Петр iii

Рассказ Панина о перевороте, переданный Ассебургом, обрывается на встрече Никиты Ивановича и Петра III в Петергофе. Остаётся сожалеть, что осторожный вельможа ничего не поведал дальше. Однако нужный фрагмент — как бы окончание повести — содержится в мемуарах Варвары Головиной.

«Решено было отправить Петра III в Голштинию, — писала фрейлина. — Князю Орлову и его брату, графу Алексею, пользовавшимся в то время милостью императрицы, поручили увезти его. В Кронштадте подготавливали несколько кораблей. Пётр должен был отправиться с батальоном, который он сам вызвал из Голштинии. Последнюю ночь перед отъездом ему предстояло провести в Ропше, недалеко от Ораниенбаума... Приведу здесь достоверное свидетельство, слышанное мною от министра графа Панина... Как воспитатель Павла, он надеялся забрать в свои руки бразды правления во время регентства Екатерины, но его ожидания не сбылись... и он всю свою жизнь не мог забыть этого. Однажды вечером, когда мы были у него вместе с его родственниками и друзьями, он рассказывал множество интересных анекдотов и так незаметно дошёл до убийства Петра III: “Я находился в кабинете у Её величества, когда князь Орлов явился доложить ей, что всё кончено. Она стояла посреди комнаты; слово ‘кончено’ поразило её. ‘Он уехал?’ — спросила она вначале, но, услыхав печальную новость, упала в обморок. Потрясение было так велико, что какое-то время мы опасались за её жизнь... Надежда на милость императрицы заглушила в Орловых всякое чувство, кроме одного безмерного честолюбия. Они думали, что если уничтожат императора, князь Орлов займёт его место и заставит государыню короновать себя”»59.

Корабли, о которых вспоминала Головина, готовились для отправки в Германию голштинских гвардейцев Петра III. Возможно, на первых порах среди заговорщиков витала мысль отпустить на родину и свергнутого государя. Но она, как мы видели, отпала уже 29 июня, когда Екатерина приказала привести в порядок комнаты в Шлиссельбурге.

Простим фрейлине мелкие неточности, неизбежные в мемуарах человека, который сам не был свидетелем событий. Из её текста следует важная информация: обвинения в адрес Орловых распространял именно Панин, причём делал это методично — как сразу после убийства Петра III, так и по прошествии многих лет. Надо отдать графу должное: он сумел вплавить выгодную трактовку событий в сознание современников. Рассказ Рюльера — эхо разговоров в кругу Никиты Ивановича и Екатерины Романовны.

«Всё сделали Орловы»

Следует понимать, в чём именно состоял интерес каждого из участников драмы. Такой хладнокровный, расчётливый политик, как императрица, не мог не задумываться о дальнейшей судьбе Петра III. Однако современники в один голос не винили её в злодеянии. Фридрих II, вначале назвавший императрицу новой Марией Медичи, намекая на сговор королевы с убийцей её мужа Генриха IV, позднее пришёл к иному выводу. «Всё сделали Орловы, — сказал он графу Луи Сегюру. — ...Императрица не ведала об этом злодеянии и известилась о нём с неподдельным отчаянием; она верно предчувствовала тот приговор, который ныне изрекает против неё весь свет»60.

С отзывом Фридриха совпадают история женевца Пиктэ, много лет прослужившего в доме Г. Г. Орлова сначала в качестве учителя французского языка, затем доверенного лица. В 1776 году новый французский посол М. Д. Корберон записал разговор с ним: «Рассказывая о кончине Петра III, он уверял меня, что императрица никогда не замышляла его убийства и узнала о нём только после его совершения. Орловы взяли на себя задачу заставить государя так рано покончить счёты с жизнью и царствованием... Это единственное преступление, в котором можно упрекнуть Орлова, и притом необходимое, так как в противном случае неизбежная гибель грозила как Орлову, так и императрице»61. Если в сообщении женевца содержится доля правды, то вот слова, которыми Пётр III мог вывести офицеров охраны из себя. Дайте срок, я верну корону, и тогда ни Екатерине, ни Орлову не жить.

