Страница 7 из 10
Там она вроде даже успокоилась и решила, что стеснение в груди и биение сердца было вызвано всего лишь духотой бальной залы. Правда, за ужином это состояние вернулось, потому Лика и не хотела петь, боясь, что голос не послушается, но бабушка и графиня Чернышева просили, да и гостей почти никого не осталось – только самые близкие, потому Лика подошла к роялю и стала перебирать ноты.
– Позвольте? – рядом неожиданно остановился Василий Чернышев и взял из рук девушки папки с нотами, – могу подыграть.
– Vous? (Вы (фр.)) – Лика удивленно посмотрела на графа, словно видела его впервые. Впрочем, в некотором роде так и было – будучи старше на шестнадцать лет, Василий Сергеевич никогда не обращал внимания на княжну, разве когда в гостях у Чернышевых Лика с братом и обычным участником их забав Митей сильно шалили и шумели. Тогда граф на правах старшего делал им замечание, больше всего, конечно, собственному брату. Потом он уехал почти на два года и теперь был для Лики совершенно чужим человеком. Она его стеснялась, даже немного боялась, но рядом с ним душа трепетала, и сердце билось сильно, как после быстрого бега.
– Oui, et pourquoi avez-vous demandé? Vous doutez que je le fasse bien? (Да, а почему вы спросили? Сомневаетесь, что справлюсь? (фр.)) – он смотрел на нее сверху вниз и улыбался.
– Да, то есть, нет, что вы, Василий Сергеевич, – Лика запуталась в словах и покраснела. – Je serai heureuse de chanter si vous m'accompagnez (буду рада спеть под ваш аккомпанемент (фр.)) – сказала она тихо, справившись, наконец, с волнением.
– Выбирайте, – улыбнулся граф. Митя наблюдал за этой беседой, стоя у окна и сжимая кулаки так, что побелели костяшки. Ему казалось, что брат играет с Ликой как кот с мышью, забавляясь ее испугу (он не увидел, а скорее почувствовал, что девушка испугалась), так кот чуть придушивает мышь, а потом отпускает, даруя ей иллюзию свободы. Правила приличия не позволяли ему вмешаться, тем более что никто другой не видел в беседе за роялем ничего дурного. Подойди к ним сейчас Дмитрий, мог возникнуть un scandale, слухи, будет la nuisance (неприятность (фр.)), может пострадать репутация княжны, чего младший Чернышев уж никак не желал. – Может быть «Соловей» барона Дельвига?
– «Соловей»? Нет, что вы, Василий Сергеевич, это лучше la tantine. Право, у нее очень недурно выходит, выходило… – запнулась Лика, вспомнив, что не слышала пения тетушки ровно столько, сколько не видела и графа Василия. – Вот это лучше, – она поставила ноты на пюпитр рояля, оглядела залу и, поймав устремленный на нее взгляд Мити, неожиданно для самой себя позвала его. – Дмитрий Сергеевич, вы не согласитесь подпеть, я немного не в голосе сегодня. – Она словно спасалась от кого-то, решив спрятаться за Митю, вот только понять бы – не от себя ли самой.
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица давно позабытые.
Вспомнишь и лица давно позабытые.6
Пели, сливаясь, два голоса – мужской и женский, приятный бархатный баритон Дмитрия оттенял альт Лики, и так слаженно это у них выходило, словно всю жизнь вместе пели. Графиня Чернышева, правда, переглянулась с княгиней Беклемишевой, выражая всем своим обликом некоторое неудовольствие от выбранной вещи – не пристало, по ее разумению, юной барышне петь такие романсы. Но княгиня только улыбнулась, слегка пожав плечами – и было в этой улыбке и разрешение, и любование внучкой, и намек на то, что ничего страшного, в сущности, не происходит – в музыкальной комнате только свои, самые близкие. Конечно, будь то в гостиной перед всеми, она выбрала бы что-то еще более скромное, но ведь Лика поет и любимый романс отца «Не пробуждай», а в нем слова куда как более греховные. Дарья Ильинична многожды пеняла супругу на слишком вольное воспитание внучки, да разве он слушал. «Время иное, матушка, принято так, все поют», вот и весь сказ. Княгиня вздохнула и снова погрузилась в музыку – закончив один романс, Лика с Митей запели следующий.
