Страница 32 из 34
«Я спокоен, я абсолютно спокоен, — убеждал он себя, выходя из дому к одиннадцати. — Я абсолютно спокоен, я медленно спускаюсь по лестнице, тихо сажусь в машину и кладу куртку на заднее сиденье. Никаких причин для волнения нет. У меня одна задача: встретиться, поздравить и передать. Всё, на этом моя миссия заканчивается. Всё, что будет или не будет дальше: улыбнётся или не улыбнётся, пригласит или не пригласит — зависит не от меня: ему решать, а я здесь бессилен. И потому спокоен. Начинает накрапывать, говорят, отправляться в дождь — хорошая примета. И пусть хорошая. От меня ничего не зависит. И от дождя. И от Филиппа. Зависит только от провидения. Или бога. Или это одно и то же? Что же будет позже? Не психуй. Через час всё равно узнаешь. Смотри внимательно на дорогу, чтобы не попасть в аварию и ничего не напутать с адресом».
Дождь полил сильнее, Марио включил дворники. В минувшую ночь он спал всего часа четыре, не больше; шёл уже шестнадцатый час, как он был на ногах, почти ничего не ел и беспрерывно курил. Завеса дыма застилала глаза, дурман усталости туманил сознание. Теперь он хотел поскорее выполнить то, что должен был сделать, и возвратиться обратно. Страстное ожидание, проходя какую-то критическую точку, становится едва ли не обузой, разум отказывается вновь и вновь зацикливаться на одном и том же, рвётся из заколдованного круга и сводит к последовательности простых механических действий то, что должно произойти. «Так, так и так. Встретиться, поздравить и передать. Ничего не желать, ни на что не надеяться. Всегда бывает, когда слишком сильно желаешь, что желаешь напрасно. Подогреваешь себя, мнишь, представляешь, уходишь с головой, а выясняется, что и надеяться нечего было. То, что желаешь ты, — только одна сторона. А зависит всё от другой. Ей решать, то есть ему. Я ни за что не отвечаю и абсолютно спокоен. Да что же это я? Я же сегодня должен его увидеть только второй раз за два месяца, больше, чем за два месяца, — и я спокоен?! Бред! Я подлец, если могу думать, что спокоен. Я подлец, если представляю, что могу думать, что могу быть… Могу думать… или быть. Я запутался, я что-то не довёл до конца. Увидеть и… Я люблю его».
Дождь хлестал, глаза Марио наливались слезами. Он корил себя за возможное равнодушие, не понимая, что сама мысль о безразличии, ужасающая его, это равнодушие исключает.
Марио отёр глаза, увидел, что заехал на встречную полосу, и свернул на свою.
«Я проехал почти половину пути. Я люблю его, но не надо психовать. Я должен найти в себе силы и не выпрашивать ничего ни взглядом, ни словом. Ты сам всё решишь. Если хочешь, если веришь. Вспомни обо мне».
Опять зазвенели, сталкиваясь, кристаллы. Старая боль переплелась со старой надеждой, реальность — с мечтой. Маня и отталкивая, они снова заставляли слёзы взбухать в глазах.
«Дорога пустынна — это хорошо, глаза режет — это плохо. Не будешь в следующий раз накуриваться, как… Какой же следующий раз? Его может вообще не быть. Я схожу с ума. А, я ничего не ел — поэтому. Здесь должна лежать плитка шоколада, надо достать. Нет, сначала вытереть глаза. Или просто сильно зажмуриться».
Марио протянул было правую руку, но раздумал, перехватил руль, рукавом левой вытер слёзы, поморгал-поморгал и крепко смежил веки. «Так, так, так. Всё пройдёт». Он открыл глаза — их мгновенно ослепил свет встречных фар. Марио не мог ничего различить; секунды растянулись на годы. «Я опять заехал, я не… Их здесь не было. К тебе. Вспомни обо мне». Он крутанул руль вправо и, притормозив, съехал на обочину. Встречная машина остановилась где-то позади него, метрах в пятидесяти, её силуэт смутно темнел в зеркале. Он на самом деле её зацепил, или ему только почудился скрежет? Если почудился, почему же она остановилась? Надо узнать. У него вообще когда-нибудь что-нибудь где-нибудь будет нормально?!