Музыка в темноте

Питер обладал живым воображением и сразу же представил маленькую Эбигейл в белом платье и с увесистой арфой посреди пустого концертного зала. Если ангелы и играют на чем-то, то это именно арфы. Этот образ, святой и чистый, взбудоражил Пита, по телу пробежала приятная дрожь, теплая волна возбуждения, предвкушения чего-то необычного, нового. Как правило его спутницами были менеджеры, парикмахерши, секретарши и изредка школьные учительницы, если они вообще касались вопроса профессии в разговорах. Один раз ему попалась симпатичная медсестра, и это, пожалуй, был самый интересный его опыт до этого вечера. Его случайные партнерши были непритязательные и скучные; они преследовали одну цель – как следует выпить и отдаться. Питер никогда не думал о том, что и сам он был в глазах большинства окружающих скучным и неспособным на глубокие романтические чувства. Он помолчал, погруженный в фантазию, мысленно слушая арфу и снимая белое платье с ангельски послушной Эбигейл. У Питера и в детстве возникало подспудное желание осквернить слишком чистое, чтобы сделать его земным. Так его подмывало обмазать цветными мелками статуи в соборе, куда мать водила его в детстве. Она была прилежной католичкой (отец исповедовал англиканство, но никогда не водил его в церковь, да и сам вряд ли был там частым гостем). Однажды, во время воскресной службы, он решил не противиться искушению и написать на статуе Девы Марии свое имя. После того как Питера поймали на букве «Е», священник долго проводил с ним разъяснительную беседу, а матушка отлупила его на радость богомольным соседям, прознавшим об этом поступке. С тех пор он не бывал в церкви. Ему нравилось это отлучение, но при этом он замечал в себе странные внутренние чувства, напоминающие веру. Может быть, это была тоска по бессмертию, в котором ему отказали после взбучки. Сегодня ему отчаянно захотелось, чтобы ворота рая снова открылись для него. «Интересно, она девственница? Вряд ли, судя по возрасту. А так жаль! Я бы оставил неизгладимый след в ее душе». Будто очнувшись от сна, Пит произнес:

– Знаешь, я очень люблю классическую музыку. Особенно мне нравится Бах. Я бы с радостью посмотрел твое выступление в Королевской Академии музыки. Я бы сел в первом ряду, – сказал Питер, не замечая громкий и пустой разговор двух других за столиком. Они обсуждали кино и спиртное. Кажется, они нашли друг друга. «И слава Богу, – подумал Питер, – Саманта не будет меня донимать. Вот, она уже перестала тереться своей неуклюжей ногой о мою штанину. И на том спасибо! Пусть бы уже пригласила этого тюфяка в свое логово с подушками из леопардовой ткани и фарфоровыми собачками».

– Мечты! Может быть, когда-нибудь я и сыграю Дебюсси… А еще я бы хотела немного поработать волонтером в Коста-Рике, помочь морским черепахам.

– Очень интересно. Почему именно черепахи?

– Они беззащитные, в чем-то нелепые, медленные, как я по утрам, – она тихо рассмеялась, – наверное, это просто то, что мне сразу попалось в волонтерской программе. Я бы помогала всем животным. Популяция черепах находится в опасности: браконьеры, мусор, разорение гнезд. Человек несет боль и разрушение. В какой-то момент я поняла, что мир не может держаться лишь на созидательной силе искусства. Мои руки нужны не только для музыки.

Питер молча слушал ее, ожидая продолжения про панд, слонов и лемуров. Рано или поздно она заговорит и про права людей. Ему хватало наблюдать за человеческим стадом каждый день, и он искренне считал, что это стадо от вымирания спасать не стоит. Пит всегда думал, что хороший человек – это тот, кто не участвует в зле. Достаточно оставаться в стороне от грабежей, насилия, убийств, врать не слишком много и исправно платить налоги. Но Эбигейл, проповедуя вмешательство в чужую судьбу с целью помочь и осчастливить, немного выбила его из колеи. Он никогда не понимал волонтеров, фанатичных защитников различных прав, людей, отказывающихся от определенных благ цивилизации во имя своей идеалогии. Ему казалось, что они напрасно жертвуют собой и своими интересами, если в конечном итоге все одинаково заслуживают жизнь: святые и подлецы, а вторые иной раз живут лучше первых. Но при всем его пренебрежении к людям, пытающимся изменить мир во имя абстрактного блага, Эбби была ему симпатична, он находил ее неприкрытую вовлеченность в добро очень наивным.

