Страница 4 из 26
Иллюзионист взглядом рассадил всех по своим местам и предложил посмотреться в то самое зеркальце, которое обменяли при входе в цирк.
И каждый, кто заглянул, увидел вместо себя того пропавшего слона под куполом цирка. Там он живой и невредимый. Даже улыбается. Мы-то с Костей знаем, как всё было на самом деле. Но мы обещали – никому ни слова, потому что это полная АБРАКАДАБРА!
Бессмертный
7-му «Ж» посвящается
Когда одноклассники, обжигая руки, ресницы, волосы, в день моего рождения внесли к праздничному столу СОЛНЦЕ – всё замерло. Где-то слышалось, как растет трава, как с юга посреди осени возвращаются птицы, разлетаются облака, оставляя вместо себя нечто неназываемое.
Сто свечей на пироге не задувались ни с первого, ни со второго, ни даже с десятого раза. Коллективное дуновение решительно ничего не меняло. Пирог возгорался с новой силой, отмечая необжигающим пламенем предметы, вещи, людей.
– Гореть совсем не больно, – оправляя примятую огнем одежду, сообщила Рыжуха.
– Фокус, что с него возьмешь, – заключил некто за спиной у ребят и исчез.
Всё невольно перешло в некую игру, и я дружно был назначен «бессмертным». Однако в классе «Бессмертный» уже был. Не по фамилии, конечно, а, скорее, по прозвищу. Юноша, с пафосом жизнеутверждающей смерти, не обижался, так верно дразнилка ложилась на весь его облик.
«Будь благословенна плоть, – заявил он во время подготовки школьного хэллоуина, – ибо только она защищает нас от ужаса костей». Они с приятелем принесли для предстоящей вечеринки реальный труп (оказался возле «скорой» без присмотра). По сценарию нужен был покойник, как в комнате страха, а тут «манекен» в простыне – «очень похож». Поначалу всем именно так и подумалось. Только приятель Бессмертного был не на шутку угрюм и пьян. Но все знали – он не из нашего класса, даже из другой школы. Какой с него спрос? Так что внимания на него никто не обращал – «чужак, он и есть чужак». Порой казалось, что его просто нет.
Но он был. Очень настойчиво был. Всем своим видом говоря: «Я знаю такое, от чего у вас не то что голова кругом пойдет, волосы дыбом встанут».
В класс вошла уборщица и поинтересовалась, как долго мы здесь пробудем? Это зависело от того, сколько времени займет сцена с «манекеном». И кто-то окликнул Бессмертного не по имени, а по прозвищу.
Женщина оторопела. Ее охватила паника. Взглянув Бессмертному в глаза, она расплакалась и, обронив ведро, выбежала из класса.
Никто ничего не понял, только вода окропила пол и, вращаясь, загудело ведро. Всё стало меняться до неузнаваемости: свет, окна, парты. «Остановите же его кто-нибудь!» – непонятно кому закричала Рыжуха. И всё прекратилось. Даже лужицы куда-то подевались.
Наступило время капустника. На импровизированную сцену вышел Бессмертный. И, как-то по-мертвецки холодно, стал рассказывать о своем систематическом невыполнении домашнего задания по всем предметам. Он «пресекал» всякую попытку учителей в этом убедиться, ибо желал «смерти» каждому, кто на уроке с этой целью приближался к нему. Поначалу такое откровение вызвало у зрителей улыбку, но вдруг та, которая остановила вращающееся ведро, вспомнила, как совсем недавно молодая учительница по биологии, не дойдя до парты Бессмертного, замертво упала. Но почему? Почему это случилось с ней без каких-либо видимых причин?
– Скоро год, как ее нет среди вас, – сказал кто-то из-за последней парты.
– Мне жаль, что так вышло, – продолжил Бессмертный, – мы надеялись с ней подружиться. Она была так красива, что ей хотелось верить, а она не выдержала даже первого испытания…
– Да ладно тебе заливать, – перебил человек с последней парты, – сам-то ты кто такой?
Бессмертный с приятелем внесли «манекен» и расположили его на учительском столе. «Твоя аварийная жизнь больше, чем ожидание чуда», – проговорил из динамиков загробный голос. И все почему-то повернулись к сидящему за последней партой, но там было пусто. Когда он успел выйти и куда? Никто не заметил.
