Сбежавшие

Глава 1. СВОБОДА

      Прощание в аэропорту выдалось суматошным и бестолковым и выразилось в бесконечных наставлениях матери, как будто Марио был школьником.

      — Не вздумай перебиваться бутербродами и чипсами. Конечно, с мясом возиться ты не будешь, так обходись хотя бы концентратами. Залить содержимое пакета стаканом кипятка любой сможет. И обязательно каждый день, нечего портить желудок с двадцати лет. То же с котлетами и вообще с горячим. Не забывай об овощах. Не пей сырую воду, не усердствуй с чаем и кофе, не накуривайся до одури. Не запускай квартиру, хоть один раз в неделю вытирай пыль и подметай. Противно будет связываться с сантехникой — купи газету, просмотри объявления, пригласи женщину…

      — Девушку по вызову…

      — Пылесос по вызову, не перебивай. И не кидайся на первую попавшуюся: нет нужды платить две тысячи, если можно обойтись одной.

      — Это вместе со стёклами? Вряд ли.

      — Это смотря когда ты спохватишься.

      — Так вы же выберетесь на новогодние праздники — тогда всё и отревизуете.

      — Если меня не надо будет откачивать после того, как переступлю порог. Не просиживай часами перед телевизором и компьютером, но почту просматривай каждый день. Естественно, звонить мы тоже будем. Никаких шумных компаний до утра, никаких попоек, никаких незнакомок: неизвестно каковы и откуда.

      — Ты предлагаешь мне переселиться в подворотню?

      — Я ничего не предлагаю. Всё в рамках, всё прилично, всё в меру, а то потом ни книг, ни посуды недосчитаешься.

      — Мы сдадим бутылки и докупим утраченное.

      — Марио, не нервируй меня, я и без того самолёт неважно переношу. Денег тебе должно хватить, через пару месяцев переведём ещё, счёт не трогай. И последнее. На работу я тебя не гоню, тем более не хочу, чтобы ты сильно уставал или делал то, к чему душа не лежит, но всё-таки попробуй найти что-нибудь располагающее и не особо утомительное. Ты знаешь английский и итальянский, владеешь компьютером, у тебя диплом. Соедини всё это и приставь голову к плечам. Сергей, оторвись от газеты и подтверди мою правоту.

      — М-да, м-да, слушай маму, сынок. Репетиторство — это неплохо, но от случая к случаю, да и в скором времени себя изживёт. При огромном количестве пособий и дисков… э-ээ… но мне только уголок!

      — Уголок дочитаешь в воздухе. — И мать, взяв газету из рук мужа, сложила её и отправила в сумку.

      Марио послушно поддакивал, взмахом пушистых ресниц тушил лукавые искорки в глазах и ждал свободы. В глазах же Ольги Александровны, безуспешно пытавшейся заговорить предстоявшую разлуку, всё же взбухли непослушные слёзы, когда она пригнула к разгорячённым щекам голову сына. Отец, как и подобает представителям сильного пола, держался мужественно и волнения не показывал, только сжал плечи Марио в своих руках, потрепал по волосам и обменялся коротким поцелуем.

      Сергей Александрович и Ольга Александровна (волей случая деды Марио оказались тёзками и к началу сего повествования, подчинившись руке провидения, отправили свои души в мир иной, а бренные тела — под надгробные камни) любили сына и баловали его не столько по доброте душевной, бесхарактерности и слепому обожанию, сколько наперекор ушедшей системе. Воспитанная идеологией социализма и обозревшая опыт родителей, всю жизнь протрудившихся во имя светлого будущего, но ничего для себя не скопивших и дочери не оставивших, Ольга согласна была работать для единственного ребёнка, но на нём самом решила эту цепь прервать. Несколько лет назад, перелистав рекламные проспекты и посоветовавшись с мужем, она оформила вклад, предназначавшийся для Марио и ежемесячно пополнявшийся (строго блюдя конфиденциальность подобного рода информации, автор ни названия банка, ни суммы вклада, ни его вида не сообщает и ограничивается только намёком на то, что сбережения, хоть и значительно превышавшие таковые у создателя сих строк, всё же находились к ним гораздо ближе, чем к капиталам Билла Гейтса или султана Брунея). На это шли и невостребованные проценты, и остатки от жалований и премий, и гонорары от опубликованных статей, появлявшихся время от времени то в интернете, то в традиционной периодике и заканчивавшихся фамилией отца, а в последнее время и бабушки, опомнившиеся от печали у недавно возведённых надгробий и ещё достаточно бодрые, отложили помыслы о заслуженном праве на покой и ретиво взялись за укрупнение будущего процветания обожаемого внука. Вечерами они часто сидели в гостях друг у друга и обсуждали планы о запуске какого-нибудь мелкого частного бизнеса без отрыва от основного производства, впрочем, пока только платонически.

