Страница 47 из 78
Его не кормили, не поили. Мирт смиренно ждал своей участи и думал: как же глупо всё происходящее. Наговорил глупостей, будучи на взводе — сочли подстрекателем. Кто ж знал, что люди так отреагируют на его слова. Кто он для них? Они его даже не знали, и речь, которую он произнёс, была коротка и убога… но её хватило, чтобы начать бунт. Тьма, почему всё так повернулось…
— Отрицая порядок, данный нам Тьмой, ты признаёшь себя поборником Света, — произнёс женский голос. — Тебе нравится Свет?
— Нет, — проговорил Мирт. Пересохший язык еле ворочался у него во рту.
— Открой глаза, если тебе нравится Свет, смотри на него, наслаждайся им!
— Мне не нравится Свет…
— Громче!
— Я не за Свет!
— Повторяй за мной: «Я принадлежу Тьме! Я признаю её порядок идеальным и единственно верным!»
Мирт повторил.
— «Тьма моя мать, Тьма моя любовь, Тьма моя семья! Я более не преступлю её закона!» — продолжал диктовать голос.
Когда Мирт зачитал ещё сотню речёвок, чьи-то руки отвязали его от каменной плиты и толкнул вперёд. Мирт слабо прощупал сознание своего конвоира — кшатри, старше его — и тут же получил тычок в спину.
— Рискнёшь ещё — надену обручи.
Она отвела тридана куда-то — тот сам не знал, где очутился, потому что до сих пор ничего не видел, кроме жёлтых пятен.
— Раздевайся, — бросила ему тюремщица и куда-то ушла.
Мирт покорно стянул с себя рубаху и портки, протянул руки, чтобы нащупать опору — ноги еле держали его, затёкшие в камере. На него хлынула ледяная вода. Мирт сначала съёжился, но потом открыл рот и стал жадно глотать жидкость, которой его мыли. На вкус та была отвратно резкой и острой. Вода начала обжигать ему горло и желудок, но Мирт не мог остановиться, и всё пил и пил, пока не послышался скрип вентиля, и вода не прекратила литься.
— Ты всё ещё воняешь, — послышался голос тюремщицы. — Но тратить воду я на тебя больше не буду, не надейся.
Она опять начала толкать его в нужном направлении, не дав одеться, и вскоре опять приковала Мирта к его каменному ложу.
— Открой рот.
Тюремщица грубо запихнула что-то Мирту в рот. Обожжённым языком узник почти не чувствовал вкуса. С одинаковым успехом это мог быть как хлеб, так и носки.
— Глотай.
Мирт подвигал челюстями и еле проглотил сухомятку.
— Открой рот.
Опять безвкусная вата на языке.
— Глотай.
Мирт попытался, но на этот раз чуть не подавился — всё-таки он лежал на спине.
А тюремщица продолжала.
— Открой рот! Глотай!
Эту дозу Мирт проглотить уже не мог.
— Наелся, — констатировала тюремщица и ушла, оставив узника с полным ртом. Мирту нестерпимо хотелось сплюнуть, но он боялся, что ближайшая кормёжка будет нескоро, и продолжал держать еду во рту, пока не смог с ней справиться.
Этот процесс — речёвки, мытьё, возвращение в камеру, кормёжка — повторялся ещё несколько раз. А может, несколько десятков раз. Мирт не считал. Он представлял, что вовсе не заперт в камере, а путешествует на свободе, говорит с людьми, и те его слушают… И он становится значимым для Истории, как отец.
Сначала он действительно планировал эти будущие встречи, придумывал слова, какие скажет своим слушателям, готовым освободиться от оков вечного рабства — ведь теперь Мирт точно знал, что говорить им: он побывал на их месте, бесправным. Но время шло, злость уступала место смирению, и планы превращались в мечты, всё больше оторванные от реальности.
Когда мир для Мирта окончательно разделился на две части — реальную, где его тело беспрестанно страдало, и уютную-воображаемую, навсегда замкнутую внутри его черепной коробки — тюремщица не вернула его в камеру.
— Сядь здесь. И жди, — сказала она, приведя узника в новую для него комнату.
Мирт затих, боясь шелохнуться — даже ощупать, на чём он сидит, на стуле или скамье. Он вслушивался в мир вокруг, тот отвечал ему лишь далёкими голосами и шорохами. Ожидание не тяготило его. Что угодно, только не снова та яркая комната!
— Привет.