– А ты кем работаешь? – Эбигейл немного расслабилась и становилась веселей от выпитого сидра.

– Я преподаю высшую математику в колледже. Пишу научные работы, статьи, занимаюсь исследованиями. Ничего интересного, но я люблю науку.

– Класс! Меня всегда восхищали ученые. Математика мне давалась плохо, а вот с другими предметами было получше, – она немного наклонила голову набок и как будто о чем-то задумалась.

– А ты знаешь, я умею гадать по руке, – Питер хитро прищурился. – Не дашь ли ты мне свою левую руку?

– Любопытно, – неуверенно произнесла Эбби, – хироманта я еще не встречала.

Питер нежно взял ее за запястье, повернул ладонь кверху, слегка поглаживая кончиками пальцев влажную кожу.

– Так, что у нас тут? Линия жизни у тебя длинная, ты будешь долгожительницей. В твоей жизни будет какая-то серьезная перемена, вот, видишь? Тут у нас развилка. Может, это наша встреча? – он трепетно водил пальцем по ее изогнутым, струящимся линиям. – Линия сердца у тебя очень четкая, ты, вероятно, чувствительный человек. Тебе легко разбить сердце. Делать я этого не буду, не волнуйся, – он улыбнулся, глядя ей в глаза. – Ты слишком красива, чтобы разбивать тебе сердце, – Эбби совсем раскраснелась, будто у нее была чахотка. – Так, а вот линия ума… Что ж, тебя можно поздравить, она длинная. Отношения на бугорке Меркурия… Незначительные линии, пустые отношения, а вот тут, смотри, четкая линия, как засечка. Это серьезная сердечная привязанность. Очевидно, она у тебя впереди и, судя по ее расположению, ты ее вот-вот встретишь, – Питер выжидающе глянул на нее. Этому фокусу с чтением ладоней его научила одна бывшая подружка. Он называл все это брехней, но иногда именно хиромантия помогала ему расположить к себе новых женщин. Женщины верили, принимали лесть и дивились проницательности Питера. Он не видел особых отличий между ладонями: бугорки Меркурия, Венеры, да хоть Kepler 10-b! Это все было для него полной ересью, поэтому его речь всегда была стандартной.

– Что ж, спасибо, – Эбби смутилась, но огонек уже снова вспыхнул в ее глазах. – Это все чудесно, спасибо за гадание. Только я в это не верю.

«Чертовка! – подумал Питер, закусив губу. – Ладно, расслаблюсь и буду играть по ее правилам. Просто буду наслаждаться ситуацией».

– Видит Бог, я старался, как мог. Теперь твоя очередь рассказать что-то интересное…Кстати, может, еще выпивки?

– Нет… хотя, черт с ним, я не откажусь выпить еще немного. Насчет линии жизни, ты невнимательно смотрел, она короткая. Это единственная линия, которую я знаю, честно говоря. Почти у всех моих знакомых она заканчивается на запястье, а мне не так повезло. Надеюсь, что умру без страданий, – захохотала Эбигейл.

Питер только вздохнул. Повисла неловкая тишина. Эбигейл уже начала пить второй бокал и все больше показывала свой веселый темперамент, становилась теплее и податливее, как пластилин, размятый в руках. Она уже не боялась смотреть Питеру в глаза, он начинал ей нравиться. Наконец Пит прервал молчание:

– Ты часто здесь бываешь?

– Нет, впервые. Не могу сказать, что я в восторге. Я редко куда-то выхожу. А ты?

– Бываю время от времени. Но чаще я остаюсь дома читать книги и играть в шахматы, – Питер решил, что регулярно выпивать два раза в неделю в кабаках – это совсем нечасто.

– Я тоже обычно провожу вечера также феерично, как моя бабушка, – Эбби вздохнула.

– Может, мы потанцуем? Мне нравится эта песня.

– Да, хорошая. Но разве тут танцуют?

– А какая нам разница, танцуют тут или нет, если мы хотим потанцевать? Я же вижу, как ты ерзаешь весь вечер. Ты же любишь танцы?

– Да, обожаю. Редко удается такой шанс. У меня злые соседи слева, они постоянно приходят ругаться, если я громко топаю.