      К двадцати годам Марио вырос в обладателя приличного капитальца, но особого рвения добраться до основы или побаловаться на регулярные сливки не обнаружил, поскольку по натуре своей был бессребреником и жадными глазами, выйдя из благополучного и не знавшего ни в чём отказа детства, не обладал. От него не требовались ни долгие ухаживания, ни многочисленные подношения в нежных отношениях: длинные, слегка загнутые ресницы Марио, будучи пушистыми, тем не менее мгновенно и насквозь пронзали сердца увидевших их. Сокурсницы, знакомые, случайные встречные неизменно преображались в поклонниц, почитательниц и обожательниц — объект страсти только выбирал наиболее привлекательный вариант.

      Перепробовав без особого энтузиазма с десяток девчонок, Марио охладел к ним и с большей охотой погружался в интернет, нежели в стройные или пышные бёдра. Единственной женщиной, по-настоящему царившей в его душе, была Ольга: сын прекрасно сознавал, что ей нередко приходилось отказываться либо от приглянувшегося платья, либо от билета на концерт какой-нибудь заезжей знаменитости. «Да ну его! Напишут сверху чуть ли не „Versace“, а за подкладкой — „сделано в Турции“», — дискредитировалось первое. «Да ну её! Потратишь целый вечер, а прима потолстела на двадцать кило и поёт под фонограмму. По телевизору посмотреть гораздо удобнее», — второе тоже уничтожалось, и через некоторое время сэкономленная сумма, увеличившись до круглой, отправлялась по хорошо знакомой дороге, доставляя матери большее удовольствие, чем могли бы это сделать обновление гардероба и культурное мероприятие вместе взятые. Кроме того, она подавала хороший пример мужу: «Во всех странах не побываешь, на всех свадьбах не попируешь, машину можно поменять года через два: у нас всё-таки не „Запорожец“, а балкон перекрывать вообще не стоит, раз в оконных переплётах стеклопакеты и второй на южной стороне давно застеклён. Съездили прошлым летом в Италию — этим обойдёмся и дачей. Ах, там крыша протекает? Значит, новый гарнитур нам не нужен, чтобы старый в деревню отправить. Если уж чему-то и суждено промокнуть, пусть это будут древние дедовские диваны. Нет, меня вполне устраивает этот телевизор, а у жидкокристаллических срок службы, говорят, короткий, они мне с самого появления были как-то сомнительны». Сергей иногда ворчал, но в конце концов с Ольгой соглашался, а через два-три дня обнаруживал, что всё устроилось гораздо лучше, чем предполагалось. В самом деле, вместо сомнительных прелестей раздавшейся дивы, исполнявшей давно знакомый репертуар, не только его слух, но и взор с телом целый вечер услаждало уже падшее, но ещё свеженькое создание; путь к инспекции дачи тоже пролегал по весьма невразумительному для непосвящённых маршруту. Марио же с мамой часами напролёт играл в нарды и карты, одновременно повествуя о причинах падения Римской империи с собственными комментариями, просматривал видеоархив, наводил порядок в стенных шкафах или просто помогал с ужином. Отождествлять эти занятия с нудными обязанностями ему и в голову не приходило: признательность матери за самопожертвование у сына была вторичной и шла после естественного чувства.

      Марио любил не за то, что для него делали, не за то, что его родили, не за то, что Ольга была самым родным человеком, ещё молодой и красивой, достаточно молодой и красивой женщиной, не за то, что он привык видеть её каждый день и привязался, не за то, что уродился таким красавцем, не за тишину и благополучие семейного уюта. Всё это понималось, принималось и усиливало, но лишь усиливало любовь и не было самодостаточно само по себе. Марио ощущал себя с матерью единым целым, он был её продолжением; эта связь была неразрывна. Двадцать лет назад он приникал щекой к её груди и соединялся с ней в поцелуе кормления. Для него естественно было дышать, для него естественно было любить, и он любил, как дышал, — почти инстинктивно.

