«…и компания»

Кровь горячей волной прилила к смуглому лицу Гийома. И маленький дядя Блюм, пусть он был не самый рассудительный из них троих, дал не один полезный для будущих дел совет.

Вся фабрика видела, как два старика Зимлера вышли из склада. Их смущенный и озабоченный вид не предвещал ничего доброго. Ипполит при первой же возможности ушел домой и заперся с Сарой. В половине двенадцатого весь Вандевр уже знал, что Зимлерам тоже не удалось ничего изобрести для своего спасения и общий крах немиуем.

Целых три дня шли бесконечные нудные споры, пока наконец папаша Ипполит не сдался, и целых три дня Элиза то томно склонялась в объятия Жозефа, то рыдала на груди Гермины. Жюстен даже похудел от волнения.

Между Вандевром и Парижем опять стал курсировать сам Яков Штерн. Вновь началась полоса тайных переговоров. Как из-под земли появились какие-то незнакомцы, они ходили по фабрике, глубоко засунув руки в карманы, с жадным блеском в глазах. Они говорили о затруднениях коммерческой жизни Запада, и все триста шестьдесят три депутата весьма удивились бы, узнав, каких только пороков и преступлений им не приписывают.

Как-то утром наемный экипаж заехал за Жозефом, и при разлуке было пролито столько же горьких слез, как и в доброе старое время. Перед отъездом Жозеф получил материнское благословение. Сейчас снова Зимлеры уезжали из родного дома на поиски фортуны.

Гийом, покусывая ус, не отходил от брата. Он не верил, что брату, одному, без него, удастся добиться успеха. Улучив минуту, он приблизился к Жозефу.

— Значит, ты можешь обойтись без моей помощи? — спросил он Жозефа, и в голосе его прозвучало обычное беспокойство и неверие в собственные силы.

— Конечно же ты мне понадобишься, Гийом. Но один из нас должен остаться здесь, старики окончательно потеряли голову.

Рука Жозефа нашла иссохшую руку брата, и пожатие сказало больше, чем слова.

Экипаж двинулся, подпрыгивая па булыжнике мостовой, но метров через четыреста Жозеф приказал кучеру остановиться.

— Господин Гектор еще не вставали, — сказал лакей, выскочивший на повелительный звонок гостя. — Но если вы, господин Жозеф…

Жозеф, не слушая, взбежал на крыльцо и, перепрыгивая через две ступеньки, обитые толстым ковром, поднялся по лестнице. Вот и знакомая дверь. Жозеф повернул ручку и произнес от всей души:

— Гектор, дорогой мой…

Спустив на коврик голые ноги, Гектор Лефомбер неподвижно сидел на кровати, весь погрузившись в созерцание собственной руки, — прижав к боку локоть, он смотрел на правую кисть, свисавшую из-под засученного рукава ночной рубашки.

Не удивившись приходу Жозефа, он поднял к нему па минуту свое правильное, немного лошадиное лицо и снова погрузился в прежнее занятие.

— Надеюсь, у вас рука не дрожит? Запыхавшийся от быстрого бега Жозеф ничего не ответил.

— Не дрожит? Вам везет, друг мой. Посмотрите-ка, болтается, как тряпка. Целых полчаса я стараюсь у-у-унять ее. Ясно как апельсин — я конченый человек.

Рука с красивыми бледными тонкими пальцами действительно дрожала мелкой, почти неприметной дрожью. И видеть это судорожное движение было мучительно больно.

— Полюбуйтесь-ка! Вы-то не Лефомбер. Не голубая кровь. Вернее — полуголубая. Взгляните, как ее трясет, а? Ее не остановить за все сокровища Вандевра. Быть здоровым, никогда ничем не болеть, беречься с юности, как пятидесятилетний старик, и в результате — вот вам. Зато мой папаша разыгрывал из себя денди вместе с Барбэ д'Орвильи[33] , а дед был первым хлыщом в императорской гвардии. Внук может гордиться. Смотрите! Смотрите! Забавно? А у вас не дрожит? Хотя у вас в жилах только зимлеровская кровь.

Гектор по-прежнему не отводил глаз от своей руки и даже не взглянул на гостя. Жозеф машинально хотел было тронуть свою кисть, но застыдился и засунул обе руки глубоко в карманы.

— Гектор, Гектор, дружок, да бросьте вы эти глупости. У кого из нас не дрожали руки хоть раз в жизни? Вы просто вчера немножко кутнули.

— Клянусь вам, нет! — воскликнул молодой Лефомбер, быстро вскинув на гостя глаза… — Клянусь вам, что с того самого раза… вы помните…

Жозеф покраснел.

— Помню… В конце концов эта самая дрожь не помешает вам дожить до ста лет, да и вообще чему она может повредить? Рука папаши Зимлера тоже дрожит…

— Да, но она не дрожала, когда ему было двадцать восемь лет.

— Должно быть, не дрожала. Но он плотничал, и еще как. Послушайтесь-ка моего совета, Гектор… Вставайте в пять часов утра и перепилите вязанку дров, прежде чем идти на фабрику; ручаюсь, что через месяц вы и думать забудете обо всех этих пустяках.

Гектор пожал плечами, и вдруг голос его сорвался, он почти завизжал:

— Вы, стало быть, не понимаете, что это значит? Не понимаете? А это значит следующее: через десять лет — палата для буйнопомешанного или колясочка, и лакей будет утирать мне платочком слюни. Тут расплата за все. И за моих блестящих предков, передавших мне дурную кровь, и за проказы их во времена Реставрации, за пригородные балы в Со и за кутежи Второй империи. Я конченый человек, — повторил он уже спокойнее. — Хватит об этом. Тема не из приятных. Кто вспомнит обо мне через сотню лет? Присядьте, мой друг. Я битый час продержал вас на ногах. И скажите, какой добрый ветер принес вас сюда в столь необычное время?

Гектор дружески пожал руку гостя и усадил его на стул. Он встал; из-под длинной ночной рубашки торчали худые белые волосатые ноги. Не будь на нем этого поистине комического наряда, самого нелепого из всех, что носят сыны Адама, — вид и манеры молодого Лефомбера сделали бы честь самому требовательному салону.

— Нет, спасибо, я не сяду. Я, видите ли, пришел… Хотя сейчас не время об этом говорить.

— Вот, ей-богу, чудак! Садитесь и рассказывайте.

— Я тороплюсь. Меня ждет экипаж.

— Вы уезжаете? В понедельник утром?

— Да, уезжаю — в Лондон.

— Что за нелепица!

— Вы совсем успокоились? Тогда я вам сообщу одну вещь… Только вам одному — этого никто не должен знать, кроме нас двоих: Вандевр пропал.

— Действительно, новость!

— Ладно. Подождите. Мы перестраиваем дело.

33

В первой трети XIX в. денди называли группу молодых людей, принадлежащих к высшему английскому обществу, которые считали, что обладают правом задавать топ во всем и особенно в моде. Дендизм — это конгломерат вежливой дерзости, флегмы и изысканного вкуса. Несколько позже дендизм распространился и во Франции. Французский писатель-романтик Барбе д'Орвильи (1808 — 1869) в своей пикантной книге «О дендизме и Джордже Бруммеле» описывает психологию денди.