Сбежавшие

      Людмила Анатольевна отвлекалась от дел и витала в облаках чрезвычайно редко, но, пройдя в кухню, дала себе волю. «А что, если?.. Может же этот Марио увлечься не только красотой. Наташа не уродина, у неё есть мозги и воспитание, она молода, умна, прилична, тиха, скромна, невинна. Марио это оценит, Марио это заинтересует, и Наташа расцветёт, имея при себе такого мальчика. Свидания, надежды, удачливость — что ещё надо, чтобы девушка сильно похорошела? Приодеть бы её, отвести к косметологу, добавить немного макияжа… Если Марио из хорошей фамилии, если его родители — достойные, образованные люди, дорожащие семейными ценностями, они не будут против, поймут, что Наташа бескорыстна, не гонится за деньгами. Она сообразительна, может расположить к себе людей, и ласкова будет, и готовить быстро научится. Наташа, в общем, права: всякая красота приедается — чем дальше, тем быстрей, тем больше, тем стремительней. Это я, наоборот, напрасно её разуверяю. Её обнадёжить надо и научить, как лучше поступать, правильнее себя вести и выгоднее представляться. И на Марио стоит посмотреть. По его поведению станет понятно, как он на самом деле к Наташе относится. Девочка сейчас слишком взбудоражена, глаза у неё замазаны. Когда отойдёт немного, следует её надоумить, как держаться». И Людмила Анатольевна принялась думать, как им вдвоём облапошить Марио, захомутать его и повести под венец.

      Глядя вослед уходившей Наташе, Марио подивился-подивился тому, до чего в последнее время стали наглы малявки, а потом сунул тетрадь за пазуху, выкурил сигарету и направил свои стопы в храм знаний с вечно благородной целью «себе присвоить ум чужой». Отошлём же читателя, интересующегося античной литературой, к сему уму, сему храму, пропустим несколько часов и остановимся на том моменте, когда Марио пришёл домой и, переодеваясь, наткнулся на тетрадь с размашисто написанной красной единицей, безжалостно вырванным куском обложки с таинственным номером телефона и начертанными дрожащей Наташиной рукой буквами своего имени и цифрами своего собственного номера. Марио водрузил на кровать пепельницу, положил пачку сигарет, бросил рядом пакет чипсов, взбил подушку, прислонив её к спинке, удобно устроился на ложе и раскрыл неведомое творение.

      Когда он дошёл до фразы «Они делали это, чтобы добыть знания, к которым всё равно пришли бы после смерти», парень понял, что девушка была послана ему богом во спасение, и начал читать заново, осмысливая каждое предложение. Он не вспомнил о сигаретах, даже когда закрыл тетрадь, — только вскочил с кровати и начал ходить по комнате, сжимая голову руками. «Они делали это, чтобы добыть знания, к которым всё равно пришли бы после смерти». Всё равно пришли бы! Наташа, сама того не ведая, выложила ему формулу свершения, Марио готов был преклонить перед ней колени и молитвенно сложить руки, благодаря её за неизбежность благодати. Он парил в заоблачных высотах, ему мерещились райские кущи, хрустальные струи водопадов, чистейшие родники, разбегающиеся прихотливо изогнувшимися дорожками ручьёв в неведомые дали, сады и храмы, каскадами возносящиеся до небес, вечная молодость мира, любви и красоты и рядом — везде, всегда, до гроба и после — он, Он, ОН, Филипп. Рука об руку с ним — Филипп, всё понявший, доверившийся и открытый навеки. Тысячи радуг вибрировали в душе Марио и, вырываясь наружу, озаряли счастьем и улыбкой его лицо. Мириады искр, сполохов, отсветов чего-то неведомого, неизъяснимо прекрасного, чем полна была его суть, свивались в пламень факелов, устремляли вверх огненные языки, которые могли только ласкать, не обжигая, только освещать, не слепя глаз, и, куда бы ни падали их блики, всюду были любовь, счастье и блаженство.

