Комната 24

И как легко и свободно я называю его Даней. Просто удивительно.

Он рассказал о своем детстве. Как рос без родителей (и не особо-то любит о них говорить) – родной отец погиб на производстве, а отчим и мама все время работали, так что он рос с дедушкой и бабушкой в пригороде. Он очень их любит, ценит их мнения. Его лицо становилось светлее, когда он вспоминал о них. Как только стал нормально зарабатывать, начал откладывать деньги на приличный дом, дабы сменить трущобы. Хоть какая-та радость «старикам» на пенсии.

Конечно, он может думать, что хочет, но по мне так: какая может быть радость – вместо хрущовки драить особняк? Но это так – привычная колкость.

Даня на самом деле любит родных и заботится о них. Больше было даже не в его словах, сколько в мимике, в том, о чем беззвучно сообщали его глаза. Такие поразительно внимательные и нежные.

Дедушка и бабушка живут в загородном доме с хорошим участком. У его дедушки «золотые руки» и всему, чему мог, он обучил Даню. Бабушка обожает сад и «достает» разговорами о правнуках. Не то чтобы он сам о них не задумывался, просто пока еще не готов. И такое серьезное лицо при этом.

О себе я рассказала вскользь. Знаю, он мне доверился. Но ведь я его не обманывала. Мы с мамой живем вместе. Обе работаем: только она днем, а я – преимущественно ночью. Но сейчас это не так тяжело, как когда училась. Вот тогда я действительно мучилась от недосыпа.

- Мне кажется, - говорила ему в предрассветной заре, - мы с ней, как белки в колесах. Привыкли быть на дистанции. Сойдем ли сами? Вряд ли. Скорее уж нас сойдут.

Зачастую в моих словах мелькала горечь, но куда без нее. Дарья Валерьевна – так называемая старшая сестра, якобы карьеристка. Это все миф. Она почти сразу стала гулять от мужа во все стороны. И дети – они для нее вообще ничего не значат. И все бы ничего, но она сделала все, чтобы мы с мамой перестали с ней общаться.

- Ненавижу ли я ее? – Глухо задавалась вопросом. – Нет. Еще подростком я определила: ненависть и любовь – сильные чувства. Но безразличие – страшнее. Я стараюсь быть безразличной, холодной по отношению к ней… Но, кажется, я все еще ее презираю и ненавижу. От этого будет тяжело избавиться. Это сидит во мне, словно я собака Павлова. Рефлекс.

Даня понимающе усмехнулся. Теперь мне даже нравились его «кошачьи фырки» вместо нормального смеха или ухмылки.

- Мы все живые люди. Когда-то мама созналась, что не сильно переживала смерть отца. Мне было три, когда она повторно забеременела. Но отец больше не хотел детей, говорил, не потянем. А для мамы: ребенок – дар Божий. Она верующая, понимаешь? – Словно пытался ее оправдать, но для меня она в этом не нуждалась. Я уже заочно любила эту женщину. – Они поскандалили и дошло до того, что он ее избил. Дед с бабушкой тогда еще жили в деревне. Кажется, они так ничего и не узнали. Разве что бабушка догадывалась. Но, как говорила мама, после той «кровавой ночи» в ней словно отрубило. Как будто он умер для нее уже тогда. Ребенка она не доносила. А отец погиб через полгода. А еще через год она снова вышла замуж.

Его взгляд был стеклянным, обращенным в те далекие мрачные времена. Он прочувствовал материнскую боль, принял ее в себя. А его боль передавалась мне.

- Она очень сильная, я ею восхищаюсь, - поддержала его я.

- Да. Но почему-то верит, что ее ненависть убила его. Потому что за то, что он с ней сделал – она люто ненавидела его.

Я не стала рассказывать историю про своего отца. Это всегда успеется. Он не был каким-то летчиком или космонавтом дальнего плавания. И даже не был алкоголиком. Просто трусом. Вышел однажды и больше не вернулся. Мы верим – его захватили инопланетяне. Мне было всего несколько месяцев. А Дарье Валерьевне не полные десять лет. Обидно, что ее он терпел, а мое появление его «смутило».

Даня вернулся с кофе, пока я мысленно заново пережила этот чудесный день откровений.

- Уже поздно, - заметил он. – Я отвезу тебя домой.

