Пацифизм

Ну, возможно, воняло сигаретами или грязной одеждой; привычка есть привычка, а шмотьё стирать времени нет.

Или, ладно, выброшенная на диван куча вещей и лежащий там же кейс подходили под определение «свинарник».

— Что есть то есть, — раздражённо оправдался Ллойд.

Впрочем, Айзек мог приходить как с желанием убить, так и с благими намерениями — в противном же случае на засратость комнаты ему было бы всё равно.

— Нахрена ты вообще здесь? — и поинтересовался, когда Айзек в наглую сгрёб барахло на диване в противоположный угол.

— Поговорить о наших отношениях.

Он выглядел серьёзно. Он говорил серьёзно, таким же сухим официальным тоном, какой был у Эл. Ллойд всё ещё стоял в точке между коридором и комнатой, и лишь развёл руками:

— Говори.

— Ты не употреблял?

— Нет, у меня всё закончилось.

С этого стоило начинать все их встречи. Простого и понятного вопроса: всё ли в порядке с твоей башкой?

— Я понимаю, что вместе закидываться таблетками это высшая степень доверия, но всё-таки: кто мы?

Мы конкуренты, Айзек. Враги. Нас не должно быть в этом номере, вместе.

Ллойд сел на кровать. На кровати валялась дорожная сумка. На дне лежал пистолет.

Исключительное обстоятельство, сигнал к действию, важное напоминание. Он пожал плечами, раздражаясь сильнее:

— Смотря чего бы ты хотел. Просто секса, отношений? Я не твой напарник.

Айзек нахмурился, уставившись на Ллойда — если бы мог прожигать взглядом, оставил бы дырку.

— Мы очень разные, я тебе повторяю, — Ллойд вздохнул, словно объяснял очевидные вещи уже сотни миллионов раз. — Я не пацифист, не спаситель душ бедных, не национальный герой. Я работаю на картель.

— Ты так молод. Зачем тебе это?

— Что — «это»? — спросил он твёрдо.

— Работа на картель.

Красивый мальчик нанимался в ЧВК, но не понимал, почему люди до сих пор хотят воевать. Ллойду и смешно, и хотелось закончить всё прямо сейчас.

Его обожгло волной гнева. Пыхнуло взорвавшейся бензоколонкой:

— Ну извини, не все рождаются на севере с золотой ложкой в жопе.

— Ты же не плохой и не хороший, Ллойд, ты просто натаскан на нужные устои.

— Не экс-наёмнику меня судить.

Попадание три из трёх в каждом ряду, блестящий джекпот, весёлая музыка, фанфары.

Айзек поплыл прямо на глазах: от удивления до зелёного лица, от разочарования до ярости. ЧВК, на которую Айзек работал, носила старое название, и звучала примерно как «Деваштасьион» — что в переводе было «разрухой», «концом» или чем-то другим с намёком на войну.

У Ллойда была фотография его военного билета и этого более чем достаточно. Это болезненная тема.

Это выводило стрелку компаса на беспорядочный круг.

— Откуда ты знаешь? — Айзек постарался сделать свой голос наигранно спокойным, но просачивалась едва заметная дрожь. Это было человеческое тело. Слабое и беспомощное.

— Мы в Ист-сайде, Айзек. Твой военник мне продал старый жирдяй из ближайшей рыгаловки.

— Зачем тебе всё это?

— А зачем тебе смерть Файка?

В глазах Айзека что-то вспыхнуло и тут же погасло — как металлическая броня, мимолётно облизанная фонариком.

— Файк спонсировал Деваштасьион, Кольт спонсирует Деваштасьион. Как будто ты не знаешь, на кого работаешь, — он дёргался от гнева, когда это говорил, и Ллойд не упускал его из вида ни на секунду. — Как будто не понимаешь, почему я пошёл по головам.

— Тебе не нравится, чем они занимаются?

— Мне не нравится, что они со мной сделали.

— О, и что же? Пришили тебе новое тело? Дали возможность выбрать путь? Оставили в этом мире, подарили шанс мстить?

Ллойд думал, что вот-вот сгорит в собственных эмоциях, невероятно острых и натуральных.

Что будет стрелять, чёрт возьми. Прямо в загруженном отеле, прямо в лоб Айзеку.

Они были такими разными — и такими одинаковыми — и это вызывало ебучий гнев. Настоящий праведный гнев, ни с чем не сравнимый.