      Марио сводил воедино всё, что знал, читал, видел, слышал ранее, и так поразившая его фраза как бы подытоживала, венчала это. Он вспоминал «Астрофизику, гамма-кванты и теорию относительности», «Пространство и время в макро-, мега- и микромире», и относительность времени, запаздываемость события вставали перед ним стройной гармонией разума и добра. Да, всё, о чём он мечтал, что представлял таким долгим, трудным, сомнительным, будет. Это прорыв, и он неминуем и близок, потому что только кажется, что до конца жизни простираются десятки лет и тысячи дней, только кажется, что это долго и нудно. А на самом деле эти пятьдесят, шестьдесят, семьдесят зим и вёсен до гроба — ничего не значащая ерунда. Просто так задано, так устроено, так вышло, что до абсолютных познания, доверия, истины проложен этот мост длиною в жизнь. Эта длина относительна, как и время, но она не страшна теперь, ибо эта самая жизнь становится выходом к свершению его любви.

      Уяснив это, Марио зацепился пальцами за косяк (видела бы мама!), совершил замысловатый пируэт и, наконец, вспомнил о сигаретах, о том, что хочется есть, и о том, что надо позвонить Наташе, поблагодарить её и попросить продолжение. Поблагодарить, естественно, не за указанный путь к спасению, а за то, что написанное очень интересно.

      «Как же так вышло, — думал Марио, вываливая на сковородку пару котлет, — что я сам не дошёл до этой очевидной, само собой разумеющейся формулы? Наташа, такая маленькая, такая глупенькая, слушающая каких-то «Блестящих» и «Челси», дошла, а я — нет. Ведь мне; это нужно было больше, я; мучился, ревел, тосковал, тонул в безысходности, и мысль, в общем-то, несложная, и я; должен был набрести на неё первый. Неужели она тоже сильно любила кого-то? Но это нонсенс: ей шестнадцать-семнадцать, она не могла, просто по возрасту не могла, просто, не видя такое совершенство красоты, как Филипп, не могла это испытать».

      Лёгкое недоумение, испытываемое Марио, перешло в стойкое сомнение к тому моменту, когда он расправился с котлетами. Пройдя в свою комнату, он закурил сигарету, взял тетрадь, снова её просмотрел и подошёл к телефону. Наташа сняла трубку после первого гудка.

      — Привет! Ну, как успехи в библиотеке? Нагрузился знаниями?

      — И не только библиотечными. Прочёл твою тетрадь.

      — И как, понравилось?

      — Обалденно! А где автор?

      Наташа побледнела. Она начисто забыла то, что было написано в первой тетради, и ей не пришло в голову прочесть следующие, потому что в ослеплении своей влюблённости она только и думала, что об очаровании Марио и его синих глазах. Если он начнёт углубляться…

      — К-какой автор? — запинаясь, произнесла она.

      — Ну тот, который это написал.

      Наташе срочно надо было сообразить, что ответить, но соображать быстро она не могла, потому что совсем растерялась. Она решила просто потянуть время и в любом случае, как бы ни сложился разговор в дальнейшем, гарантировать второе свидание. Какой угодно ценой.

      — А с чего ты взял, что это не я написала?

      — Да объяснять долго.

      — Попробуй, раз свободное время есть: было же оно, чтобы прочитать. Мне даже интересны твои обоснования… в смысле того, что я могу им противопоставить.

      — Хорошо. Во-первых, это не начало, а продолжение. Или вторая часть, или вторая книга, но связанная с предыдущей, так как обзорно и кратко даётся содержание, из которого вытекает настоящее. Есть первая книга, и прямое упоминание о ней встречается в тексте.

      — Ты слишком буквально всё воспринимаешь. — Наташа постаралась беззаботно рассмеяться. — Художественное произведение может отталкиваться от вымысла, от воображаемых событий.

      — Но они должны быть расписаны, а не представлены конспективно. «На четырёхстах страницах» — точное определение объёма первого романа, но сдаётся мне, что у тебя его нет.

      — «Сдаётся» — всего лишь предположение. А что во-вторых?

      — Во-вторых, тот, скорее, та, которая это написала, должна быть значительно старше тебя: завязка не похожа на подростковые идеи, сознание тинейджера не может полниться таким мироощущением.

      — Смотря чьё…

      — Любое. Признайся: ведь ты собиралась просматривать библию и мифологию, чтобы лучше разобраться в прочитанном.

      Наташина значимость, наличие которой она себе приписала, разваливалась на части. Скорее, она вытерпела бы это от Вики.

      — Не призна;юсь. Ты получил это от меня, а восхваляешь мнимого автора — это недостойное занятие.

      — Я считал недостойным занятием не установление истины, а попытку выдать чужое за своё — это называется плагиатом.

