Череда

На редких посиделках, когда алкоголь уже подходил к концу, Олег нехотя излагал свои взгляды, чем обычно ставил в тупик приблудного гуманитария. Какое бы посмертие тот не изобретал, Олег с пьяным достоинством отвечал: 'Оно тоже входит во множество 'есть'', – а когда спорщик закипал, Олег снисходительно добавлял, – 'Не переживай, может после ничего и нет'.

В остальном жизнь Олега ничем особо не выделялась. Он получил пристойное место и вполне удачно женился. Со временем обзавёлся домом, чьи комнаты наполнили детские голоса. Жизнь текла своим чередом, в ней было хорошее и плохое. Олег тихо старел вместе с радостями и неурядицами. Интересы его постепенно обращались к земле.

Старость Олег встретил без ропота. Приезжали погостить внуки, а сам Олег освоил пару дедовских ремёсел – вечно пытался взобраться по приставной лестнице, да возделывал огурцы. Когда Олег всерьёз заболел и понял, что конец близок, то отнёсся к этому философски. Он прожил хорошую жизнь, а после неё либо что-то будет, либо же не будет ничего. Третьего не дано, и Олега вполне устраивали оба исхода. Перед тем, как впасть в полное забытье, Олег успел с нежностью подумать про внуков и даже немного про свои огурцы.

Когда же Олег умер, выяснилось, что он был не прав.</p>

<p>

XIX</p>

<p>

'Человек по своей природе бобр'.

Сергей Николаевич склонился над сочинением, но даже тогда известное выражение Руссо про доброту не стало менее зоологичным. Студент продолжал доказывать, что человек – это культурная надстройка над исконной бобриной сущностью.

– Анна, подойди сюда, пожалуйста! – крикнул Сергей Николаевич.

Бобриное откровение жена поприветствовала смехом. Глядя на то, как прыгающая ладошка изящно прикрывает рот, рассмеялся и сам Сергей Николаевич.

'Какая глупость! Как можно было перепутать 'добр' с 'бобр'? Даже если ослышался, почему потом, когда сел писать, ничего не мелькнуло? Всё-таки зря философию читают непрофильникам', – думал Сергей Николаевич, – 'и темы эти индивидуальные, одной бы на всех хватило'.

Аргументы в пользу бобриности были так себе, слабенькие. Всё, на что хватило студента – провести простейшие подобия: хатки вот одинаково строим и не себя меняем, а окружающую среду. Дальше пошла совсем уж физиологическая чушь про строение резцов и общность струи. Отчеркнув особенно смешные места, Сергей Николаевич представил с каким успехом он зачитает их завтра на паре.

Следующим утром Сергей Николаевич вошёл в аудиторию с самым сияющим видом. Хотя обычно приходил на занятия хмурым. Времена стояли старые, немного бандитские, и даже здесь, в стенах высшего учебного заведения, процветали те же уличные отношения.

Группа Сергея Николаевича не любила. Он её тоже не любил, но группа не любила его открыто, а Сергей Николаевич тайно, с опаской. Мятый листок с жирным красным подчёркиванием должен был поднять преподавательский авторитет. 'Человек по природе бобр, ну надо же!', – с усмешкой подумал философ. Кое-как успокоив аудиторию, Сергей Николаевич уже хотел зачитать сочинение, но взгляд его наткнулся на худенького забитого паренька.

Тот сидел в углу, на отшибе, и ему в шутку только что влепили щелбан. Студент горбился, с тощей фигуры, как чужая плоть, свисал вылинявший свитер. Сергей Николаевич понял, кто написал про бобра. Парень и похож чем-то был: такие же выдающиеся передние зубы и отсутствующий подбородок.

Меж тем, аудитория с интересом взирала на Сергея Николаевича. Группа немного плотоядно ждала, чем её удивят. Сергей Николаевич замешкался. Взгляд его метнулся к листку, затем к парню у стенки. Кто-то засмеялся и отпустил негромкую шутку. Передняя парта демонстративно повернулась спиной. Сергей Николаевич крепче сжал сочинение.

'Человек по своей по природе бобр, человек по природе бобр...', – вертелось в голове преподавателя, – 'Человек по природе бобр... Человек... человек по природе... Человек по природе добр'.

Отложив сочинение в сторону, Сергей Николаевич начал лекцию.</p>

<p>

XX</p>

<p>

– Когда они прилетели, – Дмитрий многозначительно поднял кий к потолку, – нас спасло уважение.

– Уважение? – не понял Иван.

– Смотри, когда мы заходили в бар, ты поздоровался с роботом, хотя мог этого не делать – железяке-то без разницы. Но ты проявил уважение. Так и они: мы не могли помешать выкачать Сатурн, но пришельцы всё равно спросили нашего разрешения. Это формальное, но всё же уважение – вот то, что не позволяет тебе оттолкнуть робота, а им – уничтожить нас.

Опёршись на кибернетическую руку, Дмитрий с лёгкостью загнал шар в лузу. Другим протезом парень шутливо отсалютовал другу. Иван вяло наблюдал за игрой, в которой проигрывал.

– Опять же, они поделились технологиями, – Дмитрий кивнул на свои руки, – без них мы бы всё ещё за жижу воевали. А где теперь рак? У моей бабки лёгкие стальные! А экология? Пустыня всего одна осталась!

– Это всё бусы, – неохотно возразил Иван, – также туземцев купили.

– Ничего себе 'бусы'! – возмутился Дмитрий, – бедность в двадцать раз сократилась! Войн нет! Согласись, так выгодно бензоколонкой ещё никто не работал.

– Феноменально успешный отсос, – буркнул Иван.

Следующую партию тоже выиграл Дмитрий. В играх уже не было прежнего азарта – усовершенствованные человеческие тела были сильны и точны. Гоняя шары, друзья попутно плавали в океане Сети. Этим же занимались остальные посетители биллиардной.

– И всё же не стоило соглашаться, – упорствовал Иван. – Сказать нет и всё. Сатурн наш. Мы на него ещё из пещер смотрели. Так что пошли в жопу.

– Вот только в жопу отправили бы нас. И мы бы пошли. А так пришельцы проявили уважение, мы – мудрость, поэтому теперь я с лёгкостью тебя обыгрываю.