Череда

– К тому, что в космосе всё одинаковое, одно и то же, – грустно ответил Николай, – какое-то Белово, никто знать о нём не знает, а ехать к нему интересней, чем лететь от звезды к звезде.

– Ну вот тут я с тобой не соглашусь, – весело ответил Ильнур, – я как-то прочитал, что красота – она в глазах смотрящего. Кто как смотрит, тот то и видит. Вот ты настроился на своё Белово, и не видишь лунных морей, кратеров... вот, смотри, как раз Московское море. Здорово ведь. Кто бы мог подумать, что у Москвы когда-нибудь будет море!

– Здорово... – вздохнул Николай и вернулся к работе.

Он вспоминал мудрые слова Ильнура и созерцал отрешённое мерцание звёзд, которым не было дела до того, что где-то на окраине галактики юный углеродный вид сделал первый робкий шажок вне земной оболочки.

Луна была ещё безразличней.

Взгляд Николая пробегал по её кратерам и воронкам. Он видел отроги гор, кальдеры вулканов, серую плоскость низин. Постепенно горы и впадины стали складывались в странный радиальный узор. Появилась прямота стёртых линий, вырисовывающая невиданную окаменелость.

Николай иначе посмотрел на Луну.

Из темноты на него выплывал бледный пластинчатый круг.</p>

<p>

XV</p>

<p>

Детективы Ирины Могутной хорошо продавались. Женщина умела увлечь читателя и так повернуть сюжет, что даже садовник оставался вне подозрений. Кроме того, Ирине был незнаком творческий кризис. Она писала достаточно, но никогда не перерабатывала. В год Ирина Могутная выдавала по два романа, рассказывающих, как правило. об убийствах в дореволюционных особняках.

На этот раз Ирина Могутная заканчивала роман о таинственном отравителе, который без видимых причин расправился с одной богатой семьёй. Роман уже нужно было отправлять редактору, поэтому писательница как обычно перенесла текст в новый чистенький документ. Произведение вставилось, и женщина бегло пробежала его глазами. Неожиданно взгляд зацепился за фразу: 'На дне бокала остался мутный осадок'. Ирина нахмурилась. Она хорошо помнила, что в изначальном файле предложение выглядело по-другому: 'На дне бокала остался белый осадок'. Ирина заново скопировала текст, но 'белый' вновь стал 'мутным'. Остальной текст был в точности таким же.

Восстановив справедливость вручную, Ирина отправила файл редактору, а сама крепко задумалась. Она открыла другой свой роман и скопировала его текст в новый документ. Затем, откупорив бутылку вина, принялась сличать варианты. Текст полностью повторял оригинал. Захмелевшая Ирина уже начала грешить на переработку, но вдруг наткнулась на ещё одно разночтение. В новом документе погода была 'прекрасная', хотя изначально она значилась как 'чудесная'.

Ирина Могутная проверила догадку на следующей своей книге, а затем на постороннем произведении, и чуть не побелела от страха. Каким-то образом при копировании большого объёма текста в нём заменялось одно-единственное слово.

Обращение к Сети не принесло нужных ответов. Поисковик подсказал лишь монографию некоего Винегрета Владимировича. Этот философ был уверен в непротиворечивом взаимодействии всего сущего, которое по его мысли было возможно при различии всякого, даже самого мелкого элемента. Мир работал, механика его была небесной, и взаимодействие столь разных частиц могло быть точным лишь при их всеобщей непохожести, иначе великие законы мироздания не смогли бы различить своих подданных. Хаос наступает там, где все элементы схожи, а порядок там, где между ними можно уловить разницу. Песчинка отличается от песчинки, лепесток от лепестка, даже в микромире есть разница, которую пока не уловил человек. Что-то не давало миру произвести в нём две одинаковые вещи, и это был тот непротиворечивый закон, благодаря которому Вселенная могла различать себя и тем функционировать.

Ирина Могутная пьяненько захихикала. Она только что придумала сюжет детектива, который сделает её знаменитой. Женщина написала в издательство, что приступает к работе над романом 'Похититель слов'. Ирина корпела над ним круглосуточно, отлучаясь лишь за продуктами. Попутно она проверяла своё открытие, и всякий эксперимент – на телефоне, компьютере, на любых цифровых устройствах, показывал одно и то же – при копировании больших объёмов текста скрытое Нечто изменяло в нём одно-единственное слово.

Никогда прежде Ирина не писала так хорошо и правдиво, на собранном лично ей материале. Писательница знала – это будет её главная книга, и ей казалось, что с каждой написанной страницей она разгадывает важный вселенский ребус.

Когда издательство перестало получать от Ирины Могутной письма, оно забило тревогу. Женщину нашли мёртвой в её собственном доме. Рядом с рабочим столом валялась куча пустых винных бутылок.

Следов романа 'Похититель слов' обнаружено не было.</p>

<p>

XVI</p>

<p>

Никите всю неделю снились скучные однообразные сны.

Мало того, что в них он работал, так ещё и просыпался измотанным, словно всю ночь возил гружёные тачки.

В первый трудовой сон Никита оказался на лесопилке. Он без продыху подносил и разрезал бревна, и сон, который должен был добавить что-нибудь необычное, хотя бы страх самому стать бревном, закончился только когда Никита распилил все заготовки.

Целый день у Никиты болела спина, но когда он вновь уснул, то попал на каменоломню, где пришлось так шибко махать кайлом, что в позвоночнике что-то треснуло, будто в него тоже засадили киркой. Никита был готов списать всё на переутомление от настоящей работы, но в следующем сне он опять трудился – на сей раз счетоводом при старых гремучих счётах, которыми он откуда-то умел пользоваться. Всю смену Никита хотел схватить эти счёты, гремящие тысячью деревянных колёсиков, да прогрохотать на них с горки, но какая-то тайная сила не отпускала его от кассы и жуткого гробоподобного прилавка.

От счёт болели костяшки пальцев, зато отдохнула спина, и следующую сонную смену – у бесконечной ленты конвейера – Никита отстоял больше в скуке, чем в боли. Он даже начал искать к чему снится работа, но ничего стоящего не нашёл.

А вот следующие две ночи выдались напряжёнными. Никите приснилось, что он работает кочегаром у постоянно гаснущей топки. Ему так часто приходилось вгрызаться лопатой в груду сверкающего антрацита, что к утру он проснулся совсем разбитый, словно кусок отколотого ломом угля.