      Любил — и редко пользовался тем, что ему потакали. Исключениями были наиважнейшие случаи, когда, например, надо было отстоять возможность не загреметь после окончания школы на пять лет в «серьёзный» институт, а поступить в одно из расплодившихся в последнее время заведений, которое формально готовило специалистов по менеджменту, а фактически после двухгодичного битья баклуш выдавало диплом, нигде особенно не котировавшийся, но всё же почти серьёзной бумагой считавшийся. В правление «Газпрома» или ВТБ Марио не метил, нудное девятичасовое корпение над бумагами в какой-нибудь конторе, согласно велению времени пусть и переименованной в более привлекательное «офис», представлялось ему, нежному, избалованному и ленивому, едва ли не адом, сидеть же дома вовсе без дела было скучно. Занятость требовалась частичная, усилия — необременительные. Выпускник подумал-подумал и выбрал обучение иностранному, так как в английском и итальянском разбирался намного лучше, чем в таинствах управления. Для виду слегка пожурив, родители капризулю простили, благословили, и Марио понёс знания в народ, набивая примитивизмом английского и прелестями итальянского ещё пустые головы. Занимался он этим с полнейшим равнодушием, но довольно профессионально, особо себя не утруждал и частенько оказывался в отпуску за свой счёт — либо по доброй воле, либо вынужденно.

      Свободное время Марио принимал с радостью: его наличие означало, что можно было без оглядки на часы видеться с драгоценным Филиппом и прочими, бродить в интернете и по спутниковым телеканалам и допоздна просиживать в библиотеке. С заработанным он обходился легко и расставался без сожаления. Марио входил в число тех детей, на личные деньги которых родители не покушаются и в общий приход их не записывают. Результаты трудов своих он переводил в замену устаревших составляющих компьютера, обзаводился привлёкшими внимание дисками, появившимся в продаже DVD-рекордером, иногда оказывал внимание кое-какой одежде и прочему малозначащему.

      Всё это он делал так же равнодушно, как и зарабатывал, но, любя мать и памятуя о её доброте и частом попустительстве, в доставление ей небольших радостей Марио вкладывал гораздо больше усердия. Он часами мог расхаживать по магазинам, копаться в интернете, изыскивая ретро-шлягеры шестидесятых, и составил для Ольги приличную коллекцию сих произведений; не менее рьяно простаивал в парфюмерных отделах, погружаясь в характеристики новых питательных кремов, до которых мать была большая охотница. Безукоризненный маникюр и холёные ручки — достоинства любой женщины, к ним должна была прилагаться изящная сумочка — чем красивее, тем лучше, в неё помещались косметические наборы, щётки для волос, замшевые кошельки, щёлкавшие хитроумными лапками или утончённо-строгими замками, и тонкие батистовые платочки. Марио обладал хорошим вкусом и выбирал всё придирчиво, благо было из чего, экономил матери уйму времени и неизменно доставал то, чему она не могла противостоять. Опуская носик к новой баночке или подходя к зеркалу с очередной обновкой, она смущённо благодарила, а потом пеняла: «Ну зачем ты тратишься?» «Пустяки, — возражал сын. — У меня тут ещё кое-что осталось. На днях завалимся в ресторан. Выбери вечер, когда не сильно устанешь. А папу не возьмём: я буду изображать твоего поклонника. Чтобы потренироваться, я тебе сейчас одну безешку влеплю, пока ты не намазалась». Мать хохотала, Марио чмокал её в щёку, и через пару дней они отправлялись в ресторан к великому удовольствию отца, который с неизменно довольным видом заезжал за ними к концу трапезы, предварительно осведомившись по телефону о времени подачи мороженого.

