Агапэ. Нулевая глава

Но вот прошёл один час; затем другой; и вместе со сменой этапов дня и мое душевное состояние нормализовалось. Я спустился в темноту кабака по тем немытым ступеням, на которые меня вчера швырнули пьяницы. Дышалось чем-то настаивающим на лени, томящим, призывающим заполнить пустоту внутри себя. Оборванную одежду и грубую рубашку в крови со вчерашнего дня я и не снимал, моя морда с кровоточащими ранами припухла. Я просидел несколько часов в одиноком углу; мне нравилось чувствовать, что я один, один, один. Мне нравилось набивать живот пивом; всё же желудок должен быть всегда наполнен, подобно пузырю счастья. И тогда на меня снизошло то, что обычно пьяницы зовут озарением. Жизнь моя отняла все важное. И, может, я ещё не так стар, чтобы собрать остатки воли, встать на верный путь?..

Только я отнял от губ кружку, только поклялся изменить свою жизнь, как одна хрупкая девчушка в углу комнаты зацепила мой взгляд. Совсем молодая, лет 16, с белоснежными ресницами и худощавая, слегка лохматая, она сидела все эти часы наблюдая за мной, и не осмеливалась заговорить. Тревога накатилась на меня от женского внимания. Эта была та девка, на которую мать-проститутка кричала 6 лет назад, когда я торопливо брел к Вестминстру.

От моей боязни к женщинам я спрятал глаза и резко вскочил на ноги, проскользнул к лестнице до того, как она бесшумно схватила меня за руку и до того, как я увидел, что бретельки ее дешевого красного платишка опадали с плеч на локти, почти обнажая груди.

– Адам… Адам Нил? Моя мама приказала прийти к тебе, – наскоро протараторила она голоском румяной девушки, никогда до этого не бывавшей с мужчиной.

Она и не обращала внимания на кровоподтёки, синяки, остальные припухшие части моего лица.

– Зачем она тебя отправила ко мне? Кто твоя мать? – спросил.

Пара посетителей таверны обернулись на не постановочную сценку. Девушка была весьма высокой, почти доходила до меня ростом, что было редкостью среди лондонских девиц.

– Не важно, кто моя мать. Она сказала сделать мне лишь одно ради тебя, – ни словом, но взглядом, намеком я дал ей понять, что подметил ее резкую перемену по отношению ко мне.

Эта девушка не относилась к тем дамам, которые изводят почтенных мужчин своими историями. Она была молчалива, сутуловата, бледна и бедна. Но если говорить обо мне – я испугался, попытался вырвать руку, но девушка никак не разжимала своих костлявых пальцев на моем полном запястье; от настойчивости ночной жрицы я не мог даже найти время сглотнуть пресную слюну; все же первые прикосновения женщины за 6 лет жизни в глубинах пьянства казались мне нежными, мягкими, несмотря на грубость ее крестьянской кожи.

Я перестал сопротивляться. Тогда простодушная девчушка подтолкнула меня за дряблые плечи к двери. Выбираясь из тошнотворного, сырого запаха гнилого заведения на кислую, зимнюю улицу я наблюдал за тем, как белоснежные ресницы безымянной девушки трепетали, сливаясь в единую, гармоничную картину с мраморной глыбой облаков, которая пугающе падала на землю. У неё и у ее матери не было достаточно денег, чтобы купить тёплой одежды на зиму; если бы они и купили хотя бы один плащ или даже тоненькое пальто, то голодали бы несколько недель! Впрочем, я пребывал в тех же обстоятельствах жизни (мы стоили друг друга).

По тому, как девушка крепко держала меня за руку, я мог смело заявить, что был действительно нужен ей, а мне была нужна она, да и уличная торговка любовью сама хотела наконец обслужить первого клиента. Девушка понимала свою единственную задачу, за которую она получит пару монет и похвалу от матери – она завела меня в переулок, затем внутрь дома, повела в комнатку на верхнем этаже. Она подвела меня к узенькой кровати, и ради нас ее мать вышла из дома, оставляя наедине. Незнакомка была такой же холодной и отдаленной, как и нынешний сезон. Но от одних развратных обстоятельств (она полностью обнажилась) мой разум был взбудоражен и полон сомнений. Совокупление, как основополагающая человеческая потребность, за эти года превратилась для меня в пустое место.

