Пацифизм

Он придёт к Айзеку с пистолетом. В непроглядной темноте, наполненной жуткими стонами умирающих — и не побоится выстрелить.

А сегодня — надо разобраться с Лео Аресом.

Ллойд отказался от огнестрела, потому что нёс свой меч как орудие мести. Не правосудие, не защита, не ярость — месть, изысканное холодное блюдо. То значение, которое он вложил. Разглядел отражение в обманчивых огнях центрального Ист-сайда, протащил себя через ад южных трущоб, приехал на восток с осязаемым желанием закончить.

Они подкатили к отдыхающей ночью резиденции на своих машинах. Арендованный старый пикап, шикарная спортивная лошадка. Эта машина к лицу Айзеку, как и всё, что он делал. Делал с безграничной страстью и детской наивностью, словно эта миссия должна стать последней перед уходом на покой.

В этом была правда. Ллойд разблокировал кейс и достал меч в ножнах. Айзек с интересом рассмотрел его, чтобы после сказать, что у него такой же, только старой модели.

«У меня прототип, — объяснял, — сейчас, наверное, в массы пустили именно такие».

Военные разработки всегда на два шага впереди гражданских. Ллойд заранее знал, каким образом Дэвон достал этот меч: Айзек показал местоположение серийного номера под накладкой на рукоять.

Номера, конечно же, давно там не было. Лишь затёртая светлая полоска.

Затёртая кровь на тёмных тактических штанах Ллойда, кровь на светлых волосах Айзека, кровь на их оружии.

Затёртый блистер с весёлыми таблетками. Осталось две — на двоих.

Мир поплыл красным арбузным соком.

Они смеялись на адреналине и целовались под шикарной статуей ангела, стоявшей в коридоре особняка. Ангел всё видел, и никому ничего не сказал, и будто бы салютовал Ллойду вскинутой в знаке «мир» рукой, благословляя на последнее дело.

Адреналин, жажда опасности, скорость.

Ллойд грезил ощущениями — не физическим присутствием рядом.

Ллойд никогда не мечтал об Айзеке — Айзеке в этой точке, на этом пути. В нём есть нечто, заставляющее растекаться ссунявой лужей соплей. Нечто, из-за чего люди влюбляются.

Но чувства грубо размазывались, будто художник случайно задел идеальный холст — и он смешался из десятка ярких красок в грязное месиво.

Это правда. Готовый огранённый кристаллик правды.

Дальше — ложь.

Айзек целовал жадно, наваливаясь сверху, упираясь по обе стороны от головы. Он тяжёлый и неповоротливый, но Ллойду было насрать. Насрать, что они остановились на обочине. Насрать, какие они грязные и вонючие. Насрать на всё — нет правды, только ложь.

Ложь в этих прикосновениях к лицу, ложь в поцелуях, горьких, страстных, пошлых. Пошлость и адреналин, неоправданное безрассудство. Точка невозврата ещё никогда не ощущалась столь остро.

Ллойд закрывал глаза, представляя себя не здесь.

Не здесь, но с ним, с досадой понимал — и понимал, что всё пора закончить.

Каждую встречу с Эл Ллойд говорил одно и то же: какой-то очередной мудак мёртв, и Эл всегда ожидала слышать именно это. Он не знал, что Эл делала с информацией; учесть, передать, забыть. Ллойд же ощущал всё на своей шкуре, медленно и верно нагоняя своего воображаемого мустанга.

Ллойд так устал. От этой безумной гонки без конца и финального приза, от непродажной войны в собственной башке, от пустыни, песков, жаркого ветра и сухости на коже. Бесконечных трущоб, грязных доходяг, южного диалекта с каждой трубы, знакомой из детства нищеты, продающих любое дерьмо бизнесменов, богатых отелей, бедных тараканников — так устал, и это доводило его до точки, о которой даже невозможно говорить.

Моя душа похожа на компас, Ллойд.

Она меняется в зависимости от направления.

— Можно я задам тебе вопрос, Эл?

Они сидели в очередной арендованной машине Эл. Она не новая и не старая, не красивая и не уродливая — просто популярная модель, нацеленная на семейное использование.

— Можно, — ответила Эл невыразительно.

— Когда ты говорила про бизнес и войну, что ты имела в виду?

Удивительно, что встретились они на том же месте, где открылся Айзек.