      Наташу обуял страх при одном намёке на осуждение и возможный разрыв, превращение второго свидания в минутную формальность. Она ждала аплодисментов, жаждала лести, но обманулась, как и днём, у дверей библиотеки, и принуждена была ещё раз принести свою гордость в жертву своей любви.

      — У тебя причины сыплются как из рога изобилия. Много ещё осталось?

      — Не волнуйся, уже заканчиваю. Ты знаешь, как на итальянском звучит выражение «неисповедимы пути господни»?

      Наташа почувствовала огромную усталость. Она устала казаться беззаботною, устала следить за мыслью Марио, устала бояться, устала ждать комплиментов, устала быть уличённою. Марио, её любовь, разгадал её уловку. Может, хоть продолжение тетради его заинтересует, если он так детально разбирает содержание?

      — Так же и звучит, дело не в частностях, — буркнула она.

      — Именно в частностях расходится, и именно это расхождение легло в начале и конце одного спорного постулата.

      — Это всё?

      — Почти что, осталась только разница в почерках. Тот, которым написаны твоё имя и твой телефон на обложке, абсолютно не совпадает с тем, которым написано всё остальное.

      — Одно писалось на твоём колене, а другое — на столе под мою диктовку.

      Наташу так и подмывало сказать какую-нибудь дерзость, но упомянутое колено охладило её пыл — вернее, перевело его в другую плоскость. Она представляла, как разворачивает свою ладонь, скользит ею от колена вверх по бедру, раздвигая пальцы, чтобы они ощутили… Марио разбудил в ней женщину, и женщина млела, оплетая своими ногами вожделённое, но вожделённого не было. Наташа тащила бедро по бедру, перекидывая ногу на ногу, изо всех сил прижимала их друг к другу. Ей по-прежнему чего-то не хватало, а напряжение росло, и, совсем отчаявшись, она просунула горячую руку между сомкнутыми ногами, надавливая на внутреннюю поверхность бедра. Не её собственное, а тело Марио стояло в её глазах, и это его сжимала она в объятиях, оставляя красные полосы от жадных пальцев на спине и ягодицах.

      — Наташа, не надо переводить в личные секретари неизвестное, не надо громоздить одно на другое, не зная истинного положения дел. Это нехорошая практика… Что там у тебя скрипит?

      — Это я телефон трахаю: тут шнур постоянно вываливается, а я его запихиваю обратно. В общем, ты прав: это написала не я, но я не собиралась присваивать себе чужое — просто хотела, чтобы страницы, которые ты прочитал, были связаны для тебя с конкретным человеком и ты бы внимательнее к ним отнёсся. Можешь считать, что эта и последующие тетради достались мне по наследству. Как бы то ни было, за продолжением, если оно тебя интересует, обращаться ты должен всё-таки ко мне, а не к призрачной химере.

      Наташа не видела, как разочарованно зевнул по ту сторону телефонного провода Марио. При первой встрече она самовольно и изысканно-небрежно облачилась в пышные покровы; после того, как они были сняты, на их месте осталась одна серая малопривлекательная истина, неприглядная в своём ультимативном нахальстве. К счастью Наташи, Марио был добр, да ещё воодушевлён прочитанным и списал отрицательные впечатления на юношеский максимализм и естественное кокетство. Ему всё равно нечего было делать, ему всё равно надо было отдать тетрадь. Как знать: авось, и в других мелькнёт нечто столь же обворожительное, подобное потрясшей его фразе. Ему надо было только оградить себя от любовных притязаний и исключить из будущих встреч всякую двусмысленность.

      — Согласен, согласен. Так когда встретимся?

      — Давай завтра.

      — Нет: понедельник — день тяжёлый.

      — Ты суеверен?

      — Немного. Вторник тебя устраивает?

      — О;кей. В половине второго плюс-минус минут десять. Знаешь сорок шестую школу?

      — Наискось от Стройбанка?

      — Точно, подходи к боковому выходу.

      — Я лучше подъеду.

      — Ещё лучше. Только у меня одно условие.

      — Какое?

      — Твой поцелуй при встрече.

      — Ты организовываешь для меня чьи-то колотушки?

      — Я организовываю для себя зависть одного слишком высокого самомнения.

      — А если слишком высокое самомнение хорошо разбирается в дежурных формальностях?

      — Исключено: оно достаточно глупо.

      — Ну ладно. Не забудь продолжение.

      — А ты не забудь начало.

      — По рукам.