Тюрьма ребёнка

– Как случилось, что ты оставил путь наёмника и пошёл по пути жреца? – спросил хозяин, которого звали Зернаг.

– После моего последнего боя я понял, что боги хотят этого, – ответил Мензун.

В его ушах снова зазвучали стрёкот кузнечиков и шум ветра, и он почувствовал запах сухих трав. Он начал рассказывать, и воспоминания нахлынули и заставили его забыть о настоящем.

***

Войско стояло, а вернее разлеглось за окраиной города, у подножия холма, на котором он раскинулся. Наёмники, Мензун среди них, ждали, сидя и лёжа на земле, в подсыхающей высокой траве. Для них это должна была быть просто ещё одна стычка. Городское ополчение нервно топталось на обоих флангах, перепуганное не на шутку. У подножия холма, на равнине, расстилалось убранное ячменное поле, а за ним начинался редкий лес, который продолжался дальше вниз по долине. Оттуда вот-вот должны были прийти враги. Прибежал посыльный и прокричал:

– Градоначальник напоминает, что вы обещали храбро сражаться, чтобы получить дополнительную плату. Они скоро появятся. Приготовьтесь!

– Передай градоначальнику, достойнейший, что мы готовы и про обещание помним, – ответил командир наёмников Нерса, не пошевельнувшись и даже не открыв глаз.

Тот помялся на месте, не зная, что сказать, махнул рукой и убежал обратно.

– Идут, – заметил кто-то из наёмников.

Мензун присел и открыл глаза. Из леса за полем показался авангард вражеского войска. Выйдя на опушку, они остановились, дожидаясь остальных. Постепенно они все построились, и оттуда послышались крики с оскорблениями в адрес защитников города.

– Много, – обеспокоенно обронил тот же наёмник, что первым заметил врага.

– Многовато, но не слишком, – ответил Мензун.

– Много, – повторил тот, с досадой качая головой.

Снова прибежал посыльный.

– Что нам и вам делать? – спросил он. – Вы нападёте на них?

– Я пойду с тобой, – спокойно ответил командир.

Он поднялся, потянулся, разминая руки и ноги, и последовал за посыльным.

– Самое трудное – это объяснить им, что мы ничего не собираемся делать, – усмехнулся им вслед Мензун.

Наёмники вокруг, кто слышал его, усмехнулись, но никто не засмеялся. Они продолжали лежать в траве, кто на спине, а кто на боку, подперев голову рукой и поглядывая вниз, на потрясавших оружием и кричащих врагов. Командир пришёл назад и тоже лёг. Задние ряды увидели, что другой посыльный побежал наверх в город. Через некоторое время оттуда пришли с кувшинами воды несколько горожан и напоили наёмников и ополченцев. Это вызвало у врагов целый шквал ругани. Они целый день шли по жаре и страдали от жажды.

– Командир знает, что делать, – заметил кто-то. – Атаковать значит попасть в засаду на опушке леса. Ждать здесь значит победить.

Увидев, что водоносы возвращаются в город, враги пришли в возбуждение. Их командир послал гонцов на фланги с командами. В этот момент наёмники встали с земли и построились. Уже двинувшееся вперёд войско врагов приостановилось, и возникла давка. На их глазах численность защитников города увеличилась в полтора раза. Их командир продолжал гнать войско вперёд, и им пришлось вступить на убранное ячменное поле. Тут их бег замедлился ещё больше, потому что стерня колола им ноги. Спотыкаясь, они продолжали двигаться вперёд.

– Пращники! – прокричал Нерса.

Те привычным движением достали из-за пазухи по камню, вложили их в пращи, сделали взмах, и в наступающих полетел град камней. Было видно, что попадали далеко не каждым камнем, но вопли тех, в кого попали, и стук падающих камней деморализовали нападающих.

– Ещё раз! – крикнул Нерса.

Второй град камней полетел вперёд. На земле позади нападающих остались лежать несколько воинов. Некоторые захромали, а у иных по лицам и одежде потекли ручейки крови.

– Много, – повторил кто-то сзади Мензуна.

Слева от него стоял его друг Рекин, а справа другой друг Ладаш. Они давно уже сражались втроём, плечом к плечу. Тот день не должен был ничем отличаться от остальных. То же ожидание, тот же бой, та же обильная еда и выпивка после боя.

