Сбежавшие

      Пару часов спустя Андрей наигрывал пальцами замысловатый этюд на Сашиной груди.

      — О чём задумался?

      — Стараюсь вспомнить себя в твоём возрасте, только двадцатилетней давности события…

      — А тебе сколько?

      — Тридцать шесть.

      — Да? Ни за что бы не дал, скорее двадцать пять.

      — Спасибо.

      — Не за что: это не комплимент, а констатация факта. И каким ты себя вспомнил? Менее испорченным? Более целеустремлённым?

      — Ни то, ни то. Мы разбрасывались, как и страна, которая ещё не разваливалась, но уже трещала по швам.

      — Родители говорят, что дело не обошлось без чужой руки с лезвием.

      — Да, но большинство поняло это позже, когда видимость свободы сползла к национальным конфликтам и гиперинфляции, а тогда…

      — Если шестнадцать — значит, свидания и выбор профессии. Тебя сразу потянуло к парням?

      — Да, но спровоцировала первую связь, представь себе, девчонка.

      — А как? Расскажи, интересно.

      — Да долго распространяться. Минут двадцать выдержишь?

      — Хоть час. Давай, давай, я уже уши навострил.

      — Ладно, устраивайся поудобней. — Саша притянул голову Андрея к своему плечу. — Вот так.

      — Итак…

      — Итак, двадцать лет назад сидела половина нашего класса на дне рождения у одной девчонки. Праздник не удался: протокольные поздравления, стол, шампанское и танцульки иссякли, мы валялись по диванам, креслам и коврам и предавались будничным мыслям…

      Саша не держал в уме вызвать Андрея на откровенность своей правдивостью; торгами типа Наташиных он не занимался, хоть и был на двадцать лет старше. Обременённый постоянной необходимостью быть начеку, следить за своим производством и входить во все его мелочи, он нашёл в этом мальчике, чья кожа отливала золотом днём и сияла белизной ночью, своего рода отдушину, которой можно было довериться. Забитая толкотнёй повседневщины, старая история — почти сказание, миф — оживала в сумраке спальни, и задёрнутые портьеры лишь усиливали впечатление, что он находится в исповедальне.

      — А в классе у нас учился один мальчик. Он не особо контактировал с остальными, был достаточно отчуждён и замкнут, почти не ввязывался в драчки, не участвовал в совместных походах в кино, даже в школьном туалете покуривал редко. Он и на этом дне рождения оказался случайно, только потому, что частенько помогал хозяйке по литературе. Вообще… литература, история литературы, история, страноведение, философия, иностранные языки были его коньком, всё ему удавалось. Он родился ярко выраженным гуманитарием очень широкого профиля и настолько был увлечён книгами, что на всё остальное реагировал крайне вяло. При всём этом он не производил впечатление тихони, отличника-очкарика, пай-мальчика, у которого от оживления краснеют уши, когда он ябедничает учителям, кто подбил класс прогулять физкультуру. Он не был своим, он не был чужим, он был своим собственным и подробно входил только в то, что его интересовало. Он давно мне нравился, но я просто не представлял, что когда-нибудь смогу подойти к нему и заговорить об этом… На что ему сдалась моя любовь, если и ничья дружба ему не была нужна?

      — А он был красивым?

      — Да, определённо, хотя я не могу тебе описать, в чём состояла его красота. Волосы, глаза, крупные черты лица… Ничего умопомрачительного, а вместе с тем это находилось в такой же гармонии друг с другом, в какой в его голове спокойно уживались китайская философия и английский сленг — то есть идеальной.

      — К тому же он привлекал тебя своей загадочностью.

      — Во-во, это едва ли не главное. Он был таинственным, труднодоступным, жил, как принц в своём королевстве — и туда манило. Конечно, не я один подпал под это загадочное очарование: многие девчонки сохли, но ни одна не могла ничем похвалиться. Видимо, в определённый момент это вызвало неприятие, злость: от чего естественно отступаешь и на что взираешь философски в тридцать, в шестнадцать рождает желание развернуть, переупрямить, добиться. А у одной из наших красавиц была дополнительная причина для дерзаний: многие годы она заправляла школьными делами, была председателем совета отряда, заседала в совете дружины. В конце восьмидесятых это стало разваливаться, разлагаться, да и в выпускном десятом классе (тогда была десятилетка) все давно уже вышли из пионерского возраста и в комсомольцы не рвались. Она растеряла влияние, значимость, а Миша…

      — А, его звали Миша…

      — Именно. Так вот, Миша под это влияние изначально не попадал, и на него должны были посыпаться все шишки развенчанного могущества. Но не могла же она танцевать от своей несчастной любви — ей надо было отталкиваться от каких-то общих ценностей, которые все бы поддержали.

