люди тогда занимали важное место в парламенте, и финансировали большинство военных разработок — в частности, кибернетику. Да, всё было легально, но оттого не более правильно. На тестирование подписывали солдат, которые получили увечья в начале Восточной войны и, как ты догадался, я был в их числе, — Айзек запнулся, подбирая слова или что-то такое. Знать правду не хуже, чем держать её в себе. — Это было… Больно и страшно. Люди сходили с ума после имплантации чипов в мозг. Они становились сумасшедшими ублюдками, которые знали одну программу. Военные изымали сирот, одиноких женщин, стариков — и проводили тесты на них. Можно ли создавать целиком искусственных киборгов на основе одного лишь мозга, можно ли искусственный мозг вживлять в живое тело. И так далее. И тому подобное. Мне повезло чуть больше. Я должен был охранять… Послов в горячих точках, если так будет понятнее.

— И ты охранял?

На самом деле, вопросов не находилось. Слушать и поддерживать поток; Ллойд дорвался до горячего источника.

— Да. Сначала в армии, потом мне помогли купить собственную смерть. Потом работал на частные агентства… И знаешь, всё это время я думал, что мне будет легче, если я узнаю, кто за этим проектом стоял изначально. И я нашёл их.

— Но они больше не сидят в палате, — Ллойд проглотил вязкую слюну, — они работали на себя.

Тот случай, когда люди воскрешают парламент и называют сигареты в его честь. Он слабо помнил политические интриги тех времён, он ходил в среднюю школу и радовался беззаботной дворовой жизни.

— Верно. Все документы рассекретили после первого этапа войны, политики ушли в бизнес. Они продолжают спонсировать ЧВК, но не так явно, и не такие ужасы. Ты понимаешь эти связи.

Руль казался ледяным, несмотря на двадцать семь градусов жары на улице.

— Может быть. И тебе стало легче?

— Я не знаю. Это больше не имеет смысла.

Ничего смысла не имело. Ни убийство Кольта, ни «Прощай, оружие!» на торпеде, ни всё это путешествие — только война в голове, бесконечная, сложная и убийственная.

— Когда я впервые увидел тебя, — Айзек продолжил резко, и неподготовленный Ллойд вздрогнул, — то подумал, что ты тоже работал на кого-то из восточной кампании. Но всё оказалось… Прозаичнее.

— На мне военные импланты. Ага.

«Это больше не имеет смысла», — возникло в голове совершенно ясно.

— Да. У Файка был план заниматься киборгами.

Ллойд криво усмехнулся — усмешка умирающего от неизлечимого.

— Один у него уже есть.

— Потом я встретил тебя в третий раз и решил, что мы можем найти друг друга вместе. Это… Естественно, когда ты долгое время работаешь в одиночестве. Видеть товарища в лице каждого, кто хоть как-то близок к тебе. Но у тебя изначально был определённый мотив, и я тебя ни в чём не виню. Главное, что ты остался верен себе.

Себе. Что есть пресловутое «я»?

Идея с парнем из Кудака, — долбаёбом из пловной, идиотом из бизнес-центра, — канула в небытие столь же быстро, как и появилась. Потерялась между районами Ист-сайда, стёрлась, невостребованная.

Сложно ли быть кем-то другим?

Не сложнее, чем остаться собой.

И Ллойд не понимал. Не понимал, кто он есть, куда едет, кому мстит и зачем.

Каким божествам клянётся, какие ставки раскидывает.

Кем был в начале, в кого превратился в конце.

Правда это не страшно и не больно, уверен Ллойд, но он ощущал, как его размазывало колёсами по асфальту. В одной из той картин, где Айзеку удалось перетянуть контроль на себя.

Он чувствовал обиду? Ту разрывающую обиду, какая была первым чувством после больницы? Первую фантомную боль? Желание, когда после пробуждения хочешь взять телефон с тумбочки правой, но не можешь? Когда извиваешься червяком в попытке снять футболку. Когда учишься писать и есть заново. Когда приходишь к психиатру и хочешь разбить ему морду.

Говоришь с Китоном. Рассуждаешь о мести.

Гнев и азарт. Вот что он чувствовал.

Гнев — на ситуацию, на эту правду.

Азарт — в пройденном пути.

Но правда просто есть. И она была изначально.

Его меч стал орудием мести. Он не терпел пощады, не знал границ, и словно был продолжением Ллойда, его неспокойной натуры.

И его пистолет оставался инструментом.

А в инструмент значение вкладывает хозяин.

— Ты прав: я не изменю своего мнения. Мне насрать, чем занимается Файк. Насрать, кого спонсирует Кольт. Пожалуй, я просто скажу, что у тебя яркая история.

Ночью Айзек заснул, и Ллойд остановился, чтобы вколоть ему оставшуюся ампулу и связать. До Арнамы оставалось сто километров — совсем ничего по сравнению с тем, что они уже проехали.

Ллойд много курил, нарезая круги вокруг машины, и думал.

Божеству известно, о чём думал, и лишь ему.

Хотелось спать. О, как хотелось спать — в кровати где-то у себя дома, а не в машине на обочине, согнувшись в три погибели.

Моя душа похожа на блядский компас, Ллойд.

Какое направление ты выберешь в этот раз?

***

Утро наступило незаметно. Стоило лишь открыть глаза, вытянуться, сыто зевнуть — и открывалось чистое арнамское утро из детских сказок.

Ездить по утренней дороге с опущенным стеклом — настоящее удовольствие: кричали где-то вдалеке птицы, сидящие на кукурузных полях, насекомые залетали в салон, бились о лобовуху, просыпались придорожные кафе. Было хорошо и спокойно.

Мир стал простым и понятным, как кристально чистая вода арнамских горных родников. Как комната в детстве, рассекаемая сдыхающим карманным фонариком. Как смысл всех любовных романов, нелюбимых и презираемых.

Началась извилистая дорога, появлялись на горизонте горы, выплывающие размытыми пятнами на фоне расцветающего неба. С каждым километром всё ближе и ближе, и иногда казалось, будто можно въехать прямо в молочный туман, теряясь в гуще.

Первая сигарета оказалась слаще воды. Ароматный дым мягко парил по воздуху.

После знака «Арнама тридцать километров» шоссе уплывало вверх, в гору, окружённую деревьями. Зелёными, яркими деревьями. В воздухе терпкий запах хвои и моря.

Правдивый понятный мир на ладони.

На каком-то из участков дороги был съезд в сторону, наверх, и Ллойд туда поехал, движимый неизвестным чувством. Здесь нет отвесных скал, нет жестоких бурьянов, просто южные горы, слабые и никак не идущие в сравнение с северными — идеальное место.