Однако бояться восстановления свергнутого самодержца на троне и отдать приказ о его убийстве — разные вещи. «Я не верю, — писал Беранже 23 июля, — что принцесса сия столь злосердечна, чтобы быть причастной к смерти царя. Но поелику глубочайшая тайна всегда будет скрывать от общества истинного вдохновителя ужасного сего покушения, подозрения так и останутся на императрице, которой достался плод от содеянного»62. Золотые слова.

Шумахер попытался намекнуть на «вдохновителя»: «Нет, однако, ни малейшей вероятности, что это императрица велела убить своего мужа. Его удушение, вне всякого сомнения, дело некоторых из тех, кто вступил в заговор против императора и теперь желал навсегда застраховаться от опасностей, которые сулила им и всей новой системе его жизнь, если бы она продолжалась»63.

Мы согласны с подобными утверждениями. Однако найдётся немало людей, думающих иначе. Разброс суждений современников заставляет нас исходить не из моральных качеств Екатерины, а из соображений выгоды. Именно они, по мысли многих, красноречивее отсутствующих источников свидетельствуют в пользу виновности императрицы.

Гибель Петра снимала вопрос о возможном перевороте в его пользу. Наиболее простой и безопасный способ уничтожить бывшего императора представлялся в ходе переворота, особенно 29 июня, после отречения, по прибытии в Петергоф. Здесь пьяная толпа солдат могла разорвать царя, к чему не раз показывала охоту. Винить было бы некого: подданные восстали и растерзали тирана. Расследование ограничилось бы наказанием некоторого числа нижних чинов.

Почему же такой удобный случай был упущен? Видимо, в тот момент Екатерина считала отправку в Шлиссельбург лучшим решением проблемы. Что касается её оппонентов, обсуждавших способы устранения царя ещё до переворота — сгорел на пожаре, заколот на прогулке, — то для них мгновенная смерть врага не представляла выгоды. Если бы император погиб 29-го, это укрепило бы позиции Екатерины — она осталась бы невиновной, её нечем было бы шантажировать, вымогая ограничения власти в пользу сына или Совета.

Приемлемой являлась и смерть Петра в отдалённой перспективе — спустя несколько месяцев, год, два. Столько, сколько потребуется для укрепления на престоле. Пётр отличался слабым здоровьем, его кончина в крепости никого бы не удивила. Переворот давно миновал, войска успокоились. Чтобы вызвать новый взрыв, нужно много агитировать и дорого заплатить. Это совсем не то же самое, что будоражить полки ещё в процессе бунта.

Екатерина II была очень терпеливым человеком. Обычно вспоминают, что Елизавета Петровна в течение двадцати лет не посягала на жизнь Ивана Антоновича. У Екатерины под боком находился целый букет претендентов. До 1764 года тот же «безымянный колодник», что и у тётушки. После его смерти — двое братьев и две сестры Ивана — Брауншвейгское семейство, которое имело на престол не меньше прав, чем несчастный император-младенец. Много лет в московском монастыре проживала молчальница, которую принято считать настоящей дочерью Разумовского и Елизаветы — Августой Таракановой. Наконец, 34 года рядом с матерью находился Павел — самый опасный претендент на корону. Заговор в его пользу существовал постоянно. На этом фоне можно было какое-то время потерпеть и Петра III в Шлиссельбурге.

Шумная, скандальная гибель свергнутого царя — убийство едва ли не при всём честном народе — налагала на Екатерину несмываемое пятно. И могла спровоцировать её свержение. Гвардия, город, армейские полки — всё пока бурлило. В мгновение ока императрица из «Матушки» превращалась в «поганую», как назовут её солдаты во время одного из ночных возмущений. Вся с таким трудом завоёванная популярность оказалась пущена по ветру.

Голландский резидент Мейнерцгаген сообщал в Гаагу, что 31 июля, во время очередных ночных волнений, Алексей Орлов, вышедший успокаивать солдат, был изруган и едва не побит. Его называли «изменником и клялись, что никогда не допустят, чтобы он надел на себя царскую шапку»64. Здесь голландец, вероятно, ошибся — брак и корона предназначались Григорию. Возможно, именно он и вышел к толпе семёновцев и преображенцев: братьев часто путали в депешах иностранных дипломатов. Но суть произошедшего передана верно: из вчерашних кумиров Орловы превратились в «изменников».