Везучая

– А что надо, мой хороший? – повторила.

Он улыбнулся в ответ таинственно. И молча стал расстегивать ширинку.

Хотелось заплакать обиженно. Закричать возмущенно. Выйти из комнаты гордо. Или впасть в крайность, объявив ему с негодованием, что между нами всё кончено. Но вместо этого я, тупо улыбаясь, следила за медленными движениями его рук, ничем не выказав протеста. Думаю, так чувствует себя кролик перед удавом. С той лишь разницей, что не умеет стоять на коленях и улыбаться.

Я стерла помаду, опасаясь испачкать ему одежду. Опустила голову, чтобы волосы упали по обеим сторонам лица и скрыли мою неопытность и неловкость, которая была видна, по-моему, даже с затылка. И начала без халтуры трудиться над его удовольствием. Мне хотелось быть для него лучшей, невероятной. В то же самое время я, содрогаясь, думала, что наверняка делаю что-то не так, а он молчит из деликатности. Тогда я украдкой вскидывала взгляд, чтобы понять, доволен ли он моими стараниями.

Он в упор смотрел на меня, то и дело отодвигая мне за ухо прядь волос, которую я тут же упрямо стряхивала. Иногда он резко запрокидывал голову и поощрял меня возгласом: – Боже! Ты чудо!

Кого из нас он имел в виду? Мне было неловко: наравне с Богом я претендовала на звание «чуда». И вообще, мне казалось, что упоминание Господа в такой пикантный момент не просто, что называется, всуе, а неуместно, если не сказать – кощунственно. Может быть, мужчина и находится, испытывая подобное наслаждение, на той вершине счастья, с которой рукой подать до Бога? Стоит только голову запрокинуть. А женщина где-то там, внизу, какая бы прекрасная ни была – до нее ли ему сейчас? «Сама-сама-сама». Не мешай! Ведь он – в диалоге с самим Создателем. Ну, почему, почему мне так одиноко и обидно, когда ему так хорошо? Нет, чувство радости за него присутствует, безусловно. Но оно – умозрительно и отдельно от меня.

Мне и в голову не приходило сказать: «А я? А мне?» Наверное, потому что это должно было прийти в голову ему. Намекать, а тем более – просить мужчину доставить тебе сексуальное наслаждение – если не унизительно, то, по меньшей мере, глупо. Это в нынешние времена декларация своих желаний и пристрастий считается признаком взрослого, разумного отношения к сексу. А тогда ни в школе, ни тем паче – дома нас не учили обращать внимание на свое женское начало. А ведь быть женщиной – это не только рожать, уметь выпекать в духовке пироги и ловко проглаживать рукава мужских рубашек.

– Ты для меня такая сексуальная!

Вот! Не «добрая», «хозяйственная», «заботливая», «умная», а – «сексуальная».

– Сожми губки плотнее, милая, – густым полушепотом выдохнул он.

Как же он со мной нежен! Да он любит меня, любит!

Через пять минут он чмокнул меня в онемевшую челюсть, одновременно заправляя в брюки хорошо отглаженную голубую рубашку. И аккуратно, чтобы не защемить предмет своей гордости, вжикнул «молнией».

– Чайку? – спросила я, стесняясь движения своих губ.

– Нет, солнышко, надо бежать.

– Тебе было хорошо?

– Бесподобно! – глянул он в потолок. Наверное, опять перемигнулся с Создателем. И взялся за плащ.

– Красивая, – еще раз наградил он меня. – Ты не сердись, что убегаю. Поздно уже. Я скоро позвоню. Ну, пока?

– Пока! – как можно легче ответила я. Он провел рукой по моим волосам.

Наклонив голову, я на секунду задержала его руку, приподняв плечо.

Дверь не захлопнулась – тихо, тайком, язычок замка попал в паз. Я пошла в ванную и тщательно смыла всю косметику. Выпрямившись, увидела в зеркале мокрое, беззащитное лицо без малейших признаков сексуальности. Где он ее во мне нашел? Ерунда какая-то. Он просто меня сильно любит.

Вернувшись в комнату, я встала на колени в кресле, стоящем вплотную к стене, и прижалась лбом к настенному календарю. Это был плакат с его фотографией. Календарь – прошлогодний, да и он на фото – лощеный, парадный, чужой. И все-таки его взгляд в объектив камеры удавалось принять за устремленный на меня. И, ложась спать, я сказала этому портрету «спокойной ночи», прежде чем погасила свет.