– Копья! – раздался крик командира.

Все и Мензун поставили копья к плечу, поплевали на ладонь, и взяли копья наперевес. Нападающие были уже в каких-то пятидесяти метрах.

– В бой! – прорычал командир, взмахнув рукой.

Наёмники бросились вперёд, вызвав замешательство у нападавших, которые теперь бежали вверх по склону. Многие из них едва переводили дыхание, когда строй наёмников врезался в них. Свежие, отдохнувшие наёмники сбили атаку, и она захлебнулась. Мензун одного за другим пронзил копьём двоих. За этим он отбил копья третьего и четвёртого и притормозил, поняв, что выбился вперёд из строя. Его догнали Рекин и Ладаш, каждый с окровавленным наконечником копья. И в этот момент произошло что-то не поддающееся никакому осмыслению. Мензун был в отличной форме, полон сил и спокоен, но когда на него бросился враг с дубиной, и он собирался ударить его копьём, его мышцы вдруг окаменели, и по ним пробежала судорога, направляя копьё совсем не туда, куда он целился. Удар дубины, от которого он кое-как постарался увернуться, пришёлся ему в скулу. Мензун потерял сознание и повалился на землю, как мешок с зерном.

Очнулся Мензун от того, что его несли под руки два друга. Голова кружилась и в глазах всё расплывалось. Он попытался что-то сказать, но издал лишь стон от боли в лице, пронзившей его, когда он попытался открыть рот.

– Молчи, друг, – услышал он сквозь гудение в голове далёкий голос Рекина. – Тебе зубы выбили. Терпи! В храме тебе помогут.

– Аеа? – спросил Мензун.

– Что? – переспросил Рекин.

– Он спрашивает, победа ли, – хмыкнул неразговорчивый Ладаш.

– А, да, конечно, как могло быть иначе? – воскликнул Рекин. – Ополчение чуть было не дрогнуло, но мы перегруппировались и отбили. Градоначальник хотел преследовать, но командир удержал его. Враги послали запасные силы в обход, и тут пригодилась наша засада.

Они довели Мензуна до храма, где уже сидели и лежали несколько наёмников и немало горожан из ополчения. Над одним склонился жрец и, судя по движениям и звукам, доносившимся оттуда, зашивал рану. Друзья помогли Мензуну лечь и положили ему под голову свёрнутое одеяло. Спустя какое-то время к нему подошёл тот самый жрец.

– Что с ним? – почти равнодушно спросил он.

– Получил удар дубиной в лицо, – ответил Рекин.

– И всё? – переспросил жрец.

– Всё.

– Будет жить, – ответил жрец и уже собирался уходить, когда Ладаш удержал его за руку.

Жрец взглянул Ладашу в глаза, и тот тут же отпустил его, но всё равно продолжил преграждать ему путь.

– Он наш друг, ему больно, и ему нужно помочь, – тихо сказал Ладаш.

– Он и мне друг, раз сражался за наш город, – так же равнодушно ответил жрец. – Однако, я ничем не могу ему помочь. Только время залечит его раны.

– Он голоден, но не может есть, – взмолился Ладаш.

– С этим я ему помогу, – смягчился жрец, снова глядя тому в глаза.

Ладаш отошёл в сторону, и жрец ушёл вглубь храма. Вернулся он с младшим жрецом, указал на Мензуна и занялся другими ранеными. Младший жрец тотчас же куда-то ушёл. Потом он пришёл назад с кувшином и несколькими стеблями тростника. Вернулся старший жрец, взял тростник, выломал из него самое длинное колено и велел друзьям посадить Мензуна. Потом он вставил колено тростника между его губ и поднёс к его другому концу кувшин, в котором оказалось молоко. Мензун немного отпил и выплюнул тростник.

– Иа, – простонал он.

– Что он хочет? – удивился жрец.

– Пива, – ответил Ладаш.

– Позже. Пока никакого пива он не получит. Пусть выпьет весь этот кувшин. Потом посмотрим.

Мензун провёл в храме неделю. Его раны постепенно заживали, и он смог двигать челюстью и даже есть сам. Он исхудал и потерял терпение, но жрец был неумолим: молоко, кусочки лепёшки и мягкая рыба были его пищей первое время. Когда он заговорил, ему было позволено выпить кувшин пива и даже поесть баранины. Друзья сидели и смотрели, как он ест.