      — И она искала момент и причину…

      — И достаточно широкую аудиторию, дабы все могли оценить её праведность и Мишино негодяйство, а он сам бессознательно пошёл на обострение. Как я уже сказал, мы быстро утомились и разбрелись по диванам, а Миша стоял у секретера и рассматривал книги. Кто-то вбросил мысль о том, как хорошо было бы после окончания школы несколько раз в год собираться всем классом и вспоминать школьные деньки. Наша драгоценная активистка Людочка…

      — А, её звали Людочка…

      — Да, Людочка, Люда, Людка. Она сразу же ухватилась за это предложение, сказала, что обеими руками «за» и готова дать торжественное пионерское обещание поддержать инициативу. За ней всегда водилась склонность к восторженности… А Миша ответил, что, как и любой благой порыв, инициатива пуста и невыполнима, потому что через двенадцать месяцев класс разбежится по разным институтам, некоторые вообще уедут в другие города, и невозможно будет собираться вместе, да ещё несколько раз в год. К этому, добавил он, надо относиться спокойно, потому что до двадцати лет у человека интенсивно формируется мировоззрение, ему нужны новые условия, люди, занятия; потом приходят черёд работы, семьи, опять-таки другие обстоятельства, и вряд ли ностальгия по школьным дням будет кого-то посещать слишком часто. Разве что после сорока, на пятом десятке — тогда и можно будет подумать о сборе в старом составе.

      — Он был прав.

      — Я тоже так думаю, но Люда была с этим не согласна — точнее, была не согласна с ним. Она взвилась как разъярённая пантера, начала орать, что для таких, как Миша, нет ничего святого, что от таких в любую минуту можно ожидать предательства, что для таких «друг» — пустое слово, что такие думают только о своих планах, о своей выгоде, о своём комфорте, закапываются в книги, стараясь придать себе больше важности, отрываются от коллектива и всё такое. Я попытался её осадить и сказал, что она слишком хорошо изучила моральный кодекс строителя коммунизма, но, к огромному сожалению, на дворе сейчас другое время и старые басни давно набили оскомину. После этого заварилась невообразимая каша, каждый старался перекричать другого, приводя свои доводы «за» и «против», и, как часто бывает, уже через десять минут галдёж раздавался на темы, ничего общего с первоначальной не имеющие.

      — Есть такие люди: у них талант рождать склоки на пустом месте.

      — Не на совсем пустом; там были и естественная озлобленность из-за неразделённой любви, из-за потери авторитета, упрямство и удачно выбранный повод: она вроде защищала вечные идеалы, а на самом деле пыталась наказать невиновного за свою невостребованность. Сейчас это читается ясно, а тогда мы все были довольно глупы, да и неожиданность ссоры не дала возможности сразу спокойно во всём разобраться. В конце концов со дня рождения мы ушли вместе с Мишей, он ещё на лестнице пригласил меня к себе. Конечно, я обалдел от счастья, хотя и понимал, что, наверное, он поступил так просто для того, чтобы по дороге выразить мне благодарность за поддержку. Вторично я обалдел, когда пришёл к нему домой, из-за обилия книг, которое увидел. Огромные стеллажи и чего там только не было! Всемирка, подписные издания, всевозможные антологии, мифология, фантастика, учебные пособия — от надписей на египетских пирамидах до Войновича. Я, конечно, начал обо всём спрашивать, а ему только это и надо было: он обычно молчал, а тут, наоборот, появляется молчаливый собеседник! Сказать по правде, больше половины я прослушал — всё любовался лектором… А о чае мы вспомнили только часа через два…

      — А вы одни были?

      — Да, у него родители в командировку отбыли.

      — И ты в тот же вечер ему признался?

      — Нет, я ещё долго боялся, а в тот вечер только хотел, чтобы было продолжение. И оно состоялось! Он хотел поступить в университет, я — в политех, он предпочитал иметь дело с отображением жизни, я — с действительностью, подумывал о предпринимательстве. Мы сблизились, как притягиваются противоположности, — а оттуда и до секса было рукой подать. Я даже сейчас удивляюсь, как плавно одно перетекло в другое.