«Я слышу ветер пустыни», – проговорил Бессмертный, и они с приятелем губами изобразили приближающуюся опасность.
«Старому дереву умирать некуда, – с такими словами вошел исчезнувший, – старому человеку умирать ого-го-го куда…» Внезапно он сорвал с «манекена» простыню, и все ахнули.
Что было потом, толком никто не помнит. Кто говорит, что открылась молодая девушка, то ли мертвая, то ли живая, кому-то показалось, что в простыне был вообще не человек, а кто-то просто ничего не увидел, кроме абсолютно голубого неба.
Сплошные галлюцинации. Одна за другой, и такие очевидные, что всем захотелось жить долго и всегда. Школьники даже исписали стены в классе воззваниями: «Нам со смертью не по пути» или что-то в этом роде.
Тогда-то и обозначились за окнами два пейзажа – исхоженная пустыня и дремучий лес, а между ними ребенок в колыбели. Но если открыть первую попавшуюся дверь и войти во внутренний двор – красота и простор отовсюду!
Настенные надписи долго сопротивлялись ежегодным ремонтам, покуда на одном из уроков по биологии сами не исчезли.
Гиппократка
Внучке Даше
– Значит так, играем в больницу. Я – доктор, ты, дедушка, как всегда… – девочка деловито поправляет оптику на носу. – Ну и что у тебя болит?
– Горло.
– Не верю.
Дедушка артистично изображает недомогание.
– Вот видишь, с горлом у тебя всё в порядке.
– (в растерянности) Тогда сердце.
– У тебя его нет.
– (дедушка удивленно смотрит на ребенка) Утром было.
– И утром не было, – девочка повернулась к окну. – Ты родился без него.
– (осторожно) Что же у меня постукивает слева в груди?
– Ничего. Так бывает, когда кто-то мимо проходит с колотушкой, а тебе кажется, что это сердце.
– С какой ещё колотушкой?
– Ну с той, что по ночам околоточные от города диких зверей отгоняют.
– Зачем их отгонять? С ними жить нужно.
– Когда идёшь по одной тропинке, потом по другой и на опушке, где они встречаются, ты вдруг понимаешь, что идёшь дальше, чем всё, что в лесу протоптано…
– А звери?
Белесое небо и темное облако сквозь переплетение ветвей. Бурый, искусно ограненный камень. Высокая рыжая трава. А там, где, прерываясь, теряются линии, до невозможности белые цветы.
То ли выхваченный из необозримого пространства фрагмент неведомой моему глазу природы. То ли внимательно запечатленный уголок сельского двора. (Фотография.)
– И звери с тобой. Добренькие такие, совестливые. Ты же им показываешь то, чего они не видят. Сам же прислушиваешься к себе и ко всему дальнему. Но у тебя нет сердца.
– И что же?
– Жизнь получается какая-то ненастоящая.
– Однажды я взглядом посадил дерево. Прямо в землю! Оно росло себе и росло. Никто не знал, что это моё дерево. Ничем от других не отличалось. Но если я забирался на самую высокую ветку, то становился невидимым.
– Как же ты находил самого себя, чтобы вернуться?
– Никак. Каждое утро мне нужно чем-то болеть, чтобы ты меня лечила.
– Это не совсем так. Ты придумываешь себе всякие болезни, а мне приходится с тобой возиться, – не отводя взгляд от дедушкиного лица. – Вот где твоё сердце подевалось? Ты, конечно, привык без него, но с этим надо что-то делать. Тишина в тебе стоит такая, хоть уши закрывай.
– Так бывает с непривычки. Тишина – это сердце в кубе. Не ты его слышишь, а оно тебя.
– Ты готов всякую неподвижность объяснить, но это неправильно. Как лечиться будешь?
«Не знаю, как нынче, но еще недавно японцы умели часами сосредоточенно сидеть перед одной-единственной фотографией, постигая подробности и осмысляя целое.
При таком рассматривании уголок двора открывается необозримым пространством твоего сердца». (Из газетной заметки.)