Святой

  Настоятель Скориан, вопреки всем правилам, был официально признан Святым ещё при жизни. Лично конвенарх Церкви Единого Создателя во всём блеске властителя приезжал в прошлом году в их скромную обитель, собрал братию и объявил. И семилучевую звезду повесил на шею Скориана, на тяжеленной цепи, всё, как полагается.

  - Носите, Святой, заслужили!

  Только вот... Сложения Скориан хрупкого, голову не поднять, если носить эти пятнадцать стоунов золота, эмали и слишком броских - на его вкус, конечно, многие бы поспорили! - драгоценных камней. Да и пустая это роскошь, ненужная... Поэтому повесил на крюк в келье, пусть так.

  А сам продолжил своё скромное служение: молитвы, посты, приём страждущих и редкие, но необходимые выезды в окрестные деревни и замки. До коронного города Римаут добирался не чаще раза в год, да и то было испытанием для души и благочестия. Очень уж греховно там всё: вороватые содержатели питейных и прочих заведений, гулящие девки, вечно пьяный бургомистр. А уж уличные музыканты и иные лицедеи!..

  - За грехи наши это, за грехи, - приговаривал Скориан, стараясь и молебен не затягивать, и от приглашения на пир в ратушу отделаться как-нибудь... вежливо. - Спаси Создатель чад своих неразумных семью лучами благодати!

  Господь Единый помалкивал в ответ, ну да и не ждал новоявленный святой ничего такого. Пятьдесят три года прожил, понял, что не откликнется.

  - Кис-кис, тварь неразумная! Ну-ка перестань!

  Это уже котёнку. Принесли братья в келью по его же, Скориана, просьбе. Чтобы веселее вечерами было. Но - дюже игрив неразумный, сшибает всё, третьего дня чуть чернилами весь стол не угваздал. И сейчас вот разбегается, наклонив ушастую и лобастую головку, подпрыгивает и норовит когтями звезду уцепить. Еле касается, мал ещё, награда на цепи раскачивается не хуже Святого маятника в столичном соборе, ещё больше интерес разжигает.

  - Вот дурень-то, прости Единый, - ворчит Скориан и начинает отгонять котёнка в сторону. Где добрым словом, а где и носком грубой неудобной сандалии. Стучат подошвы по каменному полу, будто танцует святой запретную для всех служителей сарамонгу.

  - Настоятель! - доносится из открытой двери. Святым братии он себя звать запретил настрого, под угрозой изгнания, поэтому так и окликнули. По должности.

  - Что? - застывает Скориан в нелепой позе: одна нога согнута, вторая приподнята, а ещё и руки растопырены. Сквозняк из открытой двери качает пламя толстых свечей, теребит хохолок седоватых волос на затылке - от верхушки лба-то выбрито всё согласно канонам до самого затылка.

  - К вам... - брат Еклиз мнётся, не зная, как лучше доложить. - Посетитель к вам, настоятель. Дворянин, похоже.

  - К ночи? - удивляется Скориан, но руки опускает. Да и обеими ногами теперь на полу, принимая позу пусть не важную, но соответствующую сану. - Что за спешка? Завтра после заутрени приму.

  Котёнок, поняв, что становится людно, несётся бегом к двери. Если бы не шустрый брат Еклиз, умчался бы, лови его потом по всем трём этажам обители. А так попался, устраивается вон на руках, еле слышно мурлыкает.

  - Говорит, дело спешное. Спасение души, настоятель, такими вещами даже мирские не шутят.

  - Посади его на стол, что ли... - задумчиво говорит Скориан, имея в виду пушистого бесёнка, а отнюдь не ночного гостя. - Веди сюда, что ж поделать.

  Спасение души - дело такое. Видимо, прижало что-то дворянчика, грехи на тёмную сторону волокут. Сами не справляются, вот и бегут к нам.

  Брат Еклиз сажает котёнка на стол, кивает и скрывается в коридоре, не забыв притворить дверь. Пламя над свечами успокаивается, останавливается танец теней в келье. Лепота, первый час ночи, спасибо Единому, скоро и новый день.

  Шаги в коридоре слышно даже из-за прикрытой двери: звонко щёлкают по камню подковки сапог - ну точно дворянин, не крестьянин же так обуется! Грубый голос что-то уточняет, какие повелительные интонации, однако! Не простой дворянчик, некто из сильных мира сего.

  - Здесь, что ли? - спрашивает гость.

  - Да, ваше великолепие. Настоятель ждёт вас.

  Когда они заходят, Скориан уже сидит за столом, гладит разомлевшего котёнка - надо бы ему имя какое дать, да всё недосуг.

  - Ты это... Монашек, иди, у нас разговор сложный, - бурчит гость. Футов шести роста, крепкий, плащ понизу весь грязью забрызган. Торопился, стало быть. Лицо... Да обычное, лет тридцати пяти господин, с роскошными усами и бородкой клинышком. Даже в неярком свечном свете виден шрам: от левой брови и по щеке полосой. Шпагой, похоже, нарисовано.

  Настоятель кивает ожидающему брату Еклизу: иди, иди, разберусь. Тот молча уходит, закрывая дверь.

  - Садитесь, мне неудобно задирать голову при разговоре, - тихо говорит Скориан, свободно рукой перебирая чётки. Волнуется гость, видно же, что напряжён.

  - Я... Мне... А впрочем, да! - выпаливает дворянин. Ищет глазами, куда сесть, подтягивает, скребя по полу, грубый табурет и падает на него. Доносится густой дух немытого тела, лошадиного пота, кожи и довольно дорогих духов. Амбре ещё то, но настоятель не морщится.

  - Как вас зовут? - спрашивает Скориан. Он опускает вежливое "ваше великолепие" и прочую мирскую суету.

  - Крон-граф Лемелье, маркиз Ансс.

  - Всё это мишура и мирские клички. Мне нужно имя при осенении звездой, славься лучи Единого.

  - А-а-а, имя? Мартин. Как батюшка и дед. У нас это в традиции.

  - Прекрасно...

  Котёнок тоже принюхивается к гостю, чихает и спрыгивает со стола, норовя оказаться подальше. Граф и маркиз недоумённо оглядывается по сторонам: ну да, извини, никакой роскоши - узкая койка у стены, стол, шкаф с манускриптами и звезда на цепи на крюке. Вот и вся обстановка. Ну и приоткрытое высокое узкое окно, из которого веет прохладой ранней осени, сырой землёй и запахами скошенной травы.