Страница 7 из 16
не проплывёт вдоль села.
У староверов обычай таков –
слушать, как плачет пила.
Как исполняют отеческий джаз
ржавые петли в сенях,
как попадает на солнце рассказ,
если слезою пропах.
Снег сгребает лопатою – крышкою от ноутбука...
* * *
В Белогорье зима, и не видно блистающих радуг.
Деревенская сага и брага ведут меж собой разговор.
Сбой режима работы – не лучший от жизни подарок,
и литовке в чулане ромашковый снится простор.
А зима – от ума, от плохих новостей… Неразборчив
почерк белых равнин, что бегут от окошка к тебе.
Мириадами радужных, светом пронизанных строчек
замелькает дорога, и станет просторно в судьбе.
У тебя ребятишки с утра занимаются боксом
и блестит журавля полированный воздухом рот,
а когда на коне, в лисьей шапке ты едешь в Усть-Коксу,
он летит над тобою и крыльями небо стрижёт.
Я и сам не пойму, по какой задержался причине
в этом мире забот, и живу, и пою не дыша.
Может, это пралайя – любви, человечьей кручины,
и всё то, что я вижу, желает надолго душа.
В Белогорье зима – по алтайским поверьям наука,
как себя создавать, и твой младший сынок во дворе
снег сгребает лопатою – крышкою от ноутбука…
Может, так оно лучше – в заботе, в работе, в игре!
География поэта
Выйти строкой к побережью Каспийского
или к монгольским пескам,
значит, подняться на рифму над рысканьем
ветра по тёмным углам.
Эти пространства – восточные женщины:
встанут в начале стиха,
и от Сахары до синей Смоленщины
розами пахнет строка.
Разве Усть-Кан двоюроден Елабуге?
Тверь влюблена в Замульту?
Ходят особые ритмы по Ладоге,
мачтами метя мечту.
Непроходимые топи Якутии
век вдохновению пить.
Встала, пошла по воде – не вернуть её
снова в сюжетную нить!
В летних садах расцветают акации,
если Алтаю поднёс
лучший подарок – аллитерацию
с лёгким шуршаньем стрекоз.
Я эту страну до восточных морей исходил...
* * *
На чашечках чая, на крыльях стрекозьих – Китай
бликует, цветёт, даже если метёт за окошком.
Ты письма Ду Фу по складам и по складкам читай,
и кисточку – в тушь, и налей себе в рюмку немножко.
В глазах мандарина – тоска и смятенье с утра.
Кто вызвал его на Алтай, где бушуют метели?
Где старый чудак Мухасё ремонтирует кран,
слесарным ключом и наитием плохо владея?
Из сумрака вышел и сел в кабинете на стул.
– Привет, Мухасё! – Привет, мандарин… Из Пекина?
С бумаги срывается снежный рождественский гул
и бьёт по стеклу, тёмно-синие крылья раскинув.
Китай рисовать – не у каждого хватит белил
и боли в висках, и того, что зовётся игрою!
Я эту страну до восточных морей исходил,
но вижу Алтай, лишь глаза ранним утром открою.
Эпифании
Эпифания радуге, охотнику и его пуле
Говоря об Алтае, о красоте этих древних языческих мест, нельзя не упомянуть и радугу.
Радуги на Алтае бывают почти каждый день. И не только обычные, похожие на гусли, на которых, хочется верить, играют Небожители, но и двойные, и даже тройные.
Существует поверье, близкое сердцу каждого человека. Если встать на то место, где радуга касается земли, можно обрести счастье. Моё детство прошло вдали от Алтая, в местах, где радуги бывают редко, и я не слышал об этом. А то бы непременно отправился такое место искать!
Зато я пишу стихи, и о радуге – тоже. И, конечно же, бываю в том месте, где радуга касается земли. Здесь правило одно: необходимо стать творянином. И уйти от штампов речи в язык, доселе не знакомый. И тогда станет возможным многое…
Все расцветки июля
радуга собрала
и сложила их в пуле,
в туннеле ствола.
И охотник-верзила
пальнул в небеса
всё, что дождиком было
и хранила роса.
Красный – маки созрели,
синий – волны бегут,
жёлтый – кедр спилили
на альпийском лугу.
Отшельник, живущий в горах
Избушка, похожая на охотничью, в трёх шагах от неё – дровник. Весь день дребезжит стекло, слабо прижатое к раме гвоздиками, создавая зримую картину молитвы, летящей в мир. И будто прослаивает она воздух, прохладный и летом в горах. Меняет его химический состав, а главное – делает воздух приветливым.
Сила молитвы, произносимой человеком, хранит немало тайн. Она и мает, и зовёт, и свет даёт, и охраняет. Покрывает и горы, и леса прозрачной золотой крышкой. Поди, пробейся сквозь толщу нежности, чистоту изначальных чувств! Уймонская долина окружена горами, и защитная крышка ей – в самый раз. Потому в долине и ощущается весна. Будто сады цветут в ней круглый год – яблоневые и вишнёвые!
Сказкой это не назовёшь, но охранять Уймонскую долину отшельнику помогают трое друзей, воевавших когда-то в Афганистане. Время покинуть землю им ещё не пришло, вот и сгущаются друзья в прозрачный студень возле избушки отшельника. Балагурят, курят табак, вспоминают свою молодость. Все они местные: из Чендека, Гагарки и Мульты. Скоро исполнится сорок лет, как тела их покоятся в Уймонской долине.
Сам отшельник, занятый чтением молитв, покидает избушку лишь по необходимости. Всё больше молчит, спрятав уста под бородою. Но взглянет мельком на тебя, и стайка речей пронесётся в твоём сознании. Добрых, приветливых речей, от которых начинаешь дышать свободнее!
Живу вот уже неделю в шалаше, неподалёку от отшельника. Ем лесную ягоду и сухари. Днём обхожу окрестности, любуясь очертаниями скал, а ночью сижу у костра, созерцая его дыхание. Звёзды светят так близко, что, кажется, можно достать их рукой. Говорить же хочется одним движением глаз, чтобы не потревожить Небожителей.
Лошадь пасётся среди берёз.
Куда нам ехать, скажи?
Трава рассвета, полная слёз,
туман, родник, миражи.
Ночью звезда в золотых очках