— Нефрона! — Мирт расплылся в улыбке. — О, небо и мерцалки, как же я рад тебя слышать!
— Почему ты на меня не смотришь?
— Не могу. Лучше расскажи, как ты?
— Я закрыла то дело с травницей из Ведьминой Пущи. И мне всё-таки дали должность младшего следователя, — сказала Нефрона.
— Ура! Я так рад!
Его счастливая мина дико смотрелась на измождённом лице, на которое паклей ниспадали мокрые, спутанные волосы. Нефрона глядела на Мирта с тем сопереживающим презрением, с которым она раньше могла взглянуть на тощую крысу, пробравшуюся в кладовые замка, и там же прихлопнутую мышеловкой.
— Была маленькая проблема из-за Фарлайта, но всё обошлось.
— М?
— Его вроде всё-таки поймали за тьмохульничество. И раз мы с ним друзья, меня тоже допросили.
— И что ты рассказала?
— Всё.
— Что — всё?
— Что он постоянно вёл еретические разговоры, отрицал закон, подбивал меня даже оклеветать судью в деле о травнице… но я всегда его отговаривала и не поддерживала.
— О, Неф… а ты не думала, что твои показания, может, решили его судьбу?
— Мою судьбу они тоже решили. Причём в лучшую сторону.
Её голос был очень злым. Мирт опасливо прощупал её: обида, боль, разочарование и… что-то ещё, но он не мог разобрать, что конкретно.
— Похвально, что ты не жалуешься, — сказала Нефрона, помолчав. — Я же вижу, тебе пришлось несладко.
Тридан наконец позволил себе горестно вздохнуть.
— Знаешь, я пришла сказать, что у меня теперь есть связи. Я познакомилась с нужными магами в суде… Я договорюсь, и тебя скоро выпустят.
— Спасибо, — проговорил Мирт. — Ты не думай, я не еретик, это случайно вышло.
Противно скрипнул отодвигаемый стул.
— Видишь, ты не пожелал вызволить Рема, а я тебе помогаю, — сказала девушка.
— Я… я очень признателен…
Но Нефрона уже ушла. Только тогда тридан понял, что за компонент в сознании Нефроны он всё не мог разобрать — чужая воля.
Тюремщица вернула безропотного узника назад в камеру и опять пристегнула к каменной плите. Мирту показалось, что на этот раз свет стал более тусклым… или он уже начал слепнуть?
Нефрона сдержала своё слово: Мирта освободили. Тюремщица ещё раз повторила с ним лозунги во славу Тьме.
— Ты, верно, думаешь, что это — только формальность. Но если я уловлю в твоём голосе фальшь… Знай, я смогу сделать так, что ты забудешь своё имя, но не речёвки, — сказала она напоследок.
Хотел бы Мирт видеть и запомнить ее лицо, чтобы потом, когда он будет готов, вернуться и поквитаться, но глаза всё ещё видели одни размытые контуры, будто вокруг тридана постоянно стоял густой туман.
— Вот твоя сумка. Всё, свободен.
— Могли бы и повежливей со мной, — проговорил тридан. Хотя бы в память моего отца. Он совершил подвиг в битве при Фреолью.
— Да? — вдруг заинтересовалась тюремщица. — В чьём отряде он был, не знаешь?
— Флиатара Шрама.
— Надо же, как Тьма тесна. Я тоже билась под началом Фли. Что ж ты сразу-то не сказал?
«И правда, почему я сразу не сказал?!» — мысленно вскричал Мирт.
— А как его звали-то? — продолжала расспрашивать кшатри.
— Шемиар.
— Шамиар, Шемиар… Чёрт меня дери, но я такого рыцаря не помню.
— Он даже не был рыцарь, — гордо добавил Мирт. — Он был тридан. Я унаследовал касту.
Тюремщица молчала, и Мирт заволновался. Неужто Флиатар Шрам всё-таки солгал?
— Ты хочешь сказать, что твой отец — бард-тридан из отряда Фли под Фреолью? — наконец сказала она. Её интонация была какой-то странной, но это только обрадовало Мирта. «Ей даже не верится!» — подумал он с радостью.
— Да, да, именно! Он был бард!
Вдруг его оглушил хохот тюремщицы. Она заливалась так, что стены тюрьмы чуть не рассыпались. Судя по звукам и по движению цветного пятна перед Миртом, она ещё и билась об стол, не в силах сладить со своей истерикой.