      — А Люда об этом узнала?

      — Сначала она решила, что мы просто ей в отместку стали ходить вместе и сидеть за одной партой, а через несколько месяцев мы церемонно выразили ей свою благодарность за нежные чувства, любовь к сварам и неудавшийся план и поведали о том, к чему привели её старания. Видел бы ты её физиономию!

      — Да, представляю. А вы долго встречались?

      — Угу, несколько лет, но знаешь… Наши различия, то, что нас объединяло, потом нас развело. После университета Миша поехал дообразовываться в Москву, я остался здесь. Потом он уехал в Европу, читал лекции, а когда вернулся, меня уже не было: я разъезжал по западу, осматривал оборудование, входил в детали. Потом дела, одно, другое, третье, мы всё время оказывались далеко друг от друга. В последние годы он снова в столице сидел, собирался как-то приехать, но не вышло. Так что теперь мы только e-mail;ами перекидываемся.

      — Всё равно, здорово было бы, если бы опять встретились и трахнулись!

      — Я не уверен: иногда память срабатывает как-то избирательно и не всё можно воскресить. К тому же я встретил тебя — может быть, и он повстречал нечто сильнодействующее. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

      — Да, вода утекла, но русло-то осталось неизменным!

      — По-моему, только на первый взгляд. То же самое, но в другом времени — уже что-то иное.

      — Как бы то ни было, история красивая. Через чужую злость. Я уже начал ненавидеть эту Людку и симпатизировать Мише. А в какой школе вы учились?

      — В пятнадцатой, это недалеко от твоей.

      — Так мы были почти соседями?

      — Скорее, не мы, а я с твоими родителями. Мои, кстати, по-прежнему там живут. Хочешь, заедем как-нибудь? Представлю новую любовь и новые кадры. Да, не забудь в следующий раз паспорт и фотки принести. Оформим стажировку, и стаж будет набираться.

      — Я как раз хотел спросить: у вас принтер имеется? Можно скачать кое-что из интернета в смысле анализа.

      — Точно. Не заметил, что мы стреляем по двум зайцам: у меня — любовь и кадры, у тебя — образование и обоснование отсутствия? Кстати, сколько тебе в месяц положить на стажировку?

      — А вдруг я окажусь тупицей и не потяну?

      — С чего бы? Во-первых, у тебя в голове мозги, во-вторых, никто не требует с тебя гениальных изысканий. Двенадцать с половиной тысяч хватит?

      — Конечно, да ведь это много.

      — Это скромно. А сверху? Ну, компьютер, шмотки для представительства и прочее…

      — Сначала себя…

      — Вот развратник!

      — Нет, меня вдохновила ваша история. А что потом сталось с Людой? Так и продолжала устраивать козни?

      — Точно не знаю. Наверное, сейчас-то успокоилась. Она в другой институт поступила. А, постой, кто-то её видел, сказал, что живёт на старом месте, дочку воспитывает.

      — Нет, а в целом? Неужели счастлива, если зло делала?

      — Ну, счастлива или нет… Мне кажется, что человек иногда даже сам себе не может ответить на этот вопрос. Я, например, до воскресенья считал себя счастливым, а после понял, что ошибался, потому что счастлив стал только на этой неделе — точнее, с конца воскресенья.

      — А, что-то припоминаю.

      — Мне кажется, что человек счастлив тогда, когда он не задаётся вопросом, счастлив ли он, когда не думает, почему жизнь сложилась именно так и могла ли она сложиться иначе, когда он редко оглядывается на прошлое и редко заглядывает в будущее, когда его не посещают разные мудрствования…

      — Да: они, как правило, проистекают не от хорошей жизни. Наверное, ты прав. У меня не было такой интересной истории, как у тебя, но она тоже сложилась сама собой. Я летом познакомился с одним пацаном, меня с ним вместе в деревню отдыхать отправили к той самой тётке-фермерше, о которой я говорил. Он мне ещё каким-то родственником приходится: что-то типа пятиюродного брата. Нас предки и отправили в деревню набираться калорий подальше от интернета. Мы сошлись без предисловий, не задавали друг другу никаких вопросов, не клялись в верности — просто знали, что сегодня вечером будет то же, что было вчера, и нас это устраивало, потому что впечатления были потрясающие.