      Вечера же в тихом семейном кругу частенько ознаменовывались тем, что, оберегая драгоценные руки, Марио сам чистил и жарил картошку, которая, бывало, сыроватая или подгоревшая, постоянно казалась Ольге сладчайшим нектаром: это её Марио избавлял её от хлопот. Сам же Марио оценивал не вполне удавшееся произведение более критически, недовольно хмыкал, хлопал входной дверью, через пять минут возвращался и выкладывал на стол здоровый пакет чипсов. Мать умилялась чуть ли не до слёз, вскакивала со стула и начинала целовать сына и трепать его по волосам, уверяя, что его готовка гораздо вкуснее; менее эмоциональный папа принимался за чипсы. Тогда Марио с криком: «Караул! Грабят!» усаживал мать за стол и начинал плести что-то об амёбе, которая велела делиться и делилась сама. Узурпированный пакет подвергался национализации.

      Через полчаса, отдыхая за чашкой кофе, Ольга блаженствовала у телевизора с любимыми мелодиями; в соседней комнате священнодействовали итальянцы. «А у нас в квартире Рон. А у вас?» — орал Марио. «А у нас есть „Чёрный кот“. Вот», — раздавался ответ. В кабинете отца отсматривались порносайты, поэтому он обычно в переговоры не вступал. Любовь к папе сын выражал менее материальным способом: он попросту покрывал его проказы, считая их мелочью и малозначившим баловством. Подойдя к матери, Марио проводил артподготовку: хлопал пушистыми ресницами, разливал в синих глазах озёра огорчения и тяжело вздыхал. Следом шла жуткая история о двух внезапно сгоревших холодильниках у сослуживца. Трогательный рассказ о школьном друге, на считанные часы прибывшем из далёких краёв, служебная записка о неожиданной посылке начальством в технадзор с чертежами, не терпящей отлагательств, очерк тяжёлой болезни дальней родственницы, дышащей на ладан в больнице на окраине города, — по предварительной договорённости с отцом в ход шло то одно, то другое и всегда сопровождалось взглядом невинно наивных очей. Ольга слушала вполуха и откровенно любовалась белыми щеками, на которых появлялись и исчезали тени от ресниц. О вранье она догадывалась, но чуть ли не была благодарна мужу за его похождения: ведь это давало возможность Марио вносить в её душу спокойствие и умиротворение. «Я думаю, что эта женщина с постели уже не встанет и скоро скончается: с таким пороком, как правило, долго не протягивают», — двусмысленно заявляла она Сергею и в последующие дни ещё более активно трясла мужа на обеспечение Марио.

      Мысли о сыне продолжали преследовать Ольгу и в салоне самолёта: ей никогда не приходилось оставлять Марио одного на такой длительный срок. Мать не была болтливой, чего нельзя было сказать о её мнительности, и, расставшись с драгоценным чадом, она продолжала высказывать свои заботы и тревоги уже мужу:

      — А может, следует немного акций приобрести? Сейчас все покупают, и дивиденды по ним больше, чем по вкладам, правда, и риск больше: эти котировки вечно скачут, банкротства, замораживания долговых обязательств, постоянные кризисы то со страхованием, то с ипотекой…

      — Да не волнуйся ты! Что сейчас об этом говорить, раз свободных денег мало? Поживём — увидим.

      — А вдруг Марио влюбится, женится, приведёт девушку в дом, а нас поставит перед свершившимся фактом?

      — Это уже будет не девушка, да ты же его знаешь: он почти не обращает на них внимания.

      — Да, в отличие от некоторых. Седина в голову — бес в ребро. А вдруг он получит компьютерную зависимость? Я слышала, что такое бывает. Бросают работу, чтобы просиживать весь день перед компьютером, худеют, даже зарабатывают истощение и обезвоживание.

      — Это Марио-то? Да он лентяй, сплюшка и сластёна и никогда не откажется от подушки и шоколадки в угоду монитору. Ты бы лучше открыла сумку и вернула бы мне непрочитанный уголок со всем, что к нему прилагается.

      — Держи свой уголок. Кто же мне теперь крем будет покупать и сумочки? Наверняка там выбор ужасный.

      — Так ты поэтому волнуешься?

      — Молчи, болван. Ой, и ничего не видно уже отсюда!

