Страница 51 из 97
— Вот так делается мировая история! — подумал Брюс, выводя свою полевую и полковую артиллерию в поход.
Великий визирь Балтаджи Мехмед прочно уселся на высокий турецкий барабан, велел подать подзорную трубу и через неё с наслаждением рассматривал, как стягивалась петля вокруг шеи русского царя. Лицо визиря лучилось покоем и святостью, как и полагалось мусульманину, совершившему недавно хадж в Мекку. Только его белые тонкие пальцы слегка вздрагивали, привычно разглаживая шелковистую, аккуратно расчёсанную бороду.
Стоявший за спиной визиря Понятовский глянул на его музыкальные пальцы и подумал, что великое доверие султана Ахмеда визирь приобрёл во многом благодаря этим пальцам, ловко перебиравшим струны сарбаза, музыка которого утешала уставшее сердце султана.
Пальцы обеих рук сплелись друг с другом и хрустнули: на том берегу Прута показалась орда Девлет-Гирея и кольцо вокруг гяуров сомкнулось.
— Теперь твоя очередь, Юсуп! — Визирь повернулся к стоящему по левую сторону, ближе к его сердцу, предводителю янычар — толстому и огромному турку, с лицом, иссечённым боевыми шрамами. С неожиданной для его фигуры ловкостью янычарский ага вскочил в седло и помчался с холма вниз, строить для атаки своих седергестов — неустрашимых янычар.
Понятовский, знающий турецкий язык, заметил стоящему рядом с ним генералу Шпарру, посланному королём Карлом в советники к визирю:
— Кажется, сейчас янычары пойдут в атаку, мой генерал!
— Но ведь это же глупость! — побагровел Шпарр. — Армия царя в ловушке, провианта у ней, как говорил перебежчик-немец, едва хватит на три дня, надобно лишь подождать, пока яблоко само упадёт в руки визиря! Переведите ему, что через четыре дня царь Пётр сам приползёт к шатру визиря с удавкой на шее!
— У меня счастливый день, и он ещё не закончился! — Визирь надменно отвернулся от советчиков-гяуров, которые хотели лишить его воинской славы. Он жаждал битвы.
— Что вы хотите, у визиря своя восточная логика... — устало пожал плечами Понятовский. — При известии о виктории султан обязательно спросит, велики ли жертвы победы, а если никаких жертв не было, то какая же это победа? Так скажет султан, и об этом думает сейчас визирь.
— Это сумасшедший дом, а не армия! — выругался Шпарр. — Вы только посмотрите, как этот Юсуп строит своё воинство: клином! На острие клина всего три великана-янычара, а за ними раз-два-три — четыреста шеренг, по десять, двадцать, сорок и сто янычар!
— Таким клином-свиньёй ходили в атаку, кажется, тевтонские рыцари, — вспомнил Понятовский историю.
— И Александр Невский разбил их! И, заметьте, у русских тогда не было пушек. А сейчас визирю не мешало бы вспомнить, что царь Пётр — опытный бомбардир! — Генерал Шпарр с досады даже рукой махнул, видя, что все его увещевания напрасны.
Визирь, краем глаза наблюдая за разгневанным советником-гяуром, возблагодарил Аллаха, что свейский король прислал к нему только этого генерала, а не явился сам. Ведь король ещё более несдержан, чем его генерал, и, по своей спеси венценосца, наверное, стал бы давать ему, великому визирю не советы, а приказы, И один Аллах знает, чем бы всё это кончилось.
В русском лагере тоже заметили странные построения янычар.
Пётр вскочил на высокую немецкую фуру (телеги были сдвинуты друг к другу и образовывали второе кольцо вокруг лагеря — в первой линии стояли солдатские рогатки) и крикнул Голицыну:
— Глянь-ка, никак свинью строят!
— Да ну! — Голицын влез на фуру и оказался рядом с царём. — И впрямь, свинья, словно на Чудском озере, только вместо псов-рыцарей — янычары!
— Что ж, не посрамим предков! Встретим не хуже, чем Александр Невский! — И, положив руку на плечо князя Михайлы, Пётр приказал: — Выдвигай полковые пушки, готовь картечь! А я сейчас слетаю к Брюсу и подтяну двадцатифунтовые гаубицы!
Но опытному Брюсу указывать было не нужно: он уже выдвигал гаубицы на западный фас, куда метила «свинья» янычар.
Орудия только успели установить, когда на холме раздались пронзительные вопли и с рёвом «Алла! Алла!» пятьдесят тысяч турок устремились на русский лагерь. Казалось, этот грозный поток всё сомнёт на своём пути: кривой ятаган сбреет под корень русский лагерь, опрокинет его в реку, где добьют гяуров татарские стрелы. Но когда до передового русского окопа оставалось триста метров, ударили картечью тяжёлые гаубицы Брюса. В плотной толпе янычар каждый залп, каждый выстрел прорубал просеку, но и через трупы, как огненная лава вулкана льётся через камни, толпа янычар, смешав все ряды, докатилась до окопа. И здесь из-за рогаток, установленных за окопом, громыхнул тройной залп русской пехоты. Били в упор — и сотни янычар, раненых и убитых, повалились в окоп, точнее, в ров перед рогатками. Атака захлебнулась, и толпа турок хлынула назад. Однако янычары оставались по-прежнему доступны для русской артиллерии, так как сзади напирали всё новые и новые шеренги. Толпа колебалась студнеобразно, готовая снова хлынуть на русский лагерь.
— Прикажи перейти на беглый огонь! — наказал Пётр Брюсу. — Бить двойным зарядом!
Брюс тотчас передал приказ по батареям, и пушки загрохотали с удвоенной силой. Петру показалось, что бомбардиры мешкают, соскочив с лошади, он сам встал к орудию, забил двойной заряд картечи, навёл. Гаубица рявкнула и откатилась, чадя жёлтым дымом. Доброе демидовское железо выдержало, ни одно русское орудие не разорвалось.
Турки попятились, но от окопа всё-таки не уходили. Время от времени какой-нибудь дервиш выбегал вперёд, увлекая за собой отряд янычар, и снова в упор били ружейные залпы пехоты.
— Государь, беда! У Алларта турки прорвали линию! — Гонец из соседней дивизии Артемий Волынский вырос из порохового дыма, точно привидение. Да и сам Пётр был хорош: лицо покрыто копотью, волосы растрепались, ярко блестели глаза. Он не сказал — прохрипел:
— Коня мне! — Но помчался не к Алларту, а к северному фасу, где стояла дивизия Репнина.
У Аникиты Ивановича за ручьём было тихо и спокойно. Лихие спаги попытались было перейти ручей, да завязли на сыром лугу, скрывавшем коварное болото. Стрелки на выбор перебили застрявших конников из ружей, и спаги более не совались.
Новгородский полк стоял во второй линии, развернувшись по батальонам. Здесь вообще было тихо, и только доносился дальний шум битвы.
— У Голицына, черти, атакуют, теперь у Алларта! — беспокоился Петька Удальцов и как бы невзначай поглядывал на полковника. Но тот невозмутимо курил трубочку.
За новгородцами, ближе к реке, стояло последнее укрепление — вагенбург, — ограждённое в два ряда повозками и экипажами, перед которыми был наспех вырыт неглубокий ров. Посреди вагенбурга высились шатры царицы и её свиты, слышались тревожные женские голоса. Сама Екатерина Алексеевна поднявшись на крышу кареты отважно обозревала поле сражения в подзорную трубу.
— Наши бьют турка нещадно! — пояснила она своей стоявшей внизу свите частые пушечные выстрелы.
— Ой, гляньте, у генерала Алларта янычары уже за рогатками! — вдруг завизжала востроглазая молоденькая фрейлина, которая со своей телеги и без подзорной трубы на версту вперёд видела.
— Цыц, сорока! — пригрозила Екатерина, но сердце её захолонуло. Увидела, как белые чалмы захлестнули одну линию траншей, другую и смяли рогатки.
Тоненькая зелёная линия русских солдат попятилась. В трубу увидела, как упал с лошади, нелепо раскинув руки, генерал Алларт. Екатерина покосилась на Аллартшу — слава Богу, близорукая немка ничего не видела, не то стоял бы в её бабьем воинстве уже великий стон.
— Ой, бабоньки! Турок на последние шанцы штурмом идёт! Возьмёт шанцы — быть нашим мужикам растасованным по галерам, а нам — по гаремам! — снова завизжала востроглазая.
Екатерина хотела было приказать рейтару из лейб-эскадрона, охранявшего вагенбург, взять негодную и посадить под арест в палатке, но в сей миг увидела в подзоре Петра. Тот мчался на своей Лизетте, выхватив огромный палаш, и, видно было, кричал страшно.