      — А потом?

      — Потом, когда вернулись в город и дня два прожили раздельно, заскучали, созвонились, договорились о встрече и снова бросились друг другу в объятия.

      — Так ты ему изменил?

      — Нет: мы же ничего друг другу не обещали. И тебе, кстати, тоже не изменил: мы в последний раз трахались в субботу.

      — Так ты пока только собираешься…

      — Нет, я уже всё придумал: когда встречусь с ним в следующий раз, он меня, конечно, сразу раскусит, и, если будет ворчать, я ему расскажу, какой ты красавчик, и мы с ним вдвоём к тебе свалим. Он, к счастью, тоже красавчик, ты получишь двойное удовольствие, и никто никому не изменит. Правда, здорово?

      — Как у тебя всё легко! А если он не согласится? А если я буду против?

      Андрей огорчённо вздохнул.

      — Ну, значит, не судьба, и я один останусь, а жалко: и ты такой нежненький, и он такой худенький.

      Здесь, вопреки уверениям в своём счастье, Саше пришлось задуматься. Андрей наивно, сам того не ведая, поставил вопрос ребром. Со своей пассией расставаться он не собирался; отказываться от Саши, видимо, тоже не хотел; больше же всего не желал конфликтов, разбирательств и упрёков, впрочем, заслуженных. Его ореховые глаза округлились так печально, он так удивлённо не понимал, как его угораздило вляпаться в совершенную неразбериху, что сердце Саши не выдержало и он махнул рукой, подавив в себе зарождающуюся ревность. «Я ничем не лучше, — пронеслось в его голове, — и он это принимает, спокойно выслушал моё повествование, принял мою сторону, болеет, переживает, симпатизирует. Был бы испорчен — затаился бы, умолчал, обманывал бы расчётливо, стараясь лишь не попасться. Не надо его ни в чём ограничивать, пусть всё будет так, как я думал раньше. И моя совесть будет чиста, если чёрт дёрнет на разнообразие. И потом, этот мальчик… Как знать?»

      — Ладно, чёрт с тобой, развратничай. Тебе надо целую коллекцию собрать. Нежненький и худенький уже есть — остаются беленький, чёрненький…

      — Пухленький, розовый…

      — И негр на закуску.

      А у Андрея теперь оставался лишь один нерешённый вопрос. Он надеялся, что Сергей тоже не будет заниматься препирательствами и воспримет состоявшееся как должное.

      Они встретились в среду, и Андрею с порога пришлось объяснять своё пятидневное отсутствие и невразумительные СМС стремлением к совместному процветанию и, как следствие, трудоустройством. В ответ же он услышал, что почти оформленная стажировка относится к доводам ума, а не сердца, может, в целом и извиняющим, но не оправдывающим полностью. После второго оргазма Сергей оседлал ещё не отошедшего дружка и потребовал признаний, откуда взялись новые подходцы и прочие премудрости. Андрей зажмурил глаза.

      — Я хотел тебя приятно удивить, а ты устраиваешь мне допрос!

      — Что удивительного, если тебя не видать пять дней, а потом ты заявляешься с новым изданием «Камасутры» в натуре! Это что — дополнение к стажировке? Или её основная часть?

      — Я тебе всё расскажу, а ты не злись! Пойми, что так нам, нам двоим будет только лучше!

      И Андрей повинился в своих грехах, напирая на блестящие перспективы. В отличие от Саши, Сергея они больно задели, он устроился на углу кровати, закутавшись в покрывало: ему казалось, что так он показывает своё отчуждение от неверного Андрея.

      — Ну и целуйся со своим капиталистом! Приспособленец! Аналитик, лаборант, стажирант…

      — Стажёр…

      — Стажировщик, притворщик! То какая-то черномазая дылда Вика, а теперь ещё старикан!

      — Вот ты ругаешься, а он всё понял! Ну почему злишься? Говорю же тебе, что так будет только лучше! Ты с институтом не определился, а тут работа под боком! Он постоянно расширяется, у него скоро, может, целый комбинат вырастет — и тебе работа найдётся! Вообще расставаться не будем! У меня бабка часто дома ошивается, у тебя кто-то с ОРЗ может на неделю свалиться — что тогда? А так в любой момент можем и хату снять, и в гостиницу свалить! Или к нему… И тебе двойное удовольствие и новые впечатления!

