Страница 6 из 10
Мари неверящим взглядом посмотрела на супруга, решив, что у него галлюцинации, вызванные жаром, но вскоре в самом деле вернулся денщик с едой, а через пару часов пришел отправленный Чернышевым доктор.
– Что ж вы, батенька, болезнь так запустили, – посетовал старенький эскулап, выписывая рецепты. – Вот, пусть немедленно купят. Как принимать, я написал. Завтра еще наведаюсь ввечеру. Василий Сергеевич наказали на ноги вас поднять непременно, – доктор собрал свой саквояж и заторопился к выходу.
Когда Мари, провожая его, попыталась заикнуться, что завтра приходить не стоит, поскольку расплатиться им с доктором нечем, тот сердито посмотрел на молодую женщину, шмыгнув носом так, что подскочило и тут же вернулось на свое место пенсне. – Не извольте беспокоиться, сударыня, я клятву давал помогать страждущим, да и Василий Сергеевич все наперед уплатили-с.
Удивленная сверх меры благотворительностью le grand ami de André, Мари закрыла дверь и решила все выяснить у мужа, когда тот полностью оправится от болезни.
Граф Чернышев дошел по Большой Никитской до бульваров и медленно направился к дому. Сначала хотел кликнуть «лихача», но потом передумал и так и брел до Мясницкой в растрепанных чувствах, ничего и никого не замечая кругом, пока неожиданно на углу улицы не был окликнут: «Барин, а барин, Василь Сергеич, барин, ах ты, Господи!».
Граф поднял голову, остановился и едва не сшиб сухонькую старушку, которая все причитала «Василь Сергеич, вот радость-то, Василь Сергеич».
– Я это, нянюшка, я, а ты куда собралась-то? – он улыбнулся по-доброму: няня вырастила и его, и всех остальных детей Чернышевых, и все ее очень любили.
– Дык, барин-то в гостях у князя по-соседству, аменины внучки Дмитрий Сергеича, а я племянницу навестить. Недалече тут, у Харитонья. Там и службу постою, дюже голосисты певчие у Харитонья-то. День-то какой ныне, батюшка-барин, хороший, соколик наш домой возвернулся, – старушка достала из кармана платок и вытерла повлажневшие глаза. – Утресь как солнышко заиграло, так и помнилось мне – что-то хорошее случится. – Она снова радостно посмотрела на графа.
– Думаешь, хорошее, Аннушка? Ну коли так, ступай, помолись у Харитония. – граф протянул нянюшке мелочь. – За Андрея болящего помолись.
– Помолюсь, соколик, помолюсь, нешто не помолиться-то. И за Андрея, и за Василия, – кивнула она и засеменила наискосок через улицу, продолжая причитать, – вот радость-то, вот радость.
Василий сначала хотел сказать Аннушке, чтоб за него не молилась, но отчего-то не стал, а просто махнул рукой и пошел к дому.
– Батюшки святы, Василий Сергеевич, – дворецкий Тихон радостно заулыбался молодому барину. Его сиятельство в гостях у князя Беклемишева по случаю…
– Знаю, Тихон, знаю, Аннушку встретил, все как на духу доложила, – улыбнулся граф старому слуге. – А что вещи мои?
–Лихач-то? Привез, барин, вещи, только чьи, не сказывал, думали, в гости кто, велели в гостевые покои отнесть, – замялся дворецкий. – Не признали, что ваши.
– Ничего, Тихон, пусть в мою комнату перенесут. Ванну и одеваться. Сюртук. Пойду тоже Гликерию Александровну поздравлю, – Василий пошел по ступенькам наверх, уверенный, что дворецкий тут же распорядится.
– Вот маменька обрадуются, – не сдержался Тихон, и граф усмехнулся, услышав эти слова. Да уж, маменька точно обрадуется, она очень переживала его отъезд, и кутежи, и безденежье. «Васенька, дорогой, губишь ты себя, Христом Богом прошу, отстань от дурных людей. Вернись домой», – всплыли перед глазами строчки одного из писем матери. Знала бы она, что тем дурным человеком был он сам, ее любимый Васенька. Дурным для других, но более всего – для самого себя. И это было тяжелее всего. С самим собой следовало ему ужиться, себя понять и смирить, а это было практически невозможно.