– Сколько тебе лет? – спросила она, начиная расстёгивать мою одежду; она привыкла к этой вони с детства и не чувствовала ныне никаких запахов, помимо отчаяния.

– 27, – ответил я и она улыбнулась.

Этой ее улыбкой я ощутил весь спектр уродства жизни; глаза у нее словно остекленели перед тем, как она впервые коснулась моих губ поцелуем. Девушка следовала заранее продуманной схеме, волнующей мужской пол. Об этой схеме девушке поведала ее мамаша. Температура моего тела поднялась, а душу и тело свело от опасений. Я был одинок, когда она была так нежна, мой живот трепетал, когда она проводила по нему пальцем, спускаясь к бедрам. Весь наш половой акт был лишён удовольствия: она не издала ни звука, ни вздоха, а мое сознание было затуманено слезами. Две грозы встретились во мне, – удовольствие и мучение. Обратно я шёл по хрустящему снегу совершенно опустошенный сознавая, что целых 6 лет жизни я упускал из вида близость меж мужчиной и женщиной. Я паниковал следующие два-три дня, не выходил из своей поганой комнатки и голодал. Впервые за долгие года я забыл об Эвелине и задумался о нынешнем блаженстве; я словно исцелился. «Пожалуй, моей жизни уж ничего не навредит», – думал я, пока вышагивал по широкой вечерней улочке в поиске первой попавшейся ночной жрицы, которую я увижу лишь на пару минут в жизни, да и распрощаюсь.

Было совсем темно на улице, когда я завернул в абсолютную темноту парадной, где всегда было достаточно девочек. Одна сквозь тьму заглядывала в мои глаза предельно глубже, чем остальные; я и не знал, различала ли она хоть что-то в них, помимо черноты, а я различил, что она была ниже меня на две человечьи головы, темненькая и энергичная, и голос ее был визглив; ее слова как-то странно вербовали мой разум. Проститутка назначила незначительную цену за свое свежее, молодое тело, а я и не стал торговаться. Полнейший мрак помещения, куда она приводила всех мужчин, стал для меня маской; когда девушка одним грубым движением оказалась на моих коленях я не видел ее, а она не видела меня. То время, пока мы не различали очертаний черт лиц друг друга, я наслаждался наступившей в моем сознании эйфорией. Но когда через облака пробрался незамысловатый лунный свет я перевел взгляд с обнаженных бёдер продажной простушки-еврейки на ее щеки, и обнаружил мышиное личико чертовки, а затем и родные черты лица Эвелины (забытое на несколько дней воспоминание, резко ударившее по моим рёбрам свинцовой сковородой, ошарашило меня до такой степени, что я скинул еврейку с себя на пол). Но она продолжала делать свою грязную работу, а я нажал на веки пальцами, чтобы прогнать неотвязное видение. Я снова взглянул на еврейку. Нет, конечно, совершенно нельзя сравнивать Эвелину с этой девкой… ни по положению, ни по статусу… Но можно было в одной вторую узнать и в то же время забыть по запутавшимся чёрным, пушистым волосам. Я зашипел, сбросил дешевку, но она в очередной раз полезла с поцелуями.

– Вот, теперь мы обручены, – прошептала она, а мои глаза налились кровью.

И в то же мгновение я услышал оглушительный шлёпок. Будучи жутко разгневанным, я не контролировал себя и ударил ее в первый раз, во второй, а там уж и потерял счёт. Не судите меня строго, читатель, в такие моменты жизни сознание у алкоголика отсутствуют напрочь.

Я избил ее и после окончательно окунулся в беспутство; окунулся в свою слабость, истребовавшей спиртного алкоголя. Казалось, не было во мне больше жизни, амбиций, желаний. Лишь одна потребность – вскрыть себе череп просто ради того, чтобы получить новую порцию. Я вытворял каждый день ужасно-постыдные вещи. Прикинулся ямщиком и угнал экипаж с четверкой лошадей достопочтенного господина, какие были у меня в молодости; после я забрался на территорию богато обустроенного имения и притаился в высоких кустах, где хозяин из окна верхнего этажа заметил меня и бескорыстно предложил кров и еду, а я вынес оттуда серебро. Я обрюхатил ту избитую мной девку-еврейку, но она потеряла ребёнка, и сама померла через 2 года от тифа; летом я выкопал 30 кустов роз возле Тауэра, где позже и притворился трупом ради смеха. На моем плече однажды местный карлик вырезал ножом имя «Эвелина», но шрамы зажили.