Всё очень хорошо начиналось, но прикатилось к закономерному концу. Законы бандитской жизни, несправедливые к влюблённым дуракам.

— Я не знаю твою историю, но я знаю, почему ты можешь так считать, — зашипел Айзек. Рвало на ошмётки, как перекачанный шарик. — В новостях никогда не покажут, как проводятся тесты новых экзоскелетов. Как проверяют искусственные органы. Как натаскивают на войну детей. Детей, блять!

Он нажимал на каждое слово.

Блядский пацифист. Он делал это потому, что большие дяди когда-то превратили его в киборга. Потому что большие дяди продолжили делать киборгов, а одному из них не понравилось таким быть.

Потому что другие большие дяди спонсировали всё это.

Потому что все эти дяди заслуживали смерти в чужой картине мира — и не всегда лишь они становились жертвами.

Мы за гуманизм и добро ценой чужих жизней.

Джонни Кольт никогда не нанимал Айзека. Всё это было бессмысленной резнёй двух кланов.

— А хочешь узнать, какова моя история?

Ллойд не прикрывался благими намерениями: ему насрать на подлых политиков, жестоких бизнесменов, огромные дымящие корпорации и ужасные военные разработки. Он не делает работу ради развлечения, а уж тем более на благо общества. Он не герой — он антагонист всех романов, кровожадный злодей, идущий за своими целями.

Он делал это потому, что вырос в среде, где всё решает власть, шуршащие купюры, рынок валют, пакеты с белым порошком и дядька на верхушке. Дядька на верхушке, который поднял оборванца из трущоб на ноги, натаскал, как бойцовскую псину, подарил дом, уважение, значение в обществе. С Ллойдом общались на равных такие же пешки, оборачивались со страхом на улице простые люди, угощали хорошими сигаретами капитаны.

Ллойду открыли мир, который он ни за что не променяет на чужие идеалы. Который облизывал шершавым языком за верность и бил наотмашь за предательство.

Айзек не знал жизни, кроме своей, сытой северной жизни.

Айзек ничего не знал о Ллойде, и почему он здесь оказался.

Айзек не знал, кого он оставил полуживым калекой в зале «Гранд-плаза».

И не знал, до этого дня, кому открылся на самом деле.

Это обида, это боль, это страх, это ненависть. Разбитое вдребезги полуживое сердце.

Он больше не хотел ни лжи, ни правды. Просто сделать то, ради чего дополз до точки, скинутый с резвой кобылы в пыль.

Ллойд рванул к сумке, вытряхнул из футболки пистолет, перещёлкнул его и направил Айзеку в лоб.

— «Гранд-плаза», седьмое апреля, одиннадцать вечера. Ты там был.

Голос был ровный, громкий и твёрдый. Больше не страшно. Больше нет догадок, кроме истины.

Айзек прикрыл глаза, сделал глубокий вдох и выдох.

От него можно ожидать всё, что угодно. Драку, перестрелку. Чью-то смерть. Кому-то, кого учили воевать, не требуется много усилий, чтобы выбить пистолет из рук самоучки. Но Айзек тихо и, будто бы разочарованно, проговорил под нос:

— Ты. Ты со мной разговаривал. Блять, я должен был догадаться.

Ллойд не собирался стрелять в таком месте; всё это время держал палец на затворе.

Вместо этого он переложил пистолет в левую руку. Вскочил с кровати, спотыкаясь, поддался вперёд, вдарил Айзеку кулаком по морде со всей силы и стащил с дивана на пол.

За волосы, копну ебаных белых волос — совершенно унизительно, как на войне.

Он мечтал об этом с самой «Гранд-плазы», лёжа в беспамятстве, в собственной крови, умирая и не надеясь больше увидеть свет. Размазать гордость и пафос по лицу.

Айзек шипел и цеплялся за запястья, тянул за волосы и вырывал их, пытался подняться и удариться лбами, рисовал кровавые полосы отросшими ногтями. Свинячий замес, драка двух молочных поросят — так не дерутся военные, так выясняют отношения животные. Ллойд крепко держал его за чёлку, болезненно выворачивая собственную руку. Бил башкой об пол, остервенело и злобно.

Айзек шипел и всхлипывал.

В глазах холод и жалость.

Ллойд прижал пистолет ровно под подбородок, облизав грязным дулом.