Страница 3 из 14
– Эй, братан, иди, нальем.
Прямой повернул голову и окинул взглядом их столик: кроме двух полупустых кружек пива перед ними ничего не было. Он резко подошел и оперся кулаками о край столешницы. Молча, в упор, словно выстрелил, посмотрел на обоих. Несмотря на хмель, пацаны разглядели в его темных глазах что-то безжалостное и жуткое.
– Ну? – процедил Прямой, и желваки на его скулах задвигались туда-сюда.
Пацаны скисли. Один, пытаясь что-то исправить, достал из-под стола припрятанную там бутылку водки.
– Вот, у нас есть! – показал он и беспомощно замолк.
Прямой медленно потянул из-под его руки пивную кружку, также медленно занес ее над его головой и неспешно вылил содержимое на стриженную маковку; потом молниеносным движением ударил пустой теперь кружкой по обтекающему пивом черепу. Раздался хруст и звон битого стекла. Пацан, заливаясь кровью, рухнул на пол. Второй выскочил из-за стола. Он не пытался сопротивляться и лишь закрывал голову руками, но Прямой достал его косым свингом. Пацан покачнулся и упал лицом вниз. Несколько секунд Прямой тупо смотрел на побоище, на растекающуюся у его ног лужу крови, потом, не замечая застывшей рядом с трубкой в руке официантки, быстро пошел к выходу. Лишь когда он скрылся, какой-то толстый пожилой мужчина, прежде сидевший молча, выдохнул воздух и глухо просипел:
– Безобразие, милицию…
В машине Прямой попытался успокоиться, но короткая разрядка в баре не уменьшила злости. В голове все так перемешалось, что он никак не мог выудить оттуда ни одной здравой мысли: все прыгало, скакало, металось, не желая утихомириться. Послышался звук приближающейся сирены. «Менты! Пора сваливать». Он тронулся и свернул на Металлистов, боковым зрением заметив приближающуюся «скорую помощь».
На Некрасова, обогнув мэрию и Дом политпроса, он припарковался на стоянке и вышел из машины. Свежести как не бывало: воздух был пыльный, пропахший бензином и… раздражением, ощутимо сквозящим из окон и дверей градоуправления. Глубоко вздохнув, он сделал несколько круговых движений плечами. «Собраться! Собраться! «– приказал себе и медленно перешел дорогу. Что-то его беспокоило. Он уже перешел на другую сторону улицы, но смутное чувство тревоги заставило его обернуться и внимательно осмотреться по сторонам: «Нет, ничего». Он уловил лишь призывные взгляды двух встречных полуголых девиц, завлекающе-застенчиво ему улыбнувшихся. Он скорчил им рожицу, и девицы, взвизгнув, упорхнули, а он, ускорив шаг, пошел на переговорный пункт. Здесь было пусто: на глаза попалась лишь небольшая суетливая стайка цыган, да пара-тройка старушек. В голове уже выстраивался некий план, и он двинулся к междугородним автоматам…
Через пятнадцать минут, уже на улице, Прямой закурил и немного успокоился. Пара междугородних и несколько местных звонков кое-что проясняли: действительно, приехала какая-то питерская бригада и остановилась в отеле «Рижский». Вчера они гудели весь вечер в кабаке, и местной братве даже пришлось их слегка ставить на место. «Залетные, хотя и быковатые, – размышлял Прямой, – но без особой крутизны, раз удалось указать им на место, к тому же, никому не знакомы. Поставим в стойло», – решил он уверенно…
Почему-то ему вдруг захотелось посидеть на природе, в теньке, поглядеть на небо, покурить и спокойно подумать. Не часто у Прямого возникали подобные мысли, да что там говорить – лет уж несколько не бывало ничего подобного. Хотя нет – было! И совсем недавно. Проходил он, как припомнилось ему, через здешние места, будучи в совершеннейшей нетрезвости, и, испытав желание отдохнуть, прийти в себя, присел на одну из скамеечек, вспугнув парочку дохлых интеллигентиков. Но то по пьяни, а сейчас откуда? Кто его знает…
Не склонный к самоанализу Прямой бездумно подчинился и зашагал по зеленым аллейкам под сень старых деревьев раскинувшегося рядом Детского парка. Он прошел мимо качелей, пустых аттракционов и, не доходя клозета, повернул налево. У кирпичной стены, ограждающей открытую эстраду, он остановился. Раньше тут были скамейки летнего театра, поставленные рядами один над другим, но теперь их уже не осталось, и пустые цементные площадки, растрескавшиеся и позеленевшие, широкими ступенями поднимались по склону пригорка к стенам бывшего генерал-губернаторского дома.
Этот «оплот дворянства» еще в семнадцатом был разжалован в простолюдины, и в последние годы отдан псковской детворе под библиотеку, для благородных целей – читать и encore une foie читать. Прямому, правда, сейчас не было до всего этого ни малейшего дела. Он огляделся, ища, куда бы присесть, и тут в голове у него что-то защемило, да так что на мгновение в глазах стало совсем темно. Он покачнулся, но сразу встряхнулся всем телом, пытаясь избавиться от прихлынувшей вдруг слабости. Пахнуло чем-то резким и крайне неприятным: то ли серой, то ли паленой тряпкой. Он закашлялся, выкинул сигарету и, почувствовав дурноту, шагнул в сторону и присел прямо на зеленую каменную ступень. Верно, из-за дурноты он даже не обратил внимания на то, что парк вдруг как-то сильно опустел, скорее – совсем обезлюдел. Только что туда-сюда бегали неугомонные малыши, там-сям сидели опекающие их мамаши и бабульки и вдруг – вот те раз! – ни одной живой души. Небо потемнело, как перед грозой, а деревья как-то странно вдруг стали оседать, склоняться к земле и просто неприкрыто хищно потянули свои ветки, в его, Прямого, сторону. Он достал сигарету и почувствовал, что рука его сильно дрожит. «Да что это, в самом деле, – рассердился он сам на себя, – будто наширялся! Что же это?» Но, собственно, ничего еще и не было. Пока…
Так и не закурив из-за нахлынувшей тошноты, Прямой почувствовал, что уже не один, что рядом кто-то есть. Почему-то ему совсем не хотелось выяснять, кто это, и даже смотреть в ту сторону, но голова его сама повернулась, и ему ничего более не оставалось, как взглянуть на неожиданного соседа. Тот сидел опустив голову и надвинув на глаза темную широкополую шляпу. Поднятый воротник черного плаща полностью скрывал его лицо. Но Прямой уже знал, кто перед ним; волны страха подступали, накатывали, накрывали его с головой и перемешивали там все и вся, грозя сотворить сущую кашу…
Совсем медленно, куда медленнее той самой давешней выходки Прямого с пивной кружкой, незнакомец сдвинул на затылок свою почти ковбойскую шляпу и повернул голову. «Да не носил он никогда таких шляп», – промелькнула у Прямого сумасшедшая мысль, а потом он неожиданно для себя, растягивая слова, поздоровался:
– Здра-а-вствуй Па-а-вел Ива-а-нович…
– Здравствуй, Сережа, – Павел Иванович не мигая смотрел в упор на Прямого и неясно было: видит он что-то или нет? – Ты – здравствуй! А мне уж поздно.
– Да что ты, Пал Иванович, все ништяк, – также ровно продолжал Прямой, но на самом деле он уже находился где-то на самой грани безумия. «Бред, полный бред. Чушь…» – метались в голове мысли, как стая невесть откуда залетевших в комнату ласточек… Да, это был Павел Иванович Глушков, собственной персоной. Он же – Паша Крюк, мастер спорта по боксу, человек авторитетный и богатый, но… давно и безнадежно мертвый, года три как… И это он, Сережа Прямой, застрелил его тогда на берегу тихого лесного озера в глухом гдовском лесу. Из помпового ружья в упор картечью он буквально разворотил его на части и, упаковав в полиэтиленовый пакет, утопил на самой глубине… И Павел Иванович пропал навсегда, освободив место под солнцем для нужных людей, – как был уверен и сам Прямой и, с его слов, нужные люди… Ан, нет! «Неужели выжил? Чушь! Быть не может!»
– Правильно думаешь, Сережа, – глухо сказал Павел Иванович, словно прочитав его мысли, – не может быть, чтоб я выжил. Умер я тогда, действительно умер и угодил в самый что ни есть ад. Вот так, Сережа. Ты еще и не знаешь об этом, а я уж вкусил все положенные мне муки.
– Что? – прохрипел Прямой и схватился за горло: ему показалось, что оно вдруг стало сплошь деревянным и больше не пропускает воздух. – Что вы несете? Кто вы?