Страница 6 из 16
И рудники Алтая,
и табуны коней
всю ночь тебя читают
от пяток до бровей.
Восход рассыпал буквы
по балке потолка.
Как золотые булки,
волнуется река.
И щука разговора
хватает на лету
и речь ночного бора,
и утра красоту.
Алтай многоликий
Весёлые песни пою, покидая
владенья алтайского бога Кудая,
где горы хранят молибден для потомков,
и молятся люди аржанам-потокам.
А дочки Кудая – небес ученицы –
на радуге любят сидеть, как на ветке,
и славить века, подражая синицам,
и грезиться, как коммунизм с пятилеткой.
Куда я, Кудай, узкоглазый мой предок,
на белом коне, с ноутбуком под мышкой
уеду?.. Дымятся аилы к обеду
и целится даль пограничною вышкой.
По Чуйскому тракту грохочут КАМАЗы –
зарплату везут загорелому люду.
А, впрочем, её я не видел ни разу….
Алтай многоликий, тебя не забуду!
В материю радуг закутан спросонок
твой горный массив, что глядится неброско,
и чувствует горлом тебя жаворонок,
и чёрное солнце сосёт, словно соску.
Месяц Марала
Месяц Марала… Уже захрустела трава.
Влага уходит на небо по солнечным нитям.
Скорые ливни отменят лесные права
быть для поэтов источником лучших наитий.
Дома сиди, в кабинетном уютном тепле,
трубку кури у печного огня-дымохода.
Рыжий Марал оживает в остывшей золе –
не такова ли и наша с тобою природа?
Ринтын уехал – накуксился новый денёк!
Пишет Шаман под Хэмингу крамольную пьесу…
Утром Марал пробежал – на скрещенье дорог
щёлкал зубами и солнце, как грелку, волок
другу, больному желтухою, – нашему лесу…
Месяц Марала (алтайск.) – сентябрь
Едет Ойрот на коне
Краски ночного Алтая
пьёт изумрудный песок.
Месяц на горке латает
смятый Медведицей рог.
Чуйскому тракту снится –
едет Ойрот на коне,
и Улала-столица
верной подобна жене.
Горы, почуяв задачу
будущих солнечных дней,
молятся за удачу
каждой вершиной своей.
Гостю готовит подарки
в чудо поверивший край…
Боги для подвигов ярких
выбрали Горный Алтай.
Луна в посёлке Зеркальный
В посёлке Зеркальный луна отдыхает на дне
речного затона, средь рыбьего зыбкого сна,
и смотрит на избу, гулянку ночную извне,
сквозь охру воды, любопытством кухарки полна.
Три лодки уплыли за мыс, оставляя усы
на тёмной воде, а их тени – на жабрах линей.
Каркасы черёмух похожи на тонкие сны:
из мира иного глядят на причуды людей.
В мелькании крыльев, в сиянии крапчатой тьмы
нарезы видны, как в охотничьих длинных стволах,
а лампу засветишь – нисходит печаль на умы,
хоть с вечера мучит гармошку лихой вертопрах.
Коллоидный воздух на гору и рощу надет,
как звёздный колпак, согревая ночные труды.
И всюду, как свечи, горят уже тысячу лет
берёзы и сосны… Их видит луна из воды.
Устал гармонист и к мосткам деревянным идёт,
пуская дымок папиросой, а после, во след
атлантикой веет и жабьей икрою несёт,
и жёлтая струйка рождает нехитрый сонет.
В посёлке Зеркальный я сторожем зеркала был,
а в лучшие дни – и с другими мирами связным.
Светает там поздно... Со дна, отряхнув с себя ил,
всплывает луна золотая и тает как дым.
Бессонница
В доме спать ложась, отстегнули
груз житейский – луны ходули.
Отнесли их на сеновал,
чтобы каждый ходуль поспал.
Только слышат – в печи потухшей
то ли мышь шуршит, то ли души
убиенных в Афганистане
на мосол-локоток привстали.
Жизнь ночная – что звёзд сиянье,
что отстёгнутый человек
от земли, от её камланья
в понедельник, среду, в четверг.
Не успели уснуть – ходули
тут как тут… Крестись на восток!
За окошком звезду раздули,
словно крошечный уголёк.
Как будто с неба вижу я её…
* * *
Здесь разводить на масле тары-бары
едва ли разрешат отроги круч.
С утра берут берёзы-санитары
кровь на анализ у монгольских туч.
Они летят в Россию на работу:
собою, словно кафельной плитой,
заделать неба скважины, пустоты –
Матросовы отчизны неземной.
И я внизу, в кирзовых сапожищах,
из дома кружку чая выношу.
Дымящееся месиво отыщет
пути наверх по правилам ушу.
Так некогда Кирим-Бирим алтайский
своих невест, увиденных во сне,
на землю привлекал волшебной сказкой,
носил с собою всюду на ремне.
И снова гастарбайтеры разлуки,
хранители домашнего тепла
меня берут, как в детстве, на поруки,
чтоб жизнь моя по-новому текла.
Спускалась бы в овраг Неразбериха,
училась слушать в поле вороньё…
И так в России празднично и тихо,
как будто с неба вижу я её.
Зорко глядящих в печные подзорные трубы...
* * *
Тот ли узор вышивают беспечные птицы
в небе, свободном от грустных осенних дождей?
Крестики-нолики, солнца холодные спицы –
вот и рисунок, запомни его на сто дней
зимних, суровых, но вовсе, мой друже, не грубых,
грабли забывших, зато посреди тишины
зорко глядящих в печные подзорные трубы –
спят или бодрствуют те, кому крылья даны?
Ибо распахи-кресты и небес вышиванье,
сальто, круженье души среди зимнего дня
схожи с любовью, а ей не подыщешь названье –
крепче вай-фая и ярче ночного огня!
… Зона молчанья. На окнах белеют узоры,
но приглядишься – пульсирует дым из трубы…
Скрипнет душа половицей, снежком у забора…
Крестики-нолики нашей с тобою судьбы.
Как попадает на солнце рассказ...
* * *
Белые водоросли – посмотри –
ладно растут из села!
К вечеру красные пузыри
вспомнила в печке зола.
В старой овчине тепло на дворе.
Конь Мерседес подойдёт,
спросит бензина – овса в серебре, –
долго зубами поёт.
Стайка усатых эстрадных сомов