      — Уже впечатлился, очень рад. — Чтобы переубедить Сергея, Андрей полез взлохмаченной головой под покрывало за убегающими наслаждениями, но те всё упрямились. — Ничего мне от тебя не нужно! Убедился? А завтра я тебе рога наставлю! Как аукнется, так и откликнется.

      — Ты что, со мной не собираешься встречаться?!

      — А я не знаю! Как захочу, так и сделаю. Ты воображаешь, что можешь творить всё что хочешь, — и я тоже. Теперь с меня никакого спросу! Я даже удивляюсь, как это тебе не пришло в голову сюда заявиться с колбасой в качестве презента… или взятки за откат.

      …Проводив Андрея, Сергей подошёл к окну и стал смотреть, как серый пасмурный день оставляет редкие крапинки воды на стекле. Бури отрочества, не в пример упрямству, недолговечны. Сергей ощущал справедливое право и святую обязанность изменить другу, только предмет его неверности должен был быть намного значимее новоявленного воздыхателя Андрея. Сергею надо было дождаться и действовать, и он начал вспоминать мальчишек из своего и параллельных классов, потом перешёл к дворовым, но ни тут, ни там не мог найти никого стоящего: если бы стоящие имелись, дело не дошло бы до Андрея (сбросим изъяны логики на возраст). Сергей вздохнул, надел куртку и вышел на улицу, несмотря на усилившийся дождь, не смотря на него и не зная, куда и зачем идёт. Вернулся он через несколько часов с усталостью в ногах, печалью в сердце и насморком в носу и сразу же попал под перекрёстный огонь родительской критики.

      — Ну и что ты попёрся в такую погоду, по каким делам в ливень разгуливают? Хороший хозяин собаку…

      — В школе последний год, программа сложная, а поднимется к вечеру температура, и на несколько дней…

      — Да ещё в начале сентября! Сейчас самое время определиться с институтом и тогда уже насчёт подготовительных курсов…

      — А если таковых нет, так с репетиторами решать. В любом случае английский…

      — У тебя же один ветер в голове, да ещё осложнённый насморком. Брал бы пример с Андрея…

      — Из деревни вернулся такой свеженький, а с этими интернет-кафе за одну неделю синяки под глазами. Целый год ведь ещё учиться!..

      При упоминании об Андрее Сергей совсем расклеился. Сколько несправедливостей в жизни, и все они валятся на его голову! Вероломный Андрей всему причиной, а его приводят в пример, не ведая о его подлых злодеяниях!

      — Я и отправился гулять, потому что думал. Мне Андрей одно предложение сделал, но это пока очень неопределённо… и с химией связано, а я больше литературу люблю. — И Сергей, у которого теперь текло и из носа, и из глаз, со вздохом отправился в постель.

      — Может, тебя одеколоном натереть? Котлеты будешь?

      — Да не надо одеколона с котлетами. Чаю горячего…

      Сергей провалялся в постели несколько дней, и Андрей, надо отдать ему должное, посещал друга исправно, прикармливал мёдом, молоком с маслом и даже, пользуясь своими профессионально-постельными успехами, выпросил у матери банку малинового варенья, которую приятели живо умяли в перерывах между зарядкой.

      Дело было в воскресенье.

      — Вот, гляди, что я тебе притащил! — И Андрей показал подарок. — Полдня по магазинам пробегал, искал самый красивый. Держи, не бойся: это с зарплаты, не с постели. Я теперь на стажировке и аналитику в расширенном объёме штудирую.

      — Точно не с постели?

      — Конечно! Я же ещё Сашу с тётей Марией познакомил, чтобы поставки без посредников шли, — он мне и отсыпал за пользу делу. Это чисто, без всякого секса! — И Андрей состроил такое ангельское личико, что подозрения Сергея тут же испарились.

      Подарком оказался шикарный портфельчик, благоухавший великолепной кожей и блестевший прелестными замочками, при одном взгляде на который владельца сразу же потянуло в школу.

      — Вот это да! Здорово!

      — И солидно — не то что с тривиальными сумками на плече болтаться. Сразу потянешь на важную персону. А вот и ключик!

      — Спасибо. Только ты не задавайся: я тебя ещё не простил.

      — Я же искупаю…