После ванны Василий спросил чаю и холодного мяса, решив появиться у Беклемишевых позднее – к самому балу. Потом тщательно оделся, долго выбирая жилет и завязывая шейный платок замысловатым узлом: граф видел такой в Ницце у французского посланника и непременно хотел повторить, не допуская слугу завязать обычный.
К подъезду подали автомобиль. И Василий Сергеевич, недавно прошедший пешком, почитай, полгорода, не стал возражать проехаться пару кварталов в моторе.
Особняк Беклемишевых был весь в огнях, от того зашедшему с уличной прохлады графу поначалу показалось, что в доме очень душно, и он даже хотел сразу выйти в сад, минуя бальную залу, но тут ее дверь отворилась, и на пороге появилось очаровательное создание с каштановыми кудрями, и огромными карими глазами уставилось на графа.
Минутное замешательство, и вот уже в глазах девушки мелькает узнавание, и радость этого узнавания:
– Василий Сергеевич, как неожиданно, – степенно произносит барышня, едва сдерживая плещущую через край радость и, потупив глаза, в которых пляшут озорные чертики, делает глубокий реверанс.
Граф растерянно смотрит на девушку и склоняет голову в поклоне, теряясь в догадках – кто она?
– Tante Pauline будет очень рада, идемте в залу, – тонкие девичьи пальчики осторожно опускаются на рукав его сюртука.
Лакей открывает дверь, и мажордом произносит, перекрикивая общий гур-гур
– Граф Василий Сергеевич Чернышев.
Василий слышит словно общий вздох по зале, смешки, хлопки, оживление. Оркестр начинает вступление к вальсу, и только граф собирается пригласить стоящую рядом девушку, как около нее появляется его собственный брат, этот несносный маленький Митя, и с разлету протягивает девушке руку, одновременно кивая старшему и проговаривая быстрой скороговоркой:
– Гликерия Александровна, это мой вальс, вы обещались.
– Конечно, Дмитрий Сергеевич, je me souviens (я помню (фр.)), – кивает Лика, вкладывает свою ручку в протянутую мужскую ладонь, кивает Василию, словно извиняясь, что уже ангажирована на этот вальс, и идет в центр залы, где строятся пары к танцу.
– Какая красавица Лика выросла, совсем невеста, – неожиданно около графа появляется его матушка Аполлинария Павловна, с удивлением взирая на то, как ее младший сын Дмитрий кружит в вальсе раскрасневшуюся именинницу, а старший не может отвести взгляд от этой пары.
Глава 4
Гости от Беклемишевых разъехались поздно – за окнами уже серел рассвет, потому что после бала был ужин, а потом устроили совершенно спонтанный музыкальный вечер в узком кругу. Все очень просили именинницу спеть, и Лика, хоть не сразу, но согласилась.
Подойдя в музыкальной гостиной к роялю, она стала перебирать ноты, чтобы спеть что-то любимое. Весь этот вечер и особенно бал был каким-то странным, сердце Лики переполнено было новыми, незнакомыми доселе чувствами, душа трепетала, хотелось одновременно смеяться и плакать. Началось это с приездом графа Василия и продолжалось по сию пору. Танцуя вальс с Дмитрием Сергеевичем, девушка нежданно почувствовала небывалое волнение – рука его, осторожно обнимавшая ее за талию, стала вдруг невероятно горячей, а ее собственная, лежащая на его плече – ужасно холодной. Они не сказали друг другу ни слова, только глаза – у обоих темные и глубокие – словно говорили между собой о чем-то. Лика понимала, что это против правил приличия – то, как смотрел на нее Митя, она внутренне чувствовала это, но взгляд отвести не могла, только подумала вдруг о том, что это Дмитрий Сергеевич, Митя, которого она знает, почитай, с рождения, наперсник едва ли не всех ее тайн. Митя, которого считала она старшим братом, – и так смотрит. И она сама чувствует необычайное волнение и стеснение в груди. Лике захотелось плакать, но бал еще продолжался, и вальс все звучал, и убежать посреди танца было бы верхом неприличия, потому она сдержалась, но едва музыка закончилась, попросила Митю вывести ее в сад, подышать.