Пляж в районе МакГрейн, днём очень наполненный и шумный. Ночью же он напоминал прекрасное умиротворяющее место.

От ярких пляжных зонтиков рябило в глазах. Визжали дети совсем рядом, мимо машины один за другим проходили отдыхающие с нелепыми надувными утками. Неистово пекло солнце, две открытые двери никак не меняли ситуацию.

— Не то, что ты мог подумать. Скорее вещи, которые происходят внутри.

Её тон не изменился ни в сторону раздражения, ни в сторону радости. Ровный и чёткий.

— Война с самим собой, — несмело добавил Ллойд.

— Что-то вроде, — Эл подвинулась в кресле, повела плечами, расслабила спину. — Да, я продаю оружие, да, я работаю под прикрытием, но главная война остаётся не на земле, а в голове, — она постучала себя пальцем по виску, — и здесь важно не потеряться, вовремя отделить гражданку от горячей точки.

Море выглядело блестящим шёлковым полотном.

— И ты терялась?

— Я до сих пор потеряна, Ллойд.

Её голос стал звучать неожиданно трагично, и Ллойд повернулся.

— В смысле?

На самом деле, он всё понимал.

— Я совершила ошибку, за которую расплачиваюсь до сих пор, — она вздохнула; вздох этот послышался громче, чем музыка с пляжа. — Никогда не влюбляйся в того, кто идёт с тобой по одному пути: вы будете друг другу должны до самого гроба.

Эл была никем — и Эл была собой одновременно. У неё были тысячи легенд, образов и мест на каждый случай, но она умело между ними лавировала и никогда не забывала, что стоит за всем этим.

Какой человек создал её оболочки.

Сегодня она в пляжном платье и широкополой шляпе, позавчера в порванных шортах и растянутой футболке — обёртка для местных.

И её слова — от самой души.

Ллойд это ценил. Ллойд не нашёл это у себя.

— Ты про своего мужа?

— Да, я про своего мужа.

Она повернулась назад, чтобы взять с сидений сумку и достать оттуда сигареты.

— А вообще, скоро поедем в Арнаму.

***

Курт Валентайн был мёртв. Джейд Бриз был мёртв. Лео Арес был мёртв. Сложился ебучий треугольник, который заставил Кольта занервничать и умотать куда-нибудь к арнамским горам.

Впереди маячили спокойные, солнечные дни. Ровная дорога до Арнамы, шепчущее радио, солнце, яркое небо. Ллойд резво запрыгнул на вырвавшегося мустанга, шлёпнул его шпорами и понёсся навстречу красному закату.

Ллойд лежал в номере, смотрел фильмы по платному каналу — он потратил вечер на воровство кошельков у туристов, смог хорошо поесть, купить себе пару дней интернета и кино, отлёживаясь после неспокойной недели. Теперь вся работа лежала на Эл: выследить Кольта, найти место, дать команду.

Идиллию прервал звонок. Не на мобильник, на отельный телефон. Ллойд насторожился, понимая, что причины беспокоить его нет; встал и ответил.

Девушка с рецепции сказала, что его ждут внизу.

Варианта было три: Эл, верхушки из семьи и Айзек. Только они могли знать, где Ллойд жил — и, боже, как он себя ненавидел — Айзеку он спалился банально после Ареса. Просто вырвалось, просто не удержался — назвал отель, пожаловался на хуёвый вид из окна.

И если Айзек появился на рецепции лично, значило оно одно. Ллойд быстро накинул на себя рубашку, вышел из номера, на автомате запрыгнул в уезжающий лифт. Вылез в едва раскрывшиеся дверцы, обогнул узкий коридор, выскочил в замороженный кондиционерами холл рецепции.

В чёрном кресле сидел Айзек.

С ногами, мать его, Айзек. В шортах и вьетнамках, покачивал закинутой на колено ногой.

— О, — только и смог сказать Ллойд.

— Выпиши мне пропуск, — ехидно попросил Айзек. Сразу же.

Автомат второй раз подряд выдавал джекпот — так не могло быть.

Это нельзя проебать.

Уже в номере Айзек скривился:

— Ну и свинарник же тут у тебя.

Ллойд приходил в номер, валился на кровать и просто спал: не раздеваясь, не убираясь, не утруждая себя приёмом душа. Всё это он делал с утра, в спешке и неидеально — а свинарником в понимании Айзека оказалось валяющееся на полу покрывало, да коробка из-под пиццы у стола.