Святой

  Крон-граф истошно вопит, несколько раз вздрагивает, как от ударов, едва не падает на пол.

  Но это уже не столь важно.

  Теперь ощущение, что его целиком окунули в едкую, сдирающую кожу и пронзающую мясо жидкость, крепнет. Настоятель распрямляется, опускает руки и стоит, не делая ни единого движения, застыв наподобие статуи.

  Внутренний огонь окатывает его, жжёт и снаружи, терзает, убивает, но... не может убить.

  Крылатый демон со скрежетом отбрасывает искалеченные остатки цепи со звездой, воет и пытается ещё раз прорваться к Скориану. И вновь безуспешно.

  Настоятель закрывает глаза, всё так же не двигаясь. Теперь он словно путешествует мысленно где-то внутри себя, по огромному безлюдному складу, стены которого до потолка уставлены шкафами с закрытыми ящичками. Никаких обозначений, ничего. Стеллажи и ручки - потяни нужный, если ты его знаешь.

  Скориан идёт долго, сворачивая из коридора в коридор, везде одна картина. Наконец останавливается и открывает один из ящиков, вытягивает его на локоть наружу. Багровый клубок вновь проявляется на ладони, уже не жгучий, но безмерно опасный. Настоятель легко роняет его в ящик и задвигает тот на место.

  - Хвала Создателю, Единому и Непогрешимому! - говорит Скориан и открывает глаза.

  В разбитое окно, ломаясь лучами на висящей на одной петле изувеченной раме, во всю светит нежаркое осеннее солнце. Келья разгромлена полностью, сплошь обломки досок, чернильное пятно посередине, рассыпавшиеся звенья цепи, смятая и расплющенная звезда у стены.

  - Где я? - жалобно спрашивает граф и маркиз. Он похудел за ночь не менее, чем наполовину, щёки запали, кожа обтянула череп. Даже усы, ещё ночью роскошные, торчащие в стороны, обвисли, будто облитые липкой смолой. Камзол на груди порван в клочья, через огромные прорехи виден словно выжженный на груди тот самый мерзкий бесформенный узор, но уже без главного - без клубка в центре.

  - Вы в безопасности, Мартин. Дальше вам поможет братия.

  Скориан проходит по келье, берёт на руки еле живого, трясущегося котёнка с застывшим в зрачках безумием, и прижимает к груди:

  - Успокойся, малыш, ты-то здесь точно ни при чём. Как же тебя назвать?

  Крон-граф с трудом сползает на пол, пытается стоять, но не может. Его, едва не упавшего лицом вниз, подхватывает брат Еклиз, на помощь приходят и остальные.

  Слава Создателю, никто не задаёт вопросы. Никто не обращается к самому Скориану.

  Никто не...

  А настоятелю мучительно хочется теперь не только убивать и насиловать, жечь людей в забитых снаружи намертво избах и на кострах, топить в кипящем масле, вздёргивать на дыбу и полосовать остро отточенной бритвой в ночных переулках Римаута, продавать своих и чужих детей, вырывать зубы и отрезать языки, рубить руки и ноги, пытать и мучить, обращаться в волка лунными ночами и стоять в углу пентаграммы, вызывая зло. Нет, это всё остаётся внутри, накапливается с каждым увечным душой, с каждым, эту самую душу по дури и жадности продавшим.

  С каждым грешником.

  С каждым ящиком бесконечного склада.

  Теперь ему хотелось сыграть в пике-пике, да на всю катушку, поставив на кон обитель и братию.

  Но, конечно, этого не будет. Пока - или никогда - как повезёт. Насколько Единый плотно запечатал тот самый склад в душе Скориана, никак, конечно, не годящегося в святые, настолько далеко и отодвинут этот страшный момент расплаты за спасение остальных.

  - Если не возражаете, уважаемый, я назову его Мартином, - качнул на руках свернувшегося клубком котёнка настоятель. - Такая вот причуда. А вы живите дальше праведно, если получится... И с картами осторожнее, они до добра не доведут. Держащаяся на соплях рама окна скрипит и всё-таки обрушивается на пол, но никто даже не вздрагивает.