«…и компания»

— Думаю, что много говорить не приходится, да оно и к лучшему. Дела в упадке. Черное сукно больше не идет. Это может затянуться еще па десять — пятнадцать лет, и неизвестно, что будет потом. Все это знают, вся Франция узнала это сегодня. У нас нет ни средств, ни желания ждать целых пятнадцать лет. Так или не так?

Это «так или не так» не требовало ответа и не нуждалось в одобрении. Ипполит оглядел присутствующих.

— Продолжать работу с такими машинами, как наши, безумие. Через два года мы разоримся. Я не пошел бы на это даже в том случае, если бы в деле были только мои деньги и деньги Миртиля. А теперь об этом и вообще не может быть речи.

— Гм, — хмыкнул Миртиль. Старший брат многозначительно посмотрел на него.

— Значит, я предлагаю вам следующее. Мы ликвидируем дело.

И так как четверо его слушателей беспокойно задвигались, Ипполит продолжал тоном выше; он побледнел и старался пальцами левой руки приподнять парализованное веко над кроваво-красным белком.

— Повторяю, дело мы ликвидируем. В течение трех лет будем работать с четвертью наших станков и постепенно покроем расходы на оборудование. Тогда закроем лавочку, и фабрика будет про-да-на.

В наступившей тишине слышно было, как выбивают дробь зубы дяди Миртиля.

— Мы с Миртилем выходим из дела. Жозеф и Гийом справятся одни. Если ликвидация пройдет так, как мы рассчитываем, я куплю им в Париже банкирскую контору. Вот и все.

Все по-прежнему молчали, и тогда Ипполит прибавил, опустив парализованное веко и весь — от мощного затылка до подгрудка — налившись кровью.

— Замечу только, что я выхожу в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году из дела гораздо более бедным, чем был в семидесятом году, но поскольку каждый из нас с тех пор выполнял свой долг, я не стану никого упрекать и не буду больше распространяться на эту тему. Бог дал, бог и взял, да будет благословенно его имя!

Ипполит поднял свою огромную руку, и четверо остальных увидели, что он вдруг улыбнулся. Но тут произошло нечто неожиданное. Дотронувшись случайно до полей цилиндра, Ипполит вспомнил, что он все это время простоял с покрытой головой. Его улыбка погасла, он резким движением швырнул цилиндр на стол и, нахмурив брови, с выражением безграничного презрения посмотрел на сыновей.

Сыновья, как загипнотизированные, следили за каждым жестом отцовской руки. И сказали в один голос:

— Нечего об этом и думать.

— Что?

— Нечего об этом и думать, — повторил увереннее Жозеф.

— Бросить фабрику? — просипел Гийом. — Нечего и думать об этом, отец.

Из всех речей, которые когда-либо слышал Ипполит от льстецов, ни одна не произвела на него такого действия. Не сдерживаясь больше, старик крикнул:

— Теперь ты видишь, Миртиль, как они с нами считаются?

Миртиль застыл на месте, точно статуя оскорбленного достоинства. Но Жозеф уже закусил удила:

— Крайние меры хороши только при начале дела, а никак не при конце. Прошу вас, разрешите мне попробовать. Ведь я уже говорил со Штернами. И разве Гийом п дядя Вильгельм не заинтересованы в том, чтобы наше дело продолжалось?

Ипполит с ворчанием отвернулся и неопределенно мотнул головой. Жозеф счел это знаком поощрения. Он быстро продолжал:

— Черное сукно больше не продается? Чудесно! Будем делать цветное. Если покупатель не хочет «амазонки», дадим ему последние новинки.

Ипполит живо повернулся к сыну, а Миртиль выпрямился во весь рост. У Гийома не созрело еще никакого решения — он решил только бороться за отвоеванные позиции. Однако при мысли, что борьбу отныне придется вести на неприятельской территории, он побледнел, как мертвец.

— Безумие! Я думал, что ты умнее, — обрел наконец Ипполит дар слова.

— А почему бы нам не выпускать такой же хороший товар, как в Рубэ или в Англии?

— Никаких «почему». Это не наш товар.

— Будет наш.

— Это не по моей части!

— Будет по твоей.

— Я отказываюсь рисковать всем.

— И все-таки придется рискнуть. Гийом и я еще молоды, нам рано записываться в биржевые зайцы. Об этом нечего и думать.

— Значит, вы выбрасываете нас вон? — загремел Ипполит, хватая со стола цилиндр и взглянув на брата.

— Кто об этом говорит? — начал Гийом. Он уже пришел в себя. — Предложение Жозефа заслуживает обсуждения, и мы еще можем…

— Ты говорил об этом со Штернами?

— Штерны покупают на два года вперед половину цветного сукна, которое мы будем выпускать на пробу.

— Не желаю. Я не умею делать цветное сукно, — закричал Ипполит.

Жозеф бросил на стол связку разноцветных образцов.

— Разве так уж трудно его делать? Пхе!

Тот, кто увидел бы лица и жесты четырех фабрикантов, жадно склонившихся над измятыми кусочками сукна, понял бы многое. В глубокой тишине, прерываемой шумным дыханием, хищные пальцы ощупывали, мяли, раздирали по ниткам кусочки сукна, надеясь открыть в хитросплетении основы и утка тайну конкурента.

— Саржа, — прошептал наконец дядя Миртиль, растягивая на суставе согнутого пальца кусочек голубого сукна.

— Ну что же, господа фабриканты? Видели? Хорошенько все разглядели? Разве это так уж трудно?

— А как красить? — прошипел Миртиль, с отвращением глядя на Жозефа, как на ящера в банке.

— Красильщики-то на что?

— Окраска, по-моему, не такое уж сложное дело, — пробормотал дядя Вильгельм.

Ипполит резко вскинул голову и повернулся к шурину:

— А ты, что бы ты сделал на моем месте?

— Я бы доверился им, — просто ответил Блюм.

Ипполит зашелся от гнева.

— Так я и знал, — и проворчал себе под нос: — Лотарингию сразу видать — любит деньги загребать…

— Решено, — воскликнул Жозеф, подкидывая на ладони образцы, — делайте себе потихоньку черное сукно, а мы с Гийомом попытаем счастья. Если через два года мы не заработаем четыре миллиона, можете назвать меня идиотом.

— Речь идет только об одноцветном? — спросил Ипполит, начиная сдаваться.

— Речь идет обо всем, что поможет нам выбраться из ямы и не стать менялами и ростовщиками, отец.

— Если они воображают, что мы будем спать на наших черных сукнах, как корова в навозе, так они ошибаются, — сказал Жозеф, когда за старшими Зимлерами захлопнулась дверь. — Сейчас не время останавливаться на полпути. Или все, или ничего — только так стоит вопрос. Папа правильно сказал, что сегодня утром вся Франция узнала об этом. Триста французских фабрикантов в этот самый час обсуждают, что им предпринять. Человек пятьдесят решат бороться. Из этих пятидесяти — десять добьются успеха. Мы должны быть в числе этих десяти. Рынок будет принадлежать тем, кто вырвется в гандикап. Ну скажи, Гийом, разве плохо получается? Ждал ли ты такого оборота?