Страница 29 из 97
Только теперь, оставив Киев, Меншиков признался свой жёнушке Дарье Михайловне, что клятва та была двойная! Но Дарьюшка была жёнка верная и сразу же прикрыла своему муженьку рот ручкой белою, прошептав на ухо:
— Тихо, тихо, Сашенька! У царя уши длинные, а твои адъютантики, что скачут по обе стороны от кареты, итак всё время невзначай в окна заглядывают! А насчёт двойной клятвы — у Петра Алексеевича скорый брак с Катькой Трубачёвой пока не предусмотрен. Отъезжая из твоего дворца в Санкт-Петербурге, он дворецкому токмо одну записочку оставил: «Если волею Божией со мной что случится, выдать три тысячи рублей Катерине Васильевне и её дочери». Выходит, ты опередил государя, лапушка, и первым выполнил тайную клятву, женившись на мне! — Дарьюшка распахнула дорожную шубку, обнажила пышную белую грудь, прильнула к своему муженьку и так впилась ему в губы, что светлейший едва не задохнулся.
Поручик-ингерманландец, нескромно заглянувший в сей момент в окошечко кареты, отпрянул: и от смущения, и от страха. Видал он, как страшен может быть его полковой командир в минуту гнева, а уходить из привилегированного ингерманландского полка поручику совсем не улыбалось — ведь полк был личной гвардией светлейшего. Все сыты, обуты и одеты куда лучше, нежели в других драгунских полках, что поджидали Меншикова в Дубно.
Ежели драгуны ждали светлейшего князя в Дубно, то король Август II в великой тоске ожидал его прибытия в Люблине. А тоска у короля Речи Посполитой шла, как обычно, из-за пустого кошелька! Из Саксонии денег не поступало, поскольку саксонские министры готовились платить контрибуцию шведскому королю, царский кредит был исчерпан, а самое богатое польское панство после разгрома саксонской армии при Фрауштадте перебежало почти всё в лагерь соперника Станислава Лещинского. Среди последних перебежчиков был великий гетман Литовский Михайль Вишневецкий, так что и из Литвы помощи ждать было нечего. Царский же кредит, взятый Августом у царя Петра в Гродно, давно был истрачен па знатных пирах и великих попойках. И вышло так, что опять нечем было платить даже гвардейской кавалерии Флеминга, стоявшей вокруг Люблина.
Да что там жалованье офицерам и солдатам! Фон Витцум доложил утром, что у королевского повара и на обед злотых нема, а в долг его величеству даже мужики на осенней ярмарке, гудевшей под стенами королевского замка, товару не отпускают, и чем кормить короля сегодня, поварам неведомо!
Злой и голодный Август мрачно вышагивал по разграбленным залам (замок разграбила ещё армия шведского злодея) и размышлял, а не ускакать ли ему тайно во Львов — там крепко сидит воеводой его давний друг коронный гетман Синявский. И об обедах тужить не надобно — супруга знатного гетмана, обворожительная пани Елена-Эльжбета, по слухам, уже вернулась из Версаля и самолично заботилась о кухне муженька и его друзей. А стол у пани гетманши широкий, галицийский: рубцы по-львовски, поросёнок жареный с гречневой кашей, ветчинка карпатская, разносолы осенние: огурчики и помидорки, капустка и грибки белые. А наливок и вин венгерских — море разливанное! Август даже причмокнул, но опять загрустил: до львовской резиденции Синявских скакать двести вёрст, да и полный афронт ещё может случиться, ежели пан гетман Синявский последовал примеру Вишневецкого и переметнулся к шведам и Лещинскому.
Словом, за стол в ободранном зале (шведские гренадеры содрали со стен все шпалеры) король со своим фельдмаршалом Флемингом уселся в самом мрачном расположении духа.
Фон Витцум самолично поставил перед королём котелок с овсянкой и попытался пошутить:
— Солдатский обед, ваше величество!
— Не пойдёт! — прорычал Флеминг. — А где же солдатская норма? Где двести грамм гданьской?!
Так как король и его камергер грустно молчали, фельдмаршал выругался и вытянул из-за отворот высоких кавалерийских ботфорт бутылку с мужицкой сивухой.
— Коли по-солдатски обедать, ваше величество, так извольте отведать: первачок, мой денщик вечор из рекогносцировки привёз.
— Спёр, видать, твой Фриц первачок на мужицком подворье! — съязвил камергер.