Лишь только вечер затеплится синий,
Лишь только звезды зажгут небеса,
И черемух серебряный иней
Уберет жемчугами роса.7
Здесь основную партию вел мужской голос, женский лишь слегка оттенял его, добавляя полутона. Василий играл, не глядя в ноты, романс, хоть и достаточно новый, был ему хорошо знаком. Граф с удивлением смотрел на своего маленького брата и с еще большим – на соседскую девочку, которая вдруг стала такой загадочной красавицей. Василий Сергеевич, в сущности, не знал их обоих – взросление Дмитрия прошло без него: когда Василий был уже офицером, Митя еще даже не покинул детской. И вот теперь, нате вам – взрослый, сложившийся человек, заканчивает корпус, с отличием заканчивает, в отличие от старшего брата, который был все время glandeur, paresseux и débauché (зд. шалопай, лентяй, повеса (фр.)), и голос хорош, и вместе они так хорошо поют, и так гармонично смотрятся. При мысли этой что-то кольнуло в сердце и отозвалось где-то внутри, в том месте, где, по мнению их приходского священника отца Михаила, гнездится душа, легкой грустью. Василий вдруг со всей ясностью осознал, насколько сам он стар и потрепан жизнью, как очерствел и омертвел той самой душой за эти годы. «Уехать, уехать, завтра же уехать в деревню, заделаться помещиком, жениться на какой-нибудь не слишком легкомысленной вдовушке, а в Москве и тем паче в столице боле не показываться. Зачем, право, такому, как он, уставшему от жизни и разочаровавшемуся, портить жизнь молодым? Был бы жив Роман, другое дело…»
Василий Сергеевич был очень привязан к старшему брату, пожалуй, даже слишком, потому так тяжело и больно воспринял его гибель. Затем и уехал тогда прочь и во все тяжкие пустился, что хотел забыться и забыть, да только, наверное, сильнее душу себе разбередил, и с отцом едва не поссорился.
Сергей Романович даже разговором не удостоил, лишь поприветствовал сухо и спросил, давно ли сын на Москву пожаловал и надолго ли, но на свой второй вопрос ответа не получил, не мог Василий вот так с кандачка говорить о серьезных вещах.
Отзвучала последняя нота, и Чернышев, легко поднявшись из-за рояля, спросил у Лики, нет ли нот «Лесного царя» Шуберта.
– Извольте, Василий Сергеевич, – девушка подала графу тетрадь. – Только у меня нет переложения Василия Андреевича Жуковского, papi поет оригинальный текст Гете.
– Благодарю, я вполне могу и по-немецки, если не возражаете, Митя, будь любезен, переверни мне страницы, – Василий снова опустился за инструмент и взял первый аккорд.
Ich lieb dich, mich reizt deine schöne Gestalt,
Und bist du nicht willig, so brauch ich Gewalt!
Mein Vater, mein Vater, jetzt faßt er mich an,
Erlkönig hat mir ein Leids getan.
Dem Vater grauset's, er reitet geschwind,
Er hält in den Armen das ächzende Kind,
Erreicht den Hof mit Mühe und Not,
In seinen Armen das Kind war tot.8
Пел он превосходно, и удивительно шла его голосу эта трагическая баллада. Последние ноты утонули в бурной овации присутствующих, некоторые особо впечатлительные дамы утирали платочками повлажневшие глаза, и даже старый князь подошел с благодарностью.
– Хороши, Василий Сергеевич, очень хороши, у меня много хуже выходит, честное слово, – Беклемишев улыбнулся молодому графу, пожимая его руку. – По рюмочке? Настойка у княгинюшки отменная.
– Не откажусь, – Василий рад был похвале, хотя пел вовсе не для того чтобы произвести впечатление. Он сам не знал, отчего вдруг захотелось спеть самому, да еще такую грустную вещь, совершенно неподходящую к празднику. Вероятно, этого требовала его душа…
6
Утро туманное – Оригинальное заглавие стихотворения – «В дороге», посвящено Полине Виардо (1821–1910), испанской певице, музе Тургенева, и написано в год их встречи. Музыку создали Г.Л. Катуар (1888), Я.Ф. Пригожий (1890-е гг.) А.Ф. Гедике (1903). Но наибольшее распространение получил романс с музыкой, сочиненной Абаза. Правда, непонятно, которым из них. Трое братьев Абаза были офицерами лейб-гвардии гусарского полка, расквартированного в Царском Селе. Некоторые из цыганских романсов подписаны: «Музыка братьев Абаза».
7
Калитка – Романс Всеволода Буюкли (1873–1920) на слова Алексея Будищева (1864–1916), 1898 г. Первая публикация романса: 1898 год, отдельной нотной тетрадью. Однако впоследствии это издание затерялось во времени, и долгое время автором романса «Калитка» считался другой композитор – Александр Трофимович Обухов, что не соответствует действительности.
8
Лесной царь – баллада на слова Гёте. Написана Шубертом в 1815 году. Шуберт, будучи очень требовательным к себе в творчестве, три раза, внося изменения, пересматривал свою балладу и только через пять лет после создания позволил впервые исполнить ее на одном из частных собраний. После этого окончательная версия «Лесного царя» была опубликована лишь в 1821 году и в тот же год в знаменитом венском театре «Кернтнертор» состоялась публичная премьера произведения.