Страница 10 из 16
– «Осторожно, не порежься, – сказала она. – Вот и все. Ладно, чего расстраиваться. Я приготовлю чай, а ты поставь какую-нибудь музыку».
– Какой прекрасный вечер, подумал ты.
– Я всегда гордился своим умением выбирать подходящую к случаю музыку. Я достал из шкафа пластинку: «Времена года» Вивальди.
– В комнате тихо зазвучала музыка. Ты уселся в кресло и закачался в нем.
– Настя принесла чай на подносе. Я снова залюбовался ею… Она когда-то много поила меня чаем. Добавляла туда какую-то травку. Отличный напиток, я поглощал его стаканами, он прибавляет мне энергии.
– А помнишь, как плохо было у Зверева? Чай кипятили в ржавом чайнике, и вода всегда была со странным привкусом. Мы вежливо спрашивали: у вас, наверное, чай с медом? (Хотя ты обо всем догадывался, тебя в таких делах не проведешь). «Нет, – следовал растерянный ответ. – Я ничего туда не добавлял». Ясно, что привкус был от сахара пополам со ржавчиной. Хуже не придумаешь. Ведь чай – это основа гостеприимства.
– Да, люди вроде Зверева предпочитают жить в экстремальных условиях, которые сами себе создают. Это оборачивается скверно. Но мы отвлеклись.
– И что же дальше? Ты поставил музыку, друг.
– «Давай послушаем музыку», – сказал я, и она выключила свет, не говоря мне больше ни слова.
– Ты слышал эту музыку давно, очень давно.
– Папа, когда я был еще маленький, много слушал Вивальди. Он у кого-то переписал пластинку на пленку – проигрывателя у нас не было – и включал по вечерам. Была зима.
– Ты уверен?
– Да, была зима и какой-то траур. Мама читала в углу книжку, папа чинил обувь на кухне. Вивальди навевал на меня тоску, и я шел гулять. Только потом я понял, что эта тоска может быть сладостной, дать спокойствие, которого иногда так не хватает. На улице хлопьями падал снег, небо вечером было совсем не темное, облака освещались светом огромного города. Дома играл Вивальди.
– И вы с Настей послушали потом еще одну пластинку.
– Да, только Вивальди.
– И ты мирно задремал в кресле, как в материнском чреве?
– Мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, как Настя вытянулась на диване.
– Быть может, ты почувствовал спокойствие? Умиротворенность?
– Быть может. Быть может.
– Но ты ведь – и я тебе в этом помог – придумал эту историю с Настей, ты все, все, все придумал. Ты не видел ее, и никогда не увидишь.
– Неправда. Уже все равно: я ее вижу, вот она, стоит рядом, моя сестренка.
– И что она говорит?
– Что все это неправда. Неправда.
Итак, это была моя давняя любовь Настя. Я втрескался в нее еще на первом курсе. И по ней сходил с ума весь матмех. Стоило этой зеленоглазой блондинке из Перми появиться в местной кофейне, вокруг начинали виться стайки поклонников. «У меня самые лучшие ножки в Петергофе», – говорила она. И была, пожалуй, недалека от истины.
Правда, училась она не очень, и к математике имела отдаленное отношение. Тут ничего странного нет, часто сюда поступали, чтобы найти себе приличного супруга. При Советах существовал определенный культ матана, и это считалось престижным.
Выходит, Настя, в своем красном вязаном мини-платье или коротком желтом костюмчике, распространяла вокруг эти флюиды, что довольно сильно действовало на парней. И вряд ли сомневалась в своем будущем успехе.
Кругом кипела жизнь, у кофейни кучковались преферансисты, студенты занимали очередь к древнему суперкомпьютеру «Альфа», приносили откуда-то из подвала распечатки программ.
Но общались («общаться» было ее любимое слово) мы не только там, хотя на факультете мы встречались больше случайно. В общежитии наши комнатки располагались на соседних этажах. Правда, существовало труднопреодолимое препятствие в виде двух соседок. Поэтому я, как правило, приходил к ней ночью, чтобы почитать на ночь сказочку и заварить кофейку. Порой мы сидели до утра. Я волновался, поскольку был неопытен. Так и тискались до рассвета, но ощущения это приносило волшебные, что и было настоящей сказкой. В ту пору ей тоже было девятнадцать! Она показала свои девичьи фотографии. На одной из них шестнадцатилетняя, безумно сладкая и, видимо, девственная Настенька в белом коротком платьице обнимала березку. Ее матушка души в ней не чаяла, сама шила ей очередной наряд и одевала, как куколку. Естественно, сейчас было трудно не поддаться на это обаяние.