- Да. Еще надо успеть поспать перед работой, - и сладко зевнула в подтверждение слов.

- Можешь спать хоть до завтрашнего вечера, - улыбнулся парень, - я договорился с Альбиной.

- Это когда успел? – Я подозрительно прищурилась.

- Пока готовил кофе, позвонил ей.

- Поражаюсь ей, когда она сама-то успевает поспать.

- Да, Альбина всегда блистает энергией.

- Как давно ты с ней знаком? И насколько хорошо знаешь?

- Надеюсь, ты не собираешься ревновать.

- А что если и так?

- Нет никаких оснований. Мы знакомы с ней не слишком близко, но достаточно, чтобы я мог делать о ней выводы.

- Как о хорошем человеке…

- Безусловно.

Нас прервал телефонный звонок.

- Одну минуту, - пообещал Даня, но скрылся на целых десять.

Во время его бесшумного разговора, я поднялась на ноги, потянулась – кости опять мерзко захрустели. Прошлась вдоль шикарных окон. Даня жил один. Его квартира – на последнем этаже многоэтажки – больше напоминала студию. Ну не по размерам, а по частичному отсутствию стен. А так, места здесь столько – хоть в футбол играй.

- Прости, - вернулся от туда, что звалось кухней, - это с работы. Я брал на сегодня выходной, но у них там какой-то переполох.

- Тогда езжай к ним скорее, - не раздумывая отозвалась я.

- А ты?

- Доберусь на метро.

- Ладно, - ему было не ловко, - тогда хотя бы поближе тебя довезу.

В городе установился не сильный мороз. С одной стороны – северные ветра. С другой – не привычное тепло. Я добралась до дома нормально и без происшествий. За исключением эпизода, когда меня охватила паника. Я шла мимо парка и позади отчетливо слышались шаги. Не оборачиваясь, я ускорилась. Преследователь тоже. Слышался свистящий шепот. Страшновато. Но в итоге я рискнула и обернулась. Никого.

Поздравляю! Паранойя в разгаре.

Мамы еще не было, зато вечером она вернулась очень взволнованной.

- Неужели ты не видела в новостях? – поразилась она. – На нашей станции сегодня днем был взрыв.

- Впервые об этом слышу, - призналась я, - новостей не смотрела.

- Я так за тебя волновалась! Весь день крутят кадры из вагонов, которые взорвались. Готова поклясться, я видела там тебя, - всхлипывая тараторила мама. – В твоей цветастой куртке.

- В таких куртках пол-Москвы ходит, мам.

Я старалась ее успокоить, но, бедняжка, сильно переволновалась. Даже работать нормально не могла. Это уже никуда не годиться.

- Так, - твердо произнесла я, ставя перед ней кружку с благоуханными травками, - пей, успокаивайся и давай спать. Я жива, здорова, стою сейчас перед тобой, как лес перед травой.

- Тебе смешно, а мобильник-то твой отключен, - посетовала она, - не представляешь сколько всего я пережила. С утра ты звонишь и предупреждаешь, что приедешь днем, в обед, когда я буду на работе. А на работе я вижу по телевизору эти ужасные кадры. Таточка, ты хоть представляешь, погибли люди и ты могла оказаться среди них. Как же я…

- Но не оказалась, - резко перебила я. – Не думай об этом больше. Все хорошо, что не заканчивается плохо, верно?

4

Последние дни были теплыми, все немного подтаяло. Но сегодня в полдень погода ухудшилась. Как следствие – жуткий гололед. Однако, я опаздывала на работу. Не то чтобы я опаздываю всегда, просто ненавижу опаздывать. Это прям философия целая.

Я спешила, как могла. Как то позволяли неуклюжие сапоги и встречный северный ветер. Проезжая часть порядочно усыпана песком, да только машины вдавили его весь в лед. Уже видна крыша входа в метро. Супер, осталось чуть-чуть. Но все испортилось.

Такие моменты вообще воспринимаются странно. В смысле, падение. Вот вроде стоишь или идешь, никого не трогаешь и вдруг – бац! – и ты уже ничком на дороге. Пока пытаешься подняться, боль распространяется по телу.

А я почему-то лежала. Сперва с закрытыми глазами, проклиная все и вся и на чем оно стоит. Открыв глаза, обнаружила склонившиеся надо мной два лица. И оба, точнее – обе, внимательно меня разглядывали.