Сегодня мне кажется, что я и тогда временами осознавала собственную незрелость, наивность и глупость происходящего, вслух говоря себе: «Дура». Но осуждению подвергала лишь свое поведение, свою врожденную или почерпнутую в литературных женских образах жертвенность. На него не посягала. Богу – богово.

А рядовым смертным тоже надо было как-то жить. Не паузы заполнять между нашими встречами, а именно жить, насыщая день событиями, желудок едой, а внутренний мир духовной пищей.

В поисках разовой работы, в длинных, гулких коридорах киностудии «Мосфильм» мир хоть и не казался добрее, но иллюзия движения вокруг твоей персоны все-таки возникала. И вот тут просыпался кураж. Он, в свою очередь, провоцировал некую эйфорию, когда преодоление преград не только не пугает, но и подхлестывает. На личном термометре мгновенно поднимался ртутный столбик самооценки. В такие дни я могла всё.

Мне давно нужно было наведаться в актерский отдел, напомнить о себе. Начальник отдела уже знала меня в лицо после нескольких ярких эпизодов – как она меня уверяла, подбадривая. И после одной дефицитной оправы. Людям, вынужденным носить очки, приходилось довольствоваться тем, что предлагали оптики. А в них нечего было выбирать, особенно стильным женщинам, каковой и являлась начальница актерского отдела.

Оправы мне доставал папа. В глухой казахстанской провинции, по «блату». «Блатом» назывались знакомства с влиятельными людьми, близко стоящими к дефицитным товарам. Я могла по звонку папы, директора станции техобслуживания личных автомобилей, войти в оптику с черного входа и выбрать себе из нового поступления одну или две подходящие оправы. Ничего приличного на витрине, разумеется, не было. А вот внутри, где меня как постоянного клиента уже знали, можно было сразу и линзы вставить. И выйти из подсобного помещения оптики уже в новых очках, еще тепленьких после обточки стекол.

Одну из таких оправ я и подарила – как очкарик очкарику – начальнице актерского отдела. Этому предшествовала профессиональная пропаганда из уст более опытной актрисы, с которой мне довелось сниматься. В перерывах между съемками она давала советы по преодолению тягот актерского ремесла. У нее сложилось стойкое убеждение, что талант сам по себе ничего не значит.

– Знаешь, сколько таких талантливых и образованных, как ты? Толпы! И все хотят играть главные роли. А главных ролей сколько? На весь фильм – одна. Тут уйму везения нужно. Мне вот до сих пор по-крупному так и не выпала карта. Благо, замуж вышла удачно, муж меня обожает, дети растут, грех жаловаться. Но карьера-то стухла. А у тебя данные хорошие. Я чувствую, толк из тебя будет.

– Да… Педагоги тоже так говорили.

– Педагоги, – усмехнулась актриса. – Педагоги – не боги. Большинство-то из них – не такие уж и знаменитые. Тоже, знаешь, судьбы не у всех сложились. Профессия, что и говорить, трагическая. Сколько талантов так и не раскрылись. Сколько просто банально погибли… Но ты – яркая, заметят. Только помогай себе, не сиди на одном месте, тыркайся. С ассистентами дружи. В актерском отделе подарочек сделай.

– Я это так не люблю!

– Не люблю, – передразнила меня не обидно старшая по цеху. – А сниматься хочешь? Сейчас, знаешь, не подмажешь – не подъедешь. Все – честные, а от коробки конфет никто не откажется.

– Так если от души, в знак благодарности, допустим, – тогда еще ладно. Но вот заранее, вроде бы авансом, с намеком – мол, помогите.

– Смотрите, какая гордая! И что? Медаль тебе за гордость никто не даст. А роль – тем более. Есть, девочка, никем не писаные законы, и никуда ты от них не денешься, как это ни печально. Не ты, так другая сделает подарок – и займет твое место!

То ли сила ее убеждения, то ли слабость моего характера возымели действие, но оправа была оторвана от сердца – без усилий и подарена – без свидетелей. Начальницу это тронуло. Она слыла человеком отзывчивым, и через неделю меня вызвали сыграть эпизод со словами и с Донатасом Банионисом в паре. Похвалы режиссера в мой адрес помогли рассосаться гематоме "взятки", застрявшей в душе. Получалось, что я заслуживала этой маленькой рольки и без оправы. Банионис улыбался мне ободряюще весь день. А потом мы сфотографировались вдвоем на память. И появилась надежда, что драматизм актерской профессии пройдет стороной.