То есть у нас все было хорошо, но мы так тогда и не потрахались. Да и достаточно мне было видеть эти белоснежные груди и гладить эти слегка пухленькие ножки. Я в достаточной степени проникался ее очарованием, и едва ли мне требовалось большее.
Затем мы расстались, у нас возникла размолвка – на долгие три года. Я по-прежнему любил ее и за ней в ПУНКе издалека за ней наблюдал. Знал, что она уже вышла замуж и родила ребенка. Если у женщины включается такая программа,
ее уже ничем не остановить. Но я почему-то всегда был уверен, что у нас будет все хорошо, дети меня не волновали абсолютно. И я не ошибся.
В ту осень, когда мы начали активно заниматься музыкальными делами, я написал в толстой тетрадке вещь под названием «Лесной Человек» и собирался перепечатать ее на машинке. Настя, с которой мы встретились как-то в кафе, подсказала лучшее решение.
– Приходи к нам, – предложила она. – Садись за компьютер. У нас отличный редактор и принтер.
Так я познакомился с ее мужем. Должен сказать, впечатления он особого не произвел. Но был у него ощутимый плюс, для женщин особо важный и ценный – из последних сил тянуть в дом трудовую копеечку. Вещь, весьма необходимая для продолжения рода, не так ли? Какого бы то ни было рода.
Это был такой же худой, как я, паренек Митя. Мы, в общем-то, поладили с ним. Как оказалось, он был слегка голубоватый и я ему понравился. И, он тоже слушал рок, правда, тот самый ненавистный русский рок. Но Настя увлеклась новой музыкой, называла всех «федериками» и стала нашей фанаткой. Съездила на несколько концертов. Потом вызвалась быть нашим директором. Митя не возражал, так как у него был свободный график и он мог сидеть с их дочуркой.
Тем временем я допечатал свой сборник, сохранил эти файлы, и Настя взялась за дело.
Мы записали по нескольку наших песен на кассеты и стали их развозить по разным местам. Она в самом деле полюбила группу. Особенно ей нравился породистый Леша Зверев. Вроде бы фотографировала нас, но не знаю, где теперь эти фотографии. Потерялись в том листопаде?
Ни для кого уже не было секретом, что мы стали любовниками. Ни для кого, кроме Мити! Супруг всегда узнает последним. Встречаться прямо у них дома было тягостно, да и дочка все бегала рядом. Это было не совсем «але».
Посему, мы начали ездить в Питер, отвозить кассеты, я ее сопровождал. Анастасия была очаровательна в своей короткой шубке и клетчатой длинной юбке. Все директора на нее западали, впрочем, я внимательно за этим следил, неприметный, странный молодой человек в папином плащике.
Все это было прекрасным поводом побыть вдвоем. Мы показывали людям нашу музыку и ждали развития событий.
В пору такого ожидания, чтобы мы не скучали, Настенька устроила нам закрытый концерт на телефонной станции. Дело в том, что станция располагалась в том же ПУНКе и эти телефонисты были ее знакомыми. Естественно, станция обслуживала городские номера, мобильных не было в помине. И представляла собой кучу реле, ячеек и проводов. В этом хаосе как-то нашлось место для репетиционной точки. Телефонисты увлекались музыкой, у них тоже была группа, хобби для времени, свободного от работы. И нас они вроде видели на сцене нашего ДК. Поэтому пригласили нас туда поиграть в какие-то предновогодние дни.
Вышел настоящий психоделический трип-хоп, играть в такой обстановке. Телефонисты притащили туда кучу аппаратуры. И слышно все было прекрасно. Кстати, они и нам попели свои песенки. Что стало полным разрывом любого шаблона. Но они казались ребятами скромными и нигде выступать не рвались. А все песни были либо про телефонную связь (в романтическом ключе), либо фэнтезийный бред о неких ночных похождениях – с вампирами, оборотнями и прочими демонами. Но было забавно. Если бы они записали свой компакт, то смогли бы его продать. Но ни до, ни после нашей встречи в декабре я о них не слышал. Разве что пару раз встретили с Дроздовым кого-то из них в кафе.