      Тот, кого Ольге уже не было видно, стоял в здании аэровокзала, щурил глаза от солнца, отсвечивавшего от фюзеляжей, крыльев, хвостового оперения и иллюминаторов, и удивлялся, как много самолётов вылетает из не очень большого города и прибывает в него. Марио тоже овладели грусть и лёгкое беспокойство. Он поводил плечами, то улыбался, то хмурил брови, ерошил тёмно-каштановые пряди и время от времени прерывисто вздыхал. В двадцать лет чувства изменчивы. Постояв-постояв, повздыхав-повздыхав, парень ощутил уже не печаль, а нетерпение: скорей бы взлетели, скорей бы приземлились и отрапортовали, что всё благополучно. Он сунул было руку в карман за сигаретами, но вспомнил, что здесь, вероятно, курить нельзя. Прислонившись к металлу переплётов огромных стеклянных квадратов, Марио полузакрыл глаза; взгляд зафиксировался на корпусе авиалайнера, который должен был скоро унести его родителей; дискомфорт исчез вслед за печалью; гам толпы слился под сводами в однообразный гул, но и он отошёл на второй план; солнечный свет за смежившимися веками превратился в калейдоскопическую неразбериху маленьких радуг, дробившихся крохотными шестиугольниками на пушистых ресницах. Марио овладело странное, чужое оцепенение. Образы матери и Филиппа мешались и заволакивались сначала ярким, а после серым маревом. Его, недвижимого, уносило на волнах в неведомые страны. Он ли был нереальным или мир вокруг него? В глазах проносились какие-то дома и города, незнакомые и привычные одновременно, на их перекрёстках сбивались в стайки десятки людей, не принимавших, но и не отторгавших его. Полуотчуждение и полублизость, полуобособленность и полуоткрытость, полусон и полуявь, преходящесть и вечность как бы силились сказать что-то или говорили, но Марио не разбирал, да и не нужно это было человеку, пока его путь был  устлан розами.

      — Закончилась посадка…

      Марио вздрогнул и встряхнул головой. Да, вот этот самолёт. Он устремил на машину уже осмысленный взгляд. Сейчас его родители улетят, он несколько месяцев не будет их видеть. Никогда такого не было, до сих пор они уезжали только в краткосрочные командировки, инспекционные, да и то, как правило, этим занимался один отец, но если в Плевске выстроили такой огромный комплекс, то и пуско-наладочные работы займут кучу времени и отнимут уйму ресурсов. Обкатка, опрессовка, дефектные ведомости. Пуск и наладка. «Пусконаладкапусконаладка», — проносилось в мозгу. Самолёт покатил по взлётно-посадочной полосе. «Пусконаладкапусконаладка». Самолёт взлетел. Убраны шасси, последний взгляд брошен на серебристое тело, превращающееся в серебристую точку.

      Марио вышел из здания и, оказавшись на открытом воздухе, первым делом схватился за сигареты. Дым быстро выкурил из головы мамины наставления. Доехав до города, легкомысленный человек умял два пирожка, добавил две упаковки мороженого, купил блок сигарет и пузатый батон, который отправил в хлебницу по приходе домой, прошёл в свою комнату, выкурил треть пачки и стал ждать звонка. Хорошо, что аэропорт далеко от города: пока добирался, не так уж много и осталось до прилёта родителей туда. Интересно, мама перестала волноваться? Надо опорожнить холодильник на банку пепси: сегодня жарко. Затренькал телефон.

      — Смольный слушает. Здесь Борман, — заорал Марио и захохотал.

      — Ты почему хрипишь?

      — Это не я, это я на трубку пролил холодную воду, она и простудилась. Долетели?

      — Как слышишь. Ещё не ел, конечно?

      — А вот и нет. Пока не позвонили, волновался и стресс заедал. Здорово отвлекает. Всё в порядке?

      — Немного суматохи, но в целом всё нормально. Ладно, сейчас времени нет, как устроимся, ещё позвоним, ну и почту каждый день просматривай. Ешь обязательно что-нибудь существенное!

      — Хорошо. Папе привет.

      — Хорошо. Ну, целую, пока.

      — Чмок взаимно.

      Просторная четырёхкомнатная квартира была в распоряжении Марио. Машина была в распоряжении Марио. Родители долетели благополучно — и спокойствие было в распоряжении Марио. Мир был светел, день был светел, Марио был светел. Вот теперь он примется за Главное.

‍