Зима, которая не ты

Это было характерно для маленьких площадок тех времен. Ты не слышал себя, не слышал других, и инструменты сливались в теплую ламповую кашу. Звук баса в «Окошках» приходил откуда-то из глубины зала, отражаясь от стен. Все-таки скорость звука меньше, чем скорость света.

Отстраивание звука в «Там-Таме» было отдельной, длительной манипуляцией, но и она не всегда помогала. Первый раз в «Там-Таме» мы с треском провалились – народ уходил из зала пить пиво. Зато следующий концерт, уже под осень, даже засняло немецкое телевидение. Наверное, пленка до сих пор валяется где-то в архивах. Концерт оказался потрясным – за лето мы сочинили кучу новых песен, и, без ложной скромности, я попробовал встать к микрофонной стойке.

Постоянные репетиции дали первые плоды, и это был успех. Куража добавляла наша труба, с трубой мало кто играл. Мы запомнились, и «Люблю Федерико» стала одной из лучших групп «Там-Тама».

Это был совершенно панковский клуб. Нас приютили там потому, что владелец клуба, бывший виолончелист «Аквариума», также не принимал традиционный русский рок. Но публика там встречалась порой отмороженная. Были нередки драки и налеты ОМОНа. Вламывались, как правило, с черного хода, через комнатку для музыкантов. Ставили к стенке и искали наркотики. «А в контрабасе что?» – спрашивали меня. Нет, они бы не нашли, так как я клал траву прямо в корпус гитары и все завинчивал.

У Гаккеля были свои трудности, и мы не хотели их добавлять. На него и так постоянно наезжали бандиты. Любой порядочный человек был вынужден искусно маневрировать между милицией и криминалом.

На тот момент это был единственный клуб западного образца. Здесь даже мыли туалет… Хотя там часто пахло марихуаной, и нередки были растаманские вечеринки, мы и сами иногда играли что-то вроде регги. Стены зала были хитро расписаны светящейся краской по черному фону. И обстановка была скудная, но очень творческая.

Осенью мы записались, и нас первый раз поставили на радио. Затем возникла некоторая пауза. Я продолжил свои занятия литературой. Это были в основном рассказы и сказки, и я сел составлять новый, уже третий сборник.

Денег ни от этого занятия, ни от занятий музыкой никак не предвиделось. «Люблю Федерико» следовало найти хотя бы директора. И он, – точнее, она, – не замедлила появиться.

ВИВАЛЬДИ

– Давно, давно хотел я навестить свою двоюродную сестру, Анастасию. Бывает так, что двум близким людям просто необходимо встретиться после долгого перерыва.

– Вы не виделись до этого четыре месяца, я знаю, она очень по тебе скучала…

– Я стосковался по Насте, если не сказать больше. Так хотелось прижать ее к себе, нежную, хрупкую, беззащитную.

– Ты прав, прав, ты же очень любишь ее.

– Я не видел ее год, или два, сам не знаю, как это получилось.

– Она так скромна, она само достоинство и женственность, ты всегда ценил ее.

– Мне было страшно неловко, что я не давал ей ничего знать о себе такое долгое время.

– Впрочем, ты догадывался: она перенесет разлуку спокойно.

– Но вот настали трудные времена, я не знал, как отделаться от всевозможных навязчивых образов и воспоминаний.

– Я видел, что что-то мучит тебя, друг, но ничем не мог помочь. Спал ты очень плохо и много разговаривал во сне.

– Я потерял душевное равновесие, и мне нужно было только одно – увидеть мою Настю, ненаглядную Настю.

– Утром, просыпаясь, ты чувствовал неимоверную усталость.

– И дни не особенно отличались друг от друга, беспросветные и тяжелые. Я угасал, и мне не могли помочь ни друзья, ни врачи, ни алкоголь.

– Только Настя, ведь верно?

– Я понял: единственное, что спасет меня – это свидание с моей сестренкой. Ее общество не раз позволяло мне восстановить душевный покой.

– Помнишь, получилось даже так, что она пригласила тебя сама.

– Надо ли говорить, как я обрадовался, когда Настя позвонила мне. Был первый час ночи. Она как будто почувствовала беду, надвигающуюся на меня.

– Я встретил тебя на улице: ты мчался, не обращая внимания на дождь, хлеставший по лицу, на страшное ненастье, царящее вокруг.

– Да, я быстро оделся и помчался к ней. Кругом было сплошное ненастье, но Настя ждала меня, нежная, хрупкая, беззащитная. Не помню даже, как я добрался до ее дома.

– Я встретил тебя в подъезде – ты буквально взлетел на пятый этаж, к луне, к звездам.

– Дверь в ее квартиру оказалась приоткрытой. Я осторожно постучал и услышал радостное: «Войдите!»

– С твоего лба падали на коврик капли. Ботинки пускали пузыри.

– Я сильно вымок, но я уже пришел.

– Быть может, ты вошел и быстро закрыл дверь изнутри на замок, как будто опасность преследовала тебя по пятам?

– Быть может. Навстречу мне выбежала Настя.

– Быть может, она еще была в расстегнутом пальто, как будто только что откуда-то вернулась?

– Быть может. Она скинула его на пол, бросилась мне на шею и расцеловала.

– Сказала тебе: «Здравствуй, где же ты был все это время?»

– Да, и я ответил: «Привет! Привет, Настя!» – и тоже поцеловал ее. « Давно не виделись». – « Как славно, что ты уже пришел. Ну, рассказывай, как твои дела».

– Ты ответил, что отлично, вот только устал немного.

– Комнату заливал мягкий неяркий свет. Мне всегда безумно нравилось, как Настя обставляет свою комнату.

– Соломенные абажуры, незамысловатые ткани, обои в цветочек, длинные Настины волосы – все это сводило тебя с ума, когда ты приходил к ней.

– Еще бы, красота такая! Я увидел, что в комнате ничего не изменилось. Только на столе появилась фотография в лакированной рамке. «Кто это?» – спросил я. «Мой дедушка, – ответила она. – То есть … наш дедушка». «Вот как». Я надел тапочки и с ногами залез в кресло-качалку. Мне вдруг стало невыразимо уютно.

– Ну, а дальше? Дальше?

– На Насте было легкое черное платье с поясом из той же материи, завязанным узелком сзади. Наверно, это одно из лучших ее платьев, сказал я ей об этом, и она улыбнулась. А зрелище действительно было приятным. Я всегда гордился своей сестрой, как она одевается, и не любил тех, кто не понимал ее вкуса.

– И что? Что с того?

– Настя выглядела великолепно и в то же время как-то сдержанно, хотя мне могло и показаться. В общем-то, это была та же самая Настя, которую я знал раньше: плавная и невозмутимая.

– Ладно, а потом, что потом? Надо думать, вы поболтали немного.

– Да, мы немного поболтали. О своих несчастьях не хотелось вспоминать.

– До того кто-то сказал тебе, что Настя устроилась куда-то на другую работу.

– «Что ж так? – поинтересовался я. – Снова хочется работать?» А она смеется. «Пойми, – говорит, – я хочу стать серьезнее. Стать положительной. Иначе я опять начала бы пьянствовать. Так было однажды: мои папа и мама очень испугались. Что случилось? Что стряслось? А ничего – их девочка опять потянулась к бутылке». «Рад за тебя, – отозвался я. – Такие люди, как ты, пьяницами не становятся. Они становятся алкоголиками». «Точно, – ответила она, снова засмеявшись. – Иногда так трудно бывает остановиться. Ладно, лучше расскажи, чем занимаешься. Как съездил тогда в Гатчину?» «В Гатчину? – удивился я ей вдогонку. – В какую Гатчину?» Настя была уже на кухне.

– И она разбила любимую чашку Зверева, не так ли?

– Я услышал звон оттуда, вылез из кресла и приплыл на кухню. Настя стояла там, прижав ладони к щекам. «Черт! – сказала она. – Это любимая чашка Зверева, как жалко».

– А ты не знаешь, кто такой Зверев, не так ли, друг?

– Кто такой Зверев, я не знал и не знаю. Какой-нибудь ее дружок.

– И ты помог ей собрать осколки…