— А хотя бы и спёр! — гордо повёл широкими плечами Флеминг. — Отведайте, ваше величество, слезу сразу вышибает!
Король глотнул и, точно, слезу вышибло — задирист был мужицкий самогон-первачок.
В это время на первом этаже раздался топот солдатских ботфорт. Фон Витцум вскочил и насторожился, как испуганный заяц: уж не шведские ли рейтары пожаловали?
Двери в столовую залу распахнулись, и вошла нарядно одетая дама: в вышитом серебром платье и накинутом на белоснежные плечи горностае.
«Живём! — радостно мелькнуло у Флеминга. — Да за один сей горностай можно закатить целый пир!»
— Откуда взялась такая душа-красавица?
Но тут же всеобщее недоумение рассеялось: из-за широкого дамского платья выступил весёлый подтянутый генерал с голубой андреевской лентой через плечо. И Август, и Флеминг, и фон Витцум радостно ахнули: светлейший князь, Александр Данилович Меншиков, явились! А перед стенами замка уже разворачивались эскадроны ингерманландцев.
— Ваше величество, — Меншиков сорвав треуголку, отвесил Августу учтивый поклон. Мгновенно охватив взглядом скудный стол, подумал: «Сейчас друг и сосед кредит просить будет!» Затем увидел, что королевский взор устремился на жёнушку. Представил:
— Вот, ваше величество, оженил меня в Киеве царь-государь. Дама знатной породы Арсеньевых, Дарья Михайловна.
— Поздравляю, князь, поздравляю! Такую красавицу в жёны взял! — Август вскочил из-за стола, подплыл к Дарье Михайловне и, вспомнив свою славу первого ухажёра Европы, склонился перед московской красавицей и поцеловал ей руку. Дарья Михайловна зарделась: первый красавец средь европейских монархов стоял перед ней. А Август меж тем уже заливался соловьём:
— Приглашаю вас, княгиня, за мой скромный солдатский стол. Пока вы в Киеве пышно свадьбы играете, мы тут стоим в первых рядах, защищаем вас от шведского нашествия!
— Ваше величество, мы, конечно, были бы счастливы видеть вас на нашей свадьбе, да вы так далеко стоите от Киева. Но я ваша должница и сейчас накрою перед вами наш свадебный стол.
Дарья Михайловна, как и её супруг, тоже догадалась, что у короля карманы пусты, ежели солдатскую кашу вкушает. Хозяйкой она была превосходной, и вскоре был накрыт пышный стол. Денщики натаскали из княжеского обоза копчёных колбас и ветчины, поставили жареного поросёнка и гуся, проворные служанки принесли с рынка корзины с зеленью и фруктами, а фрейлина Толстая купила на той же ярмарке букеты пышных георгинов и белых гвоздик. Княгиней был самолично открыт заветный погребец и оттуда адъютанты извлекли венгерские и рейнские вина, сладкий мушкатель и горькую московскую водку. Княгинюшка даже раскраснелась, командуя столовым парадом. Фон Витцум суетился рядом, лукаво повторяя:
— Ай, да хозяюшка! Мне бы такую жёнушку!
А светлейший князь утирал в тот час королевские слёзы в кабинете Августа.
— Вот видите, мой друг, как горько быть королём Речи Посполитой?! Казна пуста, сегодня на обед осталась одна солдатская кашица! — откровенно всхлипывал Август. Слёзы лились по его отёкшему после горького первача лицу.
— Но Пётр Алексеевич выдал же вам, ваше величество, в Гродно царский кредит! Куда он делся?! — удивился Меншиков.
— Да ведь после Фрауштадта, князь, мне пришлось набирать новую армию, одна гвардейская кавалерия чего стоит! Вот царский кредит и тю-тю!
— Что же, коли вы о деньгах зело скучаете, ваше величество, я дам вам десять тысяч ефимков из моего кошелька! — милостиво утёр королевские слёзы Меншиков. — А теперь пойдёмте в столовую залу. Чаю, Дарья Михайловна добрый стол уже нам накрыла: из поварни-то вкусно пахнет.
Меншиков гордо встал и двинулся к дверям. Король Август потащился следом, как жалкий должник за кредитором.
Полюбовавшись на щедро накрытый стол, он ласково кивнул Дарьюшке:
— Молодец, хозяюшка! Стол у тебя и впрямь королевский!