Страница 10 из 12
У Михаила Семёновича голова шла кругом. Он не чувствовал себя готовым к браку, не знал, где ищут невест, и не имел в России обычного контингента тётушек, которые брали подобные хлопоты на себя. Вчера пришло известие о смерти в Москве генерала Дохтурова, крайне опечалившее графа. Отчего-то сейчас вспомнились не его боевые заслуги, а курьёзная история женитьбы.
После кампании 1807 года Дмитрий Сергеевич оказался без дела в Питере. И даже подумывал об отставке. Родных у него не было. Круг знакомых, помимо армии, не то что узок — вовсе никаков. Пятый десяток на носу. Поступать на статскую службу поздно, да и тяжело — изранен. Ехать в деревню — совсем обабиться. Тут в столицу пожаловало многочисленное семейство князя Оболенского, с которым в былые годы Дохтуров водил дружбу. Сам князь был уже совсем старенький. А всем в доме заправляла его супруга — Екатерина Андреевна, важная барыня, державшая шестерых сыновей, четырёх дочек, их жён, мужей и несметный выводок внуков огромным кланом, где все купались в её широчайших объятиях, подчиняясь не давящей, но и не отпускающей силе. Встретившись как-то на улице с этой флотилией дамских зонтиков и детских соломенных шляп, генерал был узнан, обласкан и приглашён в гости на званый вечер.
У Оболенских собирались в пять. Дохтуров пришёл, был заново всем представлен, после чего сел в сторонке на стул и стал сидеть, глазея по сторонам. От природы он был человек тихий и не любил обращать на себя внимание. Рост имел невысокий, тело плотное, физиономию обыкновенную, а поскольку никогда не надевал все ордена, то и приметить его было мудрено. Невдалеке поместилась на стуле одна из младших барышень Оболенских — княжна Марья Петровна.
Когда молодёжь пошла танцевать, она осталась недвижима и только покусывала краешек бумажного веера.
— Отчего вы не танцуете? — осведомился у неё Дмитрий Сергеевич.
Девушка промолчала, зато бежавший мимо с обручем пострелёнок бросил:
— А она у нас хромая!
— Я тебе уши оборву! — возмутился генерал. — Я видел, как твоя сестра поднималась по лестнице. Никакая она не хромая.
Тут княжна вмешалась в разговор и примирительно заявила, что брат говорит правду. В детстве она неудачно прыгнула с крыши сарая и сломала ногу. Ей удалось научиться ходить так, что хромота почти незаметна, и даже неплохо ездить верхом. Но вот танцевать достаточно ловко не получается.
— А не сыграть ли нам в шахматы? — предложил Дмитрий Сергеевич, чувствуя обязанность развлечь невольную собеседницу.
— Шахматы — игра мудрёная, — робко заметила Марья Петровна — Мне, помнится, показывали, как ходит конь. Но я не уверена, что смогу составить вам партию.
— Всё лучше, чем в углу сидеть, — простодушно подбодрил её Дохтуров.
Сначала барышня не знала, как и справиться с фигурами, бросала все пешки в наступление, оставляла короля без защиты и совершала иные простительные глупости. Но уже на третьей партии сумела поставить соперника в довольно сложную ситуацию и искренне радовалась его недоумению.
После танцев гости пошли к столу. Дохтуров и княжна не заметили перемены звуков вокруг. Они сражались, отделённые от всего мира пыльной, бархатной портьерой у колонны, не были никому заметны и никого не замечали. Когда спустя четыре часа князь и княгиня Оболенские, уже проводив всех приезжих, приблизились к тихому уголку, из него слышалось:
— А я вас предупреждал, мадемуазель, что вы напрасно оголяете левый фланг! Надобно было прикрыть его ладьёй! Но вы же ничьих слов не изволите слушать. Вы всё знаете сами. Вот вам и мат, голубушка. Нечего шмыгать носом!
Обнаружив, что гости разъехались, а он один обременяет порядочных людей, Дохтуров смутился хуже некуда. Но княгиня всегда умела спасти положение.
— Спасибо, Дмитрий Сергеевич, что развлекли нашу дурёху, — сказала она. — Заезжали бы вы к нам почаще. Ведь мы как-никак родня.
— Какая же мы родня? — удивился честный Дохтуров.
— Все друг другу какая-нибудь родня, — заверила его княгиня. — Если сядем ладком да начнём считаться тётушками, то непременно отыщем. Так что, ради бога, приезжайте запросто. Видите, какой у нас тут Содом и Гоморра: детей прорва, вечно заваривают то шалости, то поездки. С ними не соскучишься.
Всё это весьма озадачило генерала, но от нечего делать он стал заезжать к Оболенским. И даже участвовал в их легкомысленных предприятиях — катался на яхте по Неве, ездил смотреть цыган в Царское, опробовал с детьми гигантские шаги в саду. Но более всего — играл с Марьей Петровной в шахматы. Он так привык видеть её кругленькое личико склонённым над доской, следить, как она прикусывает нижнюю губку или дёргает упрямым маленьким подбородком, что считал день пустым, если не встречался с княжной.
Два месяца промчались мимо, и вот случайно от детей Дмитрий Сергеевич услышал краем уха, что Машеньку в доме уже дразнят «генеральшей». Это несказанно смутило Дохтурова, сутки он промучился мыслью, а не скомпрометировал ли ненароком девицу своими частыми визитами? Потом неделю трусливо не являлся к Оболенским. И, наконец поняв, что вторую седмицу без Марьи Петровны не снесёт, пришёл с повинной головой.
Княжна выслушала его молча. И вот когда Дмитрий Сергеевич уже думал, что отказ состоялся, вдруг повисла у него на шее. Всем известная своим непосредственным нравом, Машенька посчитала излишне потуплять взоры и разыгрывать смущение. Она визжала и чмокала жениха в щёки, повторяя: «Какое счастье, что вы решились! А то я думала, что придётся делать изъяснение первой!» Свадьбу сыграли уже в Москве, куда всё семейство перебралось под зиму. Оболенские были рады за дочь и горды приобретением собственного героя. Дохтуров вошёл в их дом необычайно легко, точно до сих пор его место пустовало и вот наконец было занято. Дети висли на нём, требуя лодок и качелей, княгиня советовалась относительно хозяйственных забот. Сам же Дмитрий Сергеевич с гордостью посматривал, как округляется его жена, грозя на исходе лета осчастливить первенцем.
В России, навещая Дохтуровых, граф имел случай убедиться, что Марья Петровна действительно боготворила мужа. Одиннадцать лет они провели в ненарушимом согласии, а когда Дмитрий Сергеевич скончался — тихо, как и жил после войны — вдова посвятила себя воспитанию четверых детей, благотворительности и поездкам на богомолья. Никакие мужчины уже не входили в светлую горенку госпожи Дохтуровой, но до седых волос она продолжала обыгрывать гостей в шахматы.
Отложив газету, его сиятельство уставился на адъютанта. Тот невозмутимо запечатывал почту вчерашнего дня малой графской печатью, разложив на коленях походный ларец-секретер.
— Саша, а ты собираешься играть свадьбу? — спросил Воронцов.
— Да, — ни минуты не колеблясь, отозвался Казначеев. — Как только вернёмся в Россию.
— С кем?
— Пока не знаю. Но тянуть не буду. Мне двадцать девять. Пора родителей порадовать.
— Но нельзя же так сразу…
Адъютант его не слышал.
— Там их пруд пруди! — радостно заявил он, явно пересказывая чужие восторженные басни. — На любой вкус. И девицы, и офицерские вдовы. Некоторые хотят взять даму постарше… Надеюсь, к нашему возвращению самых хорошеньких не разберут!
Коляска уже катилась по улице Шуазель, приближаясь к парижскому особняку Воронцова. Здесь вновь прибывшие должны были привести себя в порядок и не позднее пяти часов отправиться к Веллингтону.
Солнце лупило в окно, точно собиралось его выбить. День, по-весеннему яркий, с лёгким прощальным морозцем — как раз такой, какой нужен для катания с гор — порадовал бы любого. Но Арсений заранее мучился, предчувствуя перемену погоды. Его больная голова гудела, как наковальня, по которой вот-вот должны были ударить здоровенной кувалдой. Такое случалось часто — неустойчивый климат столицы превращал жизнь контуженого генерала в сплошную борьбу с мигренями. Мысли путались, на языке вертелось колючее иностранное слово «грандефлер», значение которого Закревский забыл, оно зудело, как пчела, и жалило в распухшие мозги. Как назло, именно сегодня приходилось тащиться